Прощение для Димы

Осенью прошлого года уполномоченный при президенте РФ по правам ребенка Павел Астахов заявил, что в России количество детей, оставшихся без попечения родителей, превысило 660 тысяч, при этом всего в стране зарегистрировано 26 млн детей (до 17 лет). В 2011 году на попечении российских семей находилось более 520 тысяч детей, из них только 7,4 тысяч были усыновлены российскими гражданами, а 3,4 тысяч – иностранцами. Еще порядка 100 тысяч детей находились в детских домах и интернатах. В 2012 году россияне усыновили 6,5 тысяч детей, иностранцы – 2,6 тысяч.

В ряду стран, лидирующих по количеству приемных детей из России, фигурируют США (962 ребенка в 2011 году), Италия (798) и Испания (685), затем с большим отставанием идут Франция (283) и Германия (215). США лидируют и по количеству усыновленных российских детей-инвалидов – 89. Италия приняла 30, Испания – 28.

За последние 20 лет американцы усыновили порядка 60 тысяч российских детей, причем пик усыновлений пришелся на 2004 год, когда американцы приняли 5862 ребенка из России. Затем их число стало сокращаться: 4631 – в 2005 году, 2303 – в 2007-м, 1586 – в 2009-м. Согласно последним данным Госдепартамента США, в 2012 году число приемных детей из России упало до 748.

За эти 20 лет из 60 тысяч детей, усыновленных в США, погибли 20. По некоторым данным, их число может быть больше – называются цифры до 40 (в том числе по причине несчастных случаев). Ни в коем случае не преуменьшая трагичности произошедшего, стоит отметить, что объективно это небольшое число, особенно в сравнении с российской статистикой. Так, в 2006 году эксперт уполномоченного по правам ребенка Москвы Галина Семья заявила, что в России за 15 лет (с 1991 года) «погибли 1220 усыновленных российскими гражданами детей, из них 12 человек были убиты своими усыновителями». Кроме того, сам Астахов на пресс-конференции в апреле 2010 года отмечал: «Если мы сопоставим статистику по погибшим детям в России и Америке, то, конечно, кровавый счет не в нашу пользу. У нас в среднем от 9 до 15 детей ежегодно гибнут в приемных семьях». По его же словам, в 2011 году около 8 тысяч детей были изъяты из приемных семей в ситуации, угрожавшей их жизни и здоровью. Есть и более страшные цифры – статистика оперативных сводок МВД, недавно собранная и опубликованная «Новой газетой».

Когда в конце прошлого года депутаты «Единой России» Екатерина Лахова и Ольга Баталина выступили с инициативой принять закон, запрещающий усыновление российских детей гражданами США, детский омбудсмен не только не стал возражать, но и активно поддержал эту идею. Закон, оперативно принятый Госдумой и ставший «асимметричным» ответом российских властей на «закон Магнитского», был назван в честь Димы Яковлева – приемного ребенка, погибшего в результате несчастного случая в 2008 году.

В истории Димы важно акцентировать несколько моментов. Приемный отец мальчика Майлс Харрисон оставил его в машине на 32-градусной жаре, будучи уверенным, что отвез его в детский сад. Малыш погиб от перегрева. К сожалению, подобные трагические ошибки даже самых заботливых родителей не являются неслыханным происшествием, особенно в странах с жарким климатом. В США в год регистрируют порядка 15 подобных случаев. И в таких ситуациях суд часто оправдывает родителей. Оправдательный приговор вынесли и Харрисону.

В интервью газете «Washington Post» Харрисон сказал: «Я причинил огромное горе моей жене, но благодаря удивительным качествам, которыми она обладает, она смогла простить меня. Но я не могу простить себя… Я молю российский народ о прощении. Есть хорошие люди [в США], которые заслуживают детей, и есть дети в России, которые нуждаются в родителях. Пожалуйста, не наказывайте всех за мою ошибку».

 

Пиар на детях

Однако силами запущенной в России антиамериканской пропагандистской кампании трагические случаи гибели российских детей представляются как примеры системного отношения американских родителей к приемным детям из России. В рамках этой кампании нередко звучат обвинения в том, что дети для американцев – «живой товар», что приемные родители в США получают солидные финансовые бонусы за усыновление, держат детей на транквилизаторах, не заботятся о них, избивают и даже убивают.

Учитывая, что проблема детей-сирот мало кого оставляет равнодушным, она может легко стать эффективным инструментом грубого политического пиара. Подчеркнутое негодование отдельных российских политиков, чиновников, прокремлевских экспертов и журналистов, публично критикующих США, достигает ушей граждан и отражается на общественных настроениях.

 

13 января более 50 тысяч человек участвовали в московском «марше против подлецов», протестуя против запрета на усыновления

 

Так, в середине января ВЦИОМ опубликовал данные о том, что 76% россиян поддерживают «закон Димы Яковлева». Впрочем, опросы независимого «Левада-центра» позволяют увидеть более сложную картину: согласно полученным данным, «закон Димы Яковлева» целиком одобряют всего 20% опрошенных, частично – 30%. При этом 31% россиян полностью или скорее не одобряют этот закон. На вопрос о мотивах, по которым американские родители забирали детей из России, 33% опрошенных ответили, что американцы действуют из гуманных соображений (в США больше возможностей для развития и лечения детей). Впрочем, столько же респондентов уверены в корыстных целях приемных родителей, усыновляющих детей ради многочисленных льгот, которые американское правительство якобы предоставляет усыновителям.

 

Усыновление – это норма

Как рассказала в интервью Би-би-си Алена Сенкевич, российский координатор по усыновлению в американском агентстве «Hand in Hand», большое количество усыновлений именно из США связано вовсе не с тем, что у американцев нет своих детей. По ее словам, многие родители, у которых уже есть собственные дети, берут приемных детей, поскольку такова норма американской жизни, часть национальной культуры. Второй причиной является набожность американцев, а воспитание приемного ребенка – одно из добрых дел, которое они считают нужным совершить в жизни.

Об этом же в интервью «Новой газете» говорит и Леонид Мерзон, сотрудник американского агентства по усыновлению «Adoptions Together»: «Примерно половина [американцев, усыновляющих российских детей] – те, кто не может родить ребенка, половина – те, кто хочет усыновить второго или третьего. Нередко это верующие, которые хотят сделать доброе дело. Бывает, и неверующие. У большинства американцев в голове сидит стандарт: семья – это двое-трое детей. Поэтому часто одного-двух рожают, одного-двух усыновляют. Сейчас в интернете часто читаю: “Усыновителям памятники ставить надо!” Но в Америке не приходит в голову ставить памятники, там усыновление – это норма».

Оба агентства занимаются программами по усыновлению детей-инвалидов с такими сложными диагнозами, как синдром Дауна, отсутствие конечностей,  спинномозговая грыжа, ДЦП, несовершенный остеогенез и проч. «Большинство этих детей не имеет шансов быть усыновленными российскими родителями, – рассказывает Алена Сенкевич. – Более того, если они остаются в системе, то попадают в учреждения специального типа – для детей с нарушением интеллекта или физического развития. А в этих организациях гораздо более жесткий уклад, который в значительной степени напоминает тюремное проживание».

«Как показывает мировой опыт, чтобы жить, человеку нужны стимулы, – продолжает она. – На ранних этапах жизни таким стимулом является прикосновение матери, затем появляются более сложные, психологические стимулы – например, любовь. Дети в детских учреждениях получают мало персонального общения и таким образом имеют очень мало стимулов для физического, эмоционального и интеллектуального развития».

«Здоровых детей в приютах нет, – подтверждает Мерзон, – их медицинские карточки всегда выглядят страшно. Но за годы я понял, что диагнозы… обычно не означают ничего, их пишут на всякий случай. При этом у 99% детдомовцев к трем-четырем годам есть задержка речевого и психомоторного развития. У тех, кто постарше, – выраженная задержка развития и нередко олигофрения. Если ребенка усыновят лет до четырех, отставание в развитии может быть наверстано быстро. В четыре-восемь лет ситуация уже сложнее, но еще поправима. Если же ребенок прожил в детдоме с рождения до школьного возраста, в 90% случаев поезд уже ушел (…) Вообще, сирот необходимо вызволять из детских домов как можно раньше! Каждый месяц, проведенный там, по последствиям равен месяцу, проведенному… ну, например, в Чернобыле».

Впрочем, взгляды экспертов на российское законодательство в области усыновления различаются. Так, по словам Мерзона, единственным стимулом для законодательных изменений за последние 20 лет был поиск новой ниши для коррупции. «Законотворчество началось в 1993 году, когда разразилась война между Министерством образования и территориальными органами опеки за то, кто будет зарабатывать на усыновлении, – отмечает он. – За 20 лет разные поправки в регулирующие законы принимались раз десять, причем каждый раз предельно по-хамски. Первым делом объявлялся мораторий на усыновление “до принятия нового закона”, после чего начиналась подковерная борьба, которая могла длиться месяц, три, полгода… Дети страдали в приютах, усыновители ждали и молились, а депутаты неторопливо занимались законотворчеством, пока не принимали очередной закон».

По мнению Алены Сенкевич, до принятия «закона Димы Яковлева» в законодательстве намечались позитивные сдвиги. «В российском законодательстве сегодня предусмотрены два важных момента. Первый: приоритетной формой устройства детей является именно усыновление сирот – не опека, не помещение в приемную семью, а именно усыновление. Государство наконец осознало и сформулировало эту необходимость в виде закона: если можно отдать ребенка в семью – это надо сделать. Второй: приоритетным правом на усыновление обладают российские граждане». Однако, оценивая закон о запрете на усыновление в США, Сенкевич недоумевает: «В тот момент, когда отпадет необходимость в международном усыновлении, то есть когда не станет сирот, которые не будут выбраны российскими семьями, иностранные усыновления отомрут сами собой. Я просто не понимаю, из-за чего ломаются копья».

«Все лучшее – детям»

В начале марта в Вашингтон на конференцию Института современной России приехал депутат Госдумы Дмитрий Гудков – один из восьми депутатов, проголосовавших против принятия «закона Димы Яковлева». Перед конференцией Гудков посетил несколько американских семей, в которых живут приемные дети из России. В гости к одной из таких семей мы отправились вместе.

Роб и Митси Виттенбург живут в типичном городке штата Нью-Джерси с типичным названием Андовер. У них большой красивый двухэтажный дом с верандой и просторной лужайкой. В 2000 и 2001 годах Виттенбурги удочерили двух девочек из России. Сначала Саванну (Галину) – в Магадане, затем Викторию (Наталью) – в Ревде под Екатеринбургом.

На пороге мы встречаем хозяина дома – Роба, который провожает нас в просторную и светлую гостиную, где мы знакомимся с его женой Митси и приемными девочками – Саванной и Викторией. Саванне 13 лет, и она выглядит как типичный американский подросток: джинсы, кеды, толстовка. Она стесняется нас и молча сидит в углу дивана, стреляя глазами. Виктории – 12, но она настолько миниатюрная, что на вид ей не больше восьми-девяти лет. В детстве ей поставили диагноз – аутизм. Кроме того, Виктория ничего не слышит, но, несмотря ни на что, присутствует при разговоре и явно ничего не боится.

 

Семья Виттенбургов

 

– Спасибо за то, что согласились с нами встретиться, – говорит Гудков, – и спасибо за то, что вы заботитесь о наших детях. Мы вам очень благодарны.

Виттенбурги смущенно улыбаются. Я спрашиваю, как они приняли решение взять приемных детей из России.

