Понимание подлинной истории, как и исправление истории ложной, важно для государственной политики, потому что у экономиста, чья память ограничена недавним прошлым, суженное представление о возможном.
Похоже, у экономистов и историков действительно cлишком разное видение реальности: eсли для первых она, как правило, сводится к сумме наличных фактов, то для вторых, как еще столетие назад заметил Василий Осипович Ключевский, «факт, не приведенный в историческую схему, есть лишь смутное представление, из которого нельзя сделать научное употребление». Ситуация усложняется еще и тем, что пока до экономистов «дойдет», что «историческая схема» тоже необходима для понимания реальности, сама эта «схема» может измениться до неузнаваемости. В таких случаях экономисты уподобляются железнодорожному составу, прицепленному к паровозу, который давно уже стоит на запасном пути.
Во времена Ключевского (он умер в 1911 году), общепринятая в культурной элите России (в том числе и в кругу историков) схема трактовала свою страну как «запоздалую Европу». Казалось, еще один, последний шаг – и мы там. А потом наступила развилка, время выбора. И Россия вдруг повела себя в высшей степени странно: вместо того, чтобы сделать этот последний шаг в Европу, которого ожидала от нее тогдашняя культурная элита, сделала она шаг в направлении прямо противоположном, последовав, как мы уже говорили во вступительном интервью, совету Константина Леонтьева: "Совершенно сорваться с европейских рельсов и, выбрав совсем новый путь, стать во главе умственной и социальной жизни человечества."
Сегодня, три поколения спустя, мы собственными глазами наблюдаем трагедию, которой закончился этот жестокий исторический эксперимент. Мы живем в этой трагедии. И вывод из эксперимента, казалось бы, однозначен: история еще раз подтвердила, что не может Россия «сорваться с европейских рельсов» (я говорю «еще раз» потому, что в московитские времена, в XVII веке, страна уже пыталась однажды с этих рельсов сорваться, и пришлось тогда Петру железом и кровью возвращать ее на рельсы.) Но – увы! – сегодняшняя культурная элита, включая большинство историков, истолковала ошибку своих дореволюционных пращуров совсем иначе.
Сделанный этой культурной элитой вывод заключается в том, что не только Россия никакая не «запоздалая Европа», как думали пращуры, она вообще не Европа, a отдельная «цивилизация»: для одних – евразийская, для других – и вовсе не от мира сего. Я не шучу. Именно этому совсем еще недавно учил студентов покойный А.С. Панарин, заведовавший кафедрой философии в МГУ. Вот его слова: «Одиночество России в мире носит мистический характер... дар эсхaтологического предчувствия породил и духовное величие России, и ее великое одиночество в мире». Вздор, на первый взгляд. Но если значительная часть преподавательского корпуса в отечественных университетах воспитывает молодежь в духе отторжения от Европы, вздор этот тоже становится частью сегодняшней реальности, ее идейной «подкладкой».
Тут, однако, самое интересное и начинается. Ибо именно экономисты и оказались исключением из всей остальной культурной элиты страны: великий урок 1917 года, столь круто развернувший сегодняшнюю культурную элиту, попросту пропал для экономистов даром – лишь к началу XXI века дозрели они до старой, обанкротившейся еще в 1917 (а после авторитарного поворота 2000-х, можно сказать дважды обанкротившейся) схемы России как «запоздалой Европы». Иначе говоря, экономисты до сих пор не догадались, что прицеплен их состав к стоящему паровозу. Что поделаешь… так они мыслят, с этого ведь мы и начали.
Экономистам вообще с трудом дается представление, что, наряду с наличными, измеряемыми статистикой фактами, реальность состоит также из исторических традиций, из унаследованных идей, даже из мифов, овладевших сознанием поколений. Не верят даже одному из своих – самому блестящему и влиятельному экономисту ХХ века, Джону Мeйнарду Кэйнсу, сказавшему однажды, что «идеи политических философов, правильные они или нет, более могущественны, чем принято думать. Они, по сути, и правят миром.»
Слева направо: Константин Николаевич Леонтьев, Джон Мейнард Кэйнс, Василий Осипович Ключевский
Весь заключительный том моей трилогии посвящен тому, как идеи, продиктованные обидой за свержение России со сверхдержавного олимпа (идеи, которые я назвал фантомным наполеоновским комплексом) не только завоевали на протяжении нескольких поколений дореволюционную российскую элиту, но и погубили в конечном счете петровскую Россию. Результатом как раз и была катастрофа 1917: Россия неожиданно превратилась в СССР.
Но от экономистов ускользнули все эти сложные метаