«Простите нас за то, что оказались недостойны вашего подвига». Эта записка появилась днем 19 августа на мемориале, установленном на пересечении Нового Арбата и Садового кольца в память о Дмитрии Комаре, Илье Кричевском и Владимире Усове – защитниках Белого дома, погибших в дни августовского пучта 1991 года. Тогда, 21 год назад, их хоронила вся Москва. Борис Ельцин публично попросил прощения у родителей — за то, что «не смог уберечь»... Каждый год в августе к памятному знаку на Садовом возлагался венок от президента России. Традиция была прервана в начале 2000-х гг. новым президентом — тем самым, что позвал на свою инаугурацию вдохновителя ГКЧП Владимира Крючкова, вернул стране мелодию сталинского гимна и провозгласил мирный роспуск советской империи «крупнейшей геополитической катастрофой века». Неудивительно, что нынешний режим замалчивает годовщину Августа — годовщину победы граждан над силами тоталитарного реванша.

Однако официальное молчание не означает, что эта дата забыта. 19 августа, как и в прошлые годы, сотни москвичей возложили цветы к памятному знаку, а неподалеку от Белого дома прошел «митинг памяти и надежды», организованный партиями РПР-ПАРНАС и «Яблоко» при участии движения «Солидарность», правозащитных и общественных организаций. Участники митинга — защитники Белого дома и лидеры нынешней российской оппозиции (некоторые, как Борис Немцов, подпадают под обе категории) — констатировали, что у власти находятся идейные последователи ГКЧП, не только уничтожившие завоевания Августа, но и почти дословно выполнившие изданное путчистами 19 августа 1991 года «постановление № 1»: «установить контроль над средствами массовой информации», «приостановить деятельность политических партий, общественных организаций и массовых движений», запретить «проведение митингов, уличных шествий, демонстраций».

 

Москва, 21 августа 1991 года

 

21 год назад страна проснулась под звуки «Лебединого озера». По улицам Москвы шла бронетехника, а с телеэкранов побледневшие дикторы зачитывали указ вице-президента СССР Геннадия Янаева: «В связи с невозможностью по состоянию здоровья исполнения Горбачевым Михаилом Сергеевичем своих обязанностей...» В состав самозванного Государственного комитета по чрезвычайному положению (ГКЧП), объявившего себя верховной властью в стране, вошли руководители Компартии, КГБ и Кабмина.

Помимо ограничения конституционных прав и свобод и установления цензуры путчисты объявили о введении режима чрезвычайного положения и переподчинении местных властей назначенным ГКЧП комендантам. Отдельным постановлением была прекращена трансляция телевидения и радио России (подчинявшихся республиканским властям во главе с Ельциным) и независимой радиостанции «Эхо Москвы» — как «не способствующих процессу стабилизации положения в стране».

В руках путчистов была вся мощь советского госаппарата и КГБ, контроль над армией и центральные средства массовой информации. Они не просчитали только одного: настроений людей, уставших от десятилетий лжи и бесправия, не желавших возвращаться в советское прошлое и готовых защищать свое гражданское и человеческое достоинство.В те дни сотни тысяч москвичей, ленинградцев, свердловчан и жителей других городов ответили на бессмертный вопрос Александра Галича: «Можешь выйти на площадь, / Смеешь выйти на площадь / В тот назначенный час?»

В середине дня 19 августа у Белого дома начали возводить стихийные баррикады. 20-го здесь собралось уже 200 тысяч человек. Москвичей не испугали ни танки, ни комендантский час, ни угроза силового штурма, который планировался путчистами в ночь с 20 на 21 августа (в ту самую ночь Комарь, Кричевский и Усов погибли в тоннеле под Новым Арбатом во время маневров БМП верной ГКЧП Таманской дивизии).

Говорят, что глава КГБ Владимир Крючков отказывался верить докладам и лично подъехал к Белому дому в машине с зашторенными окнами, чтобы убедиться, что улицы действительно заполнены людьми. Спецподразделение «Альфа» отказалось выполнять приказ о штурме. Рязанский полк Тульской десантной дивизии демонстративно перешел на сторону защитников Белого дома. К утру 21 августа все было кончено. Безоружные люди на улицах Москвы оказались сильнее советской государственной машины.

Демонтаж атрибутов поверженной системы был стремительным. 22 августа тысячи москвичей, собравшихся на Лубянской площади, сбросили с постамента памятник Феликсу Дзержинскому – зримый символ былого могущества ВЧК-НКВД-КГБ. В тот же день президент Ельцин своим указом заменил красный флаг РСФСР на еще недавно запрещенный бело-лазорево-алый триколор исторической России. Еще одним указом, от 23 августа, была приостановлена деятельность Компартии (окончательный запрет был введен 6 ноября). В конце года прекратил свое существование и сам Советский Союз: 25 декабря красный флаг был в последний раз спущен с кремлевского флагштока.