– Когда мы поняли, что не можем иметь своих детей, мы обратились в агентство по международному усыновлению, – рассказывает Роб. – Нам показали различные программы, и на тот момент лучшая была как раз в России. Это было в 2000 году. Мы оформили все документы и в мае приехали в Магадан. В это время там еще лежал снег. Мы сами с юга, и для нас это было что-то невероятное.

– В первую поездку мы провели в России два месяца, – подхватывает Митси. – Жили в Магадане у одной русской семьи, они нас кормили своей едой, мы там посетили все музеи. Когда мы в первый раз увидели Саванну, то сразу поняли, что это наша дочь. Она была самым счастливым ребенком в приюте – ее там все обожали. Мы тогда привезли с собой всякую одежду, подарки. Встретились с директором приюта, с врачами. Приют был хороший, о детях там заботились, и они были вполне здоровыми, просто им нужны были мама и папа. Мы тогда еще боялись, что если уедем из страны, то Саванну отдадут кому-то еще. Пока ждали судебного решения, нам пришлось три раза летать в Москву из Магадана. Но мы были настроены решительно. Я тогда сказала, что никуда не уеду без нашего ребенка.

В конце лета 2000 года Виттенбурги вернулись домой с дочерью Саванной. По словам Роба, когда они вернулись домой (тогда Виттенбурги жили в Миннесоте), он позвонил своей маме в Техас сообщить, что все в порядке. Мама на тот момент была больна, и Роб пообещал ей, что скоро приедет. Как ему потом рассказали родственники, мама умерла в тот момент, когда самолет, в котором были Роб, Митси и Саванна, коснулся земли Техаса. «Она, видимо, почувствовала, что мы уже здесь и что все в порядке, и ушла», – говорит Роб.

***

Через год Виттенбурги решили удочерить еще одну девочку, чтобы у Саванны была сестра. История появления Виктории оказалась совсем иной. В 2001 году российское законодательство уже изменилось, и Виттенбургам пришлось ездить в Россию дважды.

 

Саванна Виттенбург

 

– Когда мы отправились в Россию во второй раз, это было сразу после 11 сентября – мы не знали, что происходит в мире, чего можно ожидать, было довольно тревожно, – вспоминает Митси.

Продолжая рассказывать о своей второй поездке, она достает альбомы: один посвящен удочерению Саванны и поездке в Магадан, другой – Виктории и Ревде. Фотографии в нем перемежаются с открытками и памятными безделушками, вроде билетов на автобус или фантиков от российских конфет.

– Изначально мы хотели взять другую девочку, – признается Роб, – но когда мы приехали в Ревду, выяснилось, что ее уже удочерила российская семья. Мы, конечно, расстроились, но потом нам показали Викторию – что-то такое случилось, и мы решили взять ее.

Пока мы разговариваем, Виктория теребит родителей. Наклоняясь то к Робу, то к Митси, она хлопает их по ладоням и в ответ получает поцелуи или объятия. Семейный ритуал продолжается практически непрерывно на протяжении нашего разговора. Порой Виктория вскрикивает, но любое ее волнение тонет в спокойствии и доброте родителей.

– Когда мы забирали Викторию, нам перечислили целый список отклонений, которые у нее есть, – говорит Митси, – но, поскольку мы общались через переводчика, половины не поняли. Когда же мы вернулись домой и выяснили, что у нее серьезные проблемы со здоровьем, это было уже неважно, ведь это был наш ребенок, и мы его приняли таким, какой он есть.

По правилам усыновления российских детей иностранцами, после того как ребенок покидает территорию страны, вся информация о нем и его биологической семье закрывается и больше никто не может получить к ней доступ. Но в случае с Викторией им очень хотелось получить эту информацию: нужна была ее история болезни, медицинская история членов семьи – все это могло пригодиться в лечении. С момента приезда в Америку она перенесла более 20 хирургических операций, однако врачи до сих пор не смогли поставить ей полноценный диагноз.

