Западные политики и эксперты сходятся во мнении, что Кремль готовится к войне, а предотвратить ее можно путем сдерживания или переговоров. Однако недавние исследования показывают, что политические дискурсы в России и на Западе «полны взаимных заблуждений, зеркальности в интерпретации и приписывания несуществующих намерений и возможностей». Одна из основных причин возможного неверного истолкования намерений Кремля в отношении Украины кроется в различиях между американской и российской моделями построения стратегий.
11 февраля 2022 г.: разведчики танковой дивизии Западного военного округа во время военных учений в Подмосковье. Фото: Минобороны РФ.
Подходы Вашингтона и Москвы к текущему кризису в Украине существенно различаются. Американская модель стратегии традиционно учитывает прежде всего собственные цели, пути и средства их достижения, исключая противника из уравнения, в результате чего такая стратегия реализуется вне зависимости от сложившейся ситуации. В российской стратегии, как правило, подчеркивается важность ситуации для достижения целей, которые формулируются из расчета их достижимости. Стратегия США формируется преимущественно «сверху вниз» и основывается на том, чего хочет добиться Америка — вне зависимости от того, что хочет Кремль. Стратегия России направлена скорее «снизу вверх»: она опирается на сложившуюся ситуацию и ориентирована на достижение целей, которые Кремль считает разумными и реально достижимыми.
Если предположить, что Кремль не пойдет на полномасштабное вторжение и оккупацию Украины — особенно после четкого заявления высокопоставленных американских чиновников о том, что «ЦРУ (тайно) и Пентагон (в открытую) будут пытаться оказать поддержку любому повстанческому движению в Украине», — а также учитывая, что Москва вряд ли отправит свои войска обратно «с пустыми руками», у российских властей остается на выбор четыре основные опции: 1) ограниченная военная операция против украинских военных объектов и/или инфраструктуры; 2) ограниченная военная операция против объектов НАТО в Украине (как бы малочисленны они ни были); 3) сочетание первых двух опций; 4) дальнейшее усиление своего военного присутствия без активных боевых действий.
Заявления западных официальных лиц по поводу нынешнего обострения свидетельствуют о том, что они смотрят на возможное развитие ситуации через призму дихотомии «война — мир». Если Россия решит применить реальную военную силу против Украины, США и их союзники введут особенно болезненные санкции против Кремля. Если же Россия предпочтет отступить, Запад будет готов обсудить с Москвой будущую архитектуру безопасности в Европе. Эта дихотомия демонстрирует непонимание западными чиновниками того, что у их более гибких и способных подстраиваться под ситуацию российских коллег может быть гораздо больше возможностей, и четыре обозначенных выше сценария — тому подтверждение.
Еще одно заблуждение Запада относительно мотивов Кремля проявляется в двух ключевых нарративах. Согласно одному из них, Россия пытается вернуть Украину в свою орбиту. По мнению военного аналитика Майкла Кофмана, руководство России стремится «закрепить свое влияние в стране, лишить Украину всякой надежды на вступление в НАТО и положить конец военному сотрудничеству НАТО с Киевом». Второй нарратив предполагает, что возвращение Украины в сферу влияния России является личным интересом Путина: «Украина — важнейшее незаконченное дело, а российский лидер всерьез обдумывает свою повестку на оставшийся срок и наследие, которое он оставит».
Нет сомнений, что Москва не прочь вернуть Украину в свою орбиту влияния, а Путин хочет войти в учебники по истории России как один из ее величайших правителей, однако у западной интерпретации целей и мотивов Кремля есть серьезный недостаток — зеркальность в интерпретации (mirror-imaging — предположение, что противоположная сторона мыслит так же, как и сам субъект).
На Западе полагают, что Россия зациклена на возвращении Украины, потому что для Запада проблема с Украиной началась только в 2014 году, поэтому она рассматривалась в отрыве от предшествовавших событий или процессов в других странах. Окончание холодной войны, расширение НАТО на восток и российско-грузинская война 2008 года считаются событиями давно минувших дней, не имеющими отношения к сегодняшней ситуации вокруг Украины. Затянувшаяся российская интервенция в Сирии, расширение ее влияния в Африке и недавнее силовое вмешательство в события в Казахстане обсуждаются на Западе как отдельные вопросы, необязательно связанные с украинским кризисом.
Для Кремля же украинская проблема началась в 1991 году с распадом Советского Союза. В рамках последних двух десятилетий все, что Россия делала в Сирии, Африке, Казахстане или Украине, взаимосвязано и является частью одной кампании, цель которой — бросить вызов сложившемуся после холодной войны неолиберальному глобальному порядку во главе с США и восстановить имидж России как великой державы. Исходя из этого, Украина является скорее средством, чем целью стратегии Кремля, вытекающей из понимания Россией региональной безопасности и связанных с этим опасений, которые в значительной степени игнорируются Западом. Другими словами, для Кремля суть нынешнего кризиса не в отношениях НАТО и Украины, как утверждает Кофман, а в подрыве НАТО как цели и использовании Украины как средства для достижения этой цели.
Это возвращает нас к проблеме зеркальности в интерпретации. Как было сказано выше, Запад не только рассматривает украинский кризис сквозь призму дихотомии войны и мира, но и предполагает, что Кремль поступает так же. В действительности российское стратегическое мышление гораздо более гибкое, оно рассматривает понятия войны и мира как континуум. Во многих источниках российская концепция информационной войны описывается как комбинация политических, экономических, дипломатических, военных и других средств, используемых для достижения политических целей. Немало написано и о том, как Россия ведет информационную войну, «стремясь подорвать единство НАТО». Согласно российскому пониманию информационной войны, «эффективность действий измеряется степенью их влияния не в реальном мире, а в виртуальной информационной сфере». Поэтому в информационной войне армия может использоваться не просто как реальная военная сила. Так, российская интервенция в Сирии была не только военной операцией, но также «убедительным и тщательно срежиссированным представлением серебристых ракет, отважных солдат, блестящей техники и быстрых достижений, цель которого — повлиять на политическое поведение целевых аудиторий» по всему миру. Более того, армия может использоваться и вовсе не как реальная, кинетическая сила, а как «инструмент, поддерживающий политико-дипломатические, экономические, информационные и другие невоенные действия одним своим присутствием или демонстрацией военного потенциала».
В этом контексте наличие четырех возможных вариантов поведения дает Кремлю большую свободу в процессе принятия решений. Поскольку Украина — это средство, а подрыв НАТО — цель, российские власти могут выбрать тот вариант, который, по их мнению, быстрее и эффективнее ослабит единство Североатлантического альянса. Если в Кремле решат, что для этого потребуется ограниченная военная операция в Украине — как инструмент информационной войны против НАТО, тогда выбор будет сделан в пользу этой опции. Однако если Кремль сочтет, что реальная операция может дать обратный эффект и помочь членам НАТО сплотиться, тогда он может предпочесть четвертый вариант, который, как ни странно, вообще отсутствует в западном дискурсе.
Если Россия решит воздержаться от военных действий в Украине, она может держать свои войска на украинской границе сколь угодно долго — это не стоит почти ничего и приносит огромные политические выгоды. Каждый маневр, каждое перемещение техники, каждая новая переброска войск будут усиливать разногласия между преисполненными страха Восточной Европой и странами Балтии, склоняющимися к примирению с Россией Германией и другими западноевропейскими странами, а также Соединенными Штатами, которые слишком заняты внутренними делами (и противостоянием с Китаем), чтобы вести себя как ответственный участник европейской политики.
В последние два десятилетия Россия не раз преподносила сюрпризы Западу, который видел лишь то, что хотел видеть, игнорируя слова и действия Москвы. Нынешний украинский кризис не является исключением. Западу давно пора сменить оптику и начать принимать Россию всерьез — как значимого и сложного политического актора, у которого есть свое видение геополитического порядка и который готов ему следовать.
Да, Путин озабочен тем, какое наследие он оставит после себя. Но он не хочет решать частную проблему Украины. Он стремится войти в учебники российской истории как лидер, который закрыл «открытую дверь» НАТО, прекратил военное сотрудничество альянса с государствами, не являющимися его членами, и начал перестройку архитектуры европейской безопасности, сложившейся после холодной войны. Если ему удастся дать толчок этим процессам, Украина может по своей воле выбрать сближение с Россией.
Кремль вполне может решиться на ограниченную военную операцию в Украине — но именно с целью подорвать НАТО и, возможно, спровоцировать его распад изнутри. Точно так же Москва может просто продолжить угрожать вторжением, надеясь, что внутренние трения между членами альянса принесут более значимые результаты.
Если западные чиновники, ответственные за принятие решений, хотят избежать неожиданностей, аналогичных аннексии Крыма в 2014 году или российскому вмешательству в Сирии в 2015-м, им следует лучше понимать цели и возможности Москвы. Им также стоит понять, что в стратегическом противостоянии, как в танго, каждая сторона имеет право голоса, когда речь идет о том, как мы действуем, что мы можем получить в итоге и чего нам это будет стоить.
Офер Фридман, PhD, – специалист по военным исследованиям, преподаватель Королевского колледжа Лондона. Вера Михлин-Шапир, PhD, – эксперт по российской внешней и оборонной политике, а также по внутриполитическим вопросам и российским медиа. В 2010-2016 гг. работала в Совете национальной безопасности Израиля (офис премьер-министра). Ее книга «Флюидная Россия» вышла в издательстве Корнеллского университета в 2021 году.
Перевод текста: Диана Фишман.