Вряд ли хоть кто-то из тысяч москвичей, праздновавших победу над путчистами и скандировавших вечером 22 августа на Лубянской площади «Долой КГБ», мог представить, что всего восемь лет спустя лидер сопротивления перевороту Борис Ельцин собственноручно передаст ключи от президентского кабинета офицеру советской госбезопасности. Анализу причин, вынудивших первого президента России выбрать себе такого «преемника», посвящены тома экспертной литературы. Однако мало кто говорит о том, что роковая ошибка демократической власти, логическим итогом которой и стала авторитарная реставрация 1999-2004 гг., была совершена практически сразу после победы Августа.

Наиболее дальновидные лидеры российских демократов предупреждали об этом уже тогда. «Не надо обольщаться: дракон еще не сдох. Он смертельно ранен, у него переломан хребет, но он все еще держит в своих цепких лапах человеческие души», — говорил Владимир Буковский на митинге на площади Маяковского в начале сентября 1991 года, — В архивах Лубянки, арестованных российским правительством, хранятся тайны о страшных преступлениях. Только предав их гласности, передав их международной объективной комиссии, сможем мы очиститься от этой скверны». Демонтировав систему КПСС-КГБ, новая российская власть должна была принять меры по защите молодой демократии от возможности реванша (так же, как это сделали, в числе прочих, в Чехословакии, Странах Балтии и бывшей ГДР): открыть архивы, официально, на государственном уровне, признать преступления свергнутого режима и его карательных органов и ввести люстрационные меры в отношении бывших представителей партии и спецслужб, причастных к этим преступлениям. Другими словами, помочь обществу осознать свое прошлое и добиться нравственного обновления – именно это, как показал пример денафицикации в послевоенной Германии, является лучшей гарантией от повторения ошибок и преступлений.

 

Правозащитник Владимир Буковский

 

«Момент был уникальный, все было можно, — вспоминает Буковский в своей книге «Московский процесс» – Растерявшаяся номенклатура была на все согласна, опасаясь только одного — самосуда, расправы прямо на улицах. От вида болтающегося в стальной петле "железного Феликса" у них перехватывало дыхание. И, пользуясь этой ситуацией, вполне можно было провести если и не Нюрнбергский процесс, то все же нечто очень похожее, а по своему нравственному воздействию на наш одичавший мир — и более сильное».

Возможности для такого процесса в России были уж точно не меньшими, чем в странах Центральной Европы: как показал проведенный в 1992 году опрос ВЦИОМ, 54% россиян выступали за то, чтобы «отстранить бывших членов КПСС от важных постов». Первые шаги были обнадеживающими. 11 сентября 1991 года Владимир Буковский и председатель Комитета по делам архивов при Совете министров РСФСР Рудольф Пихоя подписали соглашение «О международной комиссии по изучению деятельности партийных структур и органов государственной безопасности в СССР», в состав которой должны были войти как российские (НИПЦ «Мемориал», Российский гуманитарный университет), так и зарубежные (Международный совет архивов, Гуверовский институт и др.) исследователи.

18 октября президент Ельцин подписал принятый Верховным советом РСФСР Закон «О реабилитации жертв политических репрессий», который не только признавал «многолетний террор и массовые преследования своего народа», осуществленные коммунистической властью, но и фактически вводил люстрационные меры: 18-я статья закона предусматривала, что «работники органов ВЧК, ГПУ–ОГПУ, УНКВД–НКВД, МГБ, прокуратуры, судьи, члены комиссий, “особых совещаний”, “двоек”, “троек”, работники других органов, осуществлявших судебные полномочия, судьи, участвовавшие в расследовании и рассмотрении дел о политических репрессиях, несут уголовную ответственность на основании действующего уголовного законодательства. Сведения о лицах, признанных в установленном порядке виновными в фальсификации дел, применении незаконных методов расследования, преступлениях против правосудия, периодически публикуются органами печати».

Преступный характер режима КПСС был подтвержден и в судебном порядке — по иронии, благодаря самим коммунистам, оспорившим в Конституционном суде указ президента о запрете их партии. На время процесса Буковский, назначенный экспертом президентской стороны, получил доступ к тысячам секретных документов ЦК КПСС (многие их них были позже опубликованы в его архиве). В постановлении № 9-П от 30 ноября 1992 года высшая судебная инстанция Российской Федерации признала, что «руководящие структуры КПСС были инициаторами, а структуры на местах — зачастую проводниками политики репрессий в отношении миллионов советских людей, в том числе в отношении депортированных народов. Так продолжалось десятилетиями».