– Мы не знаем, почему она потеряла слух, – говорит Митси, – поскольку сначала она могла слышать, но потом перестала. Наши врачи не смогли определить, почему это произошло.

***

Из России Виттенбурги привезли много вещей на память о своих поездках: гжелевый сервиз, детский столик и стулья под хохлому, детские народные костюмы, фотографии и прочие сувениры.

– Мы не скрываем от девочек, откуда они, – говорит Роб. – Саванна знает свою историю. У нее, кстати, есть две старшие сестры, которые тоже были удочерены американскими семьями. Мы поддерживаем с ними связь – посылаем фотографии, открытки на Рождество. Так что если она захочет поехать в Россию, мы сохранили для нее всю информацию. С Викторией все сложнее, потому что она не слышит… Мы стараемся обучить ее языку глухих, чтобы она могла общаться.

 

Депутат Государственной думы Дмитрий Гудков с Митси и Саванной Виттенбург

 

– Ты говоришь по-русски? – спрашивает Гудков Саванну.

– Нет, – отвечает она по-английски.

Митси смотрит на нее вопросительно:

– Ты же знаешь одно слово?

– Нет, – упрямствует Саванна.

– Типичный подросток, – улыбается Митси.

Гудков продолжает:

– Я в Тамбове встретил одну девушку, которую удочерила американская семья, когда ей было два или три года. Она выросла в Америке, окончила там университет, выучила русский, потом вернулась в Россию и теперь преподает там английский язык.

– Отличная история! – говорит Роб.

– Саванна? – Митси снова поворачивается к старшей дочери.

– Нет, – говорит она и хитро улыбается.

– Наши дети очень разные, но мы стараемся сделать все возможное, чтобы у них было все самое лучшее. Саванна, например, любит животных – у нее две собаки, кошка и два тушканчика. На этом этапе зоопарка мы пока решили остановиться, – смеется Митси.

– Мне хотелось бы сказать две вещи, – серьезнеет Роб. – Мы любим этих детей как своих, заботимся о них как о своих, и мы готовы дать им любую возможность здесь. И второе: мы гордимся тем, что они русские, и стараемся сохранить их наследие. Я надеюсь, что российское правительство отменит этот закон и снова разрешит американским семьям заботиться о российских детях.

– Мы постараемся, – обещает Гудков.

Когда мы прощаемся с Виттенбургами, Саванна уже убежала на веранду играть с собаками. Виктория сидит на руках у Роба. Она похлопывает его ладонями, и в ответ Роб ее целует. Затем она просится на руки к Митси и повторяет тот же самый семейный ритуал, вскрикивая от радости. Невозможно не увидеть, что эти дети любимы и счастливы. 

«Мы благодарны судьбе»

Еще одна семья, удочерившая девочку из России, которую мне удалось посетить, живет в окрестностях города Провиденс в штате Род-Айленд. Это Кевин и Джоан Талли и их приемная дочь Эмили. Джоан – медсестра со стажем, сегодня преподает в местном колледже, ее муж Кевин – кардиолог.

Джоан встречает меня на станции Провиденс, и, пока мы едем к ней домой, она рассказывает историю удочерения Эмили.

– Когда мы с Кевином решились на приемного ребенка, то, изучив различные возможности, остановились на небольшом агентстве – их офис находится совсем рядом. В нашем районе все друг друга знают, а об этом агентстве мы слышали только самые хорошие отзывы – они занимались усыновлениями 15 лет.

– У нас не было каких-то предпочтений в смысле страны, но так получилось, что нам предложили рассмотреть Россию, и мы решили попробовать, – продолжает Джоан. – Я помню, что начала заполнять бумаги в январе 2008 года. Форм было очень много – проверяли все наше прошлое и настоящее! Довольно скоро – я точно помню, что это было 19 марта, День святого Иосифа, – мне позвонили из агентства и говорят: «С Днем святого Иосифа!». Я сначала удивилась, что они меня поздравляют, но потом они сказали: «Джоан, День святого Иосифа – очень важный для вас день, потому что у вас в России появилась дочка!»