В декабре 1992 года народный депутат России Галина Старовойтова внесла в парламент проект федерального закона «О люстрации (о временном запрете на профессии для лиц, осуществлявших политику тоталитарного режима)», предусматривавший временный (5-10 лет) запрет на замещение руководящих должностей в исполнительной власти для бывших секретарей райкомов, горкомов, обкомов и крайкомов КПСС, бывших работников республиканских и союзного ЦК, а также для «действовавших штатных сотрудников, включая резерв, и давших подписку о сотрудничестве с органами НКВД-МГБ-КГБ».

Однако уникальный шанс, данный России историей, был упущен. Об идее международной комиссии по изучению деятельности КПСС-КГБ быстро забыли. Двери архивов после окончания процесса в Конституционном суде снова закрылись. Закон о люстрации так и не был рассмотрен. Как вспоминает Буковский, главным противником дальнейшей декоммунизации в итоге оказался сам президент. С одной стороны, его собственное прошлое было неразрывно связано с Компартией (хотя он демонстративно покинул ее еще в 1990 году, а как лидера антикоммунистической революции 1991 года Бориса Ельцина наверняка исключили бы из любых люстраций). С другой стороны, на него давили многие западные политики, опасавшиеся разоблачений их собственных связей с Кремлем. Считалось, что одной из причин поражения экс-премьера Финляндии Калеви Сорса на президентских праймериз социал-демократов в 1993 году была публикация выписки из протокола Секретариата ЦК КПСС, в котором утверждалось, что Сорса «доверительно сотрудничал» с Москвой.

На публике отказ от осуждения системы КПСС-КГБ и от люстраций объяснялся стремлением сохранить во власти «опытных профессионалов» и нежеланием «охотиться на ведьм». «Смотрите, это ведь как с раненым зверем, — предупреждал Буковский перед отлетом из Москвы в 1993 году — Если вы его не добили, он бросится на вас».

Предсказание сбылось в 1999 году, хотя последствия роковой ошибки стали очевидны еще раньше. В 1995-м коммунисты (не «реформированные», как в Центральной Европе, а открыто ностальгирующие по Сталину) сформировали крупнейшую фракцию в Государственной Думе, а в 1996-м стали главной альтернативой Ельцину на президентских выборах. После финансового кризиса 1998 года «красный» парламент вынудил политически ослабевшего президента назначить прокоммунистический кабинет во главе с бывшим заместителем председателя КГБ СССР Евгением Примаковым и бывшим председателем Госплана СССР Юрием Маслюковым. «Опытные профессионалы» с Лубянки тем временем успешно продвигались по служебной линии внутри исполнительной власти. Хорошим примером может служить карьерный рост Владимира Путина, всего за три года (1996-1999) прошедшего путь от заместителя управделами президента до секретаря Совета безопасности. То, что в конце 90-х России пришлось выбирать между Примаковым и Путиным, — пожалуй, самый наглядный итог упущенных возможностей августовской победы.

 

Москва, 19 августа 2012 года

 

Анализ ошибок двадцатилетней давности важен не только историкам. События последних месяцев – политическое взросление среднего класса, многотысячные оппозиционные демонстрации (очень напоминающие митинги 1990-1991 гг.), стремительное падение доверия к нынешнему режиму — говорят о том, что история дает нашей стране еще один шанс. Шанс освободиться от очередного авторитарного диктата и создать политическую систему, пригодную для нормальной жизни. Если мы не хотим упустить эту возможность, как упустили ее после 1991-го, мы не должны повторить те же ошибки. Новая российская власть, которая придет на смену путинскому режиму, обязана дать полную юридическую и политическую оценку его действиям и (персонально) действиям его служителей. Да и о «доблестных ветеранах» советской госбезопасности, прекрасно вписавшихся в путинское время, забывать не стоит.

Как подчеркивал еще в начале 90-х Владимир Буковский, ни о какой «мести» — и уж тем более ни о каких массовых преследованиях коллаборационистов — речи не идет. «Не было такой уж четкой грани между членом партии и беспартийным, стукачом и просто советским конформистом, — писал правозащитник — И что теперь с этим прикажете делать? Создать новый ГУЛАГ? (...) Задача ведь заключалась... в том, чтобы вызвать процесс морального очищения общества. Не массовую истерию, расправы, доносы и самоубийства... а раскаяние. Для этого же нужно было судить систему со всеми ее преступлениями и вполне достаточно было осудить ее главарей». Можно не сомневаться, что Буковский – теперь один из лидеров движения «Солидарность» — даст тот же совет руководителям постпутинской России. Очень важно, чтобы на этот раз его слова были услышаны.