Мы подъезжаем к дому – он меньше, чем дом Виттенбургов, но внутри очень уютно. Этот дом в конце 1950-х годов отец Джоан построил своими руками. Сейчас ему 93 года, и он до сих пор живет в этом доме под присмотром Джоан и Кевина.

 

Джоан и Эмили Талли

 

– Привет, Ольга! – с порога говорит мне пятилетняя Эмили. – Смотри, какие у меня красивые кошки на платье, – указывает она на подол.

– Очень красивые кошки, – говорю я, пока Джоан пытается представить меня своему мужу Кевину.

– Ольга, Ольга, – перебивает Эмили, – ты мой лучший друг. Я тебя люблю! – и она бросается меня обнимать.

***

В мае 2008 года супруги Талли поехали в Чебоксары, где их ждала будущая приемная дочь Светлана. Позднее в Америке ее назвали Эмили – в честь мамы Джоан.

– Эмили родилась 14 августа 2007 года, и, когда мы ее увидели в первый раз, ей было девять месяцев, – вспоминает Джоан. – В приюте на нее надели сразу три пижамы, и она казалась гораздо больше, чем была на самом деле. Она была очень маленькая и худенькая. Как только мы вошли, она сразу потянулась к нам, и у нас обоих перехватило дыхание, потому что мы поняли, что вот это наша дочка.

В приюте к чете Талли отнеслись хорошо, особенно после того, как старшая медсестра увидела, как тщательно Джоан подготовилась к поездке: взяла с собой полный набор медикаментов – от антибиотиков до ватных палочек и градусника. По словам Джоан, медсестра им сказала, что видит, что с девочкой все будет в порядке, и сразу предложила им приехать за вторым приемным ребенком.

В следующий раз пара прилетела в Россию в июле 2008 года – их прошение об усыновлении должно было рассматриваться в суде. Как рассказывает Кевин, слушания продолжались долго, и ему пришлось изрядно попотеть, отвечая на каверзные вопросы чебоксарских судопроизводителей.

– В какой-то момент прокурор, такая строгая, жесткая женщина, повернулась ко мне и спросила, почему, мол, мы не завели детей сами, пока были молодыми, – рассказывает Джоан. – Мне тогда, конечно, хотелось вспылить, но я поняла, что это такая проверка, и спокойно объяснила, что медицинское образование в Америке стоит дорого и мы с Кевином долго учились, вынуждены были параллельно много и тяжело работать. Мы не могли позволить себе завести ребенка, потому что хотели подойти к этому ответственно – и с финансовой, и с психологической точки зрения. Когда я все это сказала, прокурор на меня посмотрела так искоса и слегка улыбнулась. Я думаю, что она поняла нас.

После того как суд вынес положительное решение, Талли попытались добиться того, чтобы им сразу разрешили забрать Эмили. Но доводы о том, что престарелому отцу Джоан (на тот момент ему было 89 лет) требуется уход и в свое отсутствие они вынуждены нанимать ему сиделку, не показались местным властям достаточно весомыми, чтобы ускорить процедуру.

***

– Вы любите макароны? – спрашивает меня Кевин. – Джоан приготовила вкуснейший соус, и мы хотим вас пригласить на ужин.

Конечно, я соглашаюсь.

– Мы итальянцы, – улыбается Джоан, – мы любим макароны!

– До того как я женился на Джоан, я был очень худой, но моя жена так вкусно готовит, что посмотрите на меня теперь, – и Кевин демонстративно похлопывает себя по животу.

Эмили прибегает из своей комнаты и сначала безапелляционно взбирается мне на колени и начинает показывать какую-то новую игрушку на айпэде. Но родители пересаживают ее за стол, и она быстро уминает тарелку макарон, после чего, взгромоздившись на колени Джоан, руководит процессом раскладывания салата.

– Как раз перед тем, как нам надо было ехать в Чебоксары в третий раз, чтобы забрать Эмили, разразилась эта война между Россией и Грузией, – продолжает Кевин. – Мы боялись, что Америка прекратит дипломатические отношения с Россией и мы не сможем забрать дочь. Но все сложилось благополучно – эта поездка оказалась самой быстрой и самой простой. Мы приехали в Чебоксары, нас встретили у поезда, сразу отвезли в детдом и вручили Эмили. Мы даже не успели прийти в себя с дороги, как вдруг стали родителями. Но это было огромное счастье.

 

Кевин и Эмили Талли

 

– Домой мы вернулись 29 августа, – рассказывает Джоан. – Эмили на тот момент уже исполнился год, помимо ее дня рождения мы каждый год отмечаем еще и день ее приезда в Америку. Это особый день нашей семьи. Мы обычно идем куда-нибудь втроем и рассказываем Эмили историю о том, как она появилась на свет, как мы нашли ее и привезли в Америку. Она знает, что она из России. Эмили, скажи, где ты родилась, – обращается она к девочке.

– Чебоксары! – звонко отвечает Эмили с американским акцентом.

В разговоре о России выясняется, что Кевин – большой знаток и ценитель русской классической музыки. Его любимый композитор – Игорь Стравинский, хотя, когда он хочет отдохнуть, он предпочитает послушать Чайковского, Римского-Корсакова или Мусоргского. Я задумываюсь о том, что даже в России это довольно редкое увлечение.

– Мы поддерживаем контакт с нашей переводчицей в Чебоксарах, Таней, – добавляет Кевин. – Если Эмили пожелает, когда вырастет, поехать на родину, мы хотим, чтобы у нее там был друг, который все покажет и расскажет.

***

– Когда мы приехали домой, – продолжает Джоан, – я положила Эмили в кроватку. Она сразу заснула, и по тому, что она все время спала с одной стороны кроватки, я поняла, что она так привыкла, потому что в приюте в кроватке она спала не одна…

По словам Джоан и Кевина, в приюте было около 60 детей, некоторые из них были больны. Опытным врачебным взглядом Джоан увидела, что у кого-то из детей был синдром Дауна, у кого-то фетальный алкогольный синдром или другие расстройства. «Когда мы пришли в приют, одна девочка с синдромом Дауна меня увидела и стала за мной ходить. У меня чуть сердце не разорвалось», – вспоминает Джоан.

У Эмили тоже были медицинские проблемы: на голове у нее сформировались две небольшие гемангиомы, которые приемные родители впоследствии успешно вылечили.

Несмотря на непростое начало жизни, Эмили невероятно общительна и активна. Она постоянно хочет обниматься (в школе, как говорит Джоан, она уже прославилась как «любительница объятий»), общаться, играть. Все люди – ее лучшие друзья. Правда, родители уже попытались внушить ей, что с незнакомыми лучше быть осторожнее.

Я спрашиваю, что Талли думают про запрет на усыновление российских детей, и оба, Джоан и Кевин, говорят, что переживают за российских сирот и надеются, что ситуация разрешится разумно.

– Вы знаете, мы думали усыновить мальчика из того же чебоксарского приюта, но два года назад закрылось агентство, с которым мы работали. А теперь это и вовсе невозможно, – говорит Джоан. – Но мы благодарны судьбе, что у нас есть Эмили. Кто знает, может быть, именно так и было суждено.

Заговорившись с Джоан и Кевином, я вдруг понимаю, что мой поезд уходит через 20 минут. Секунду подумав, Джоан уверенно говорит, что я успею – она отвезет. И я ей верю. В машине она говорит: «Вы напишите, что мы не хотим никакого зла России или русским детям – никто даже мысли такой не имеет. Мы просто хотим быть родителями. Если можно помочь детям, у которых нет родителей, мы готовы помочь. А этот закон никому не помогает».

Я обещаю, что так и напишу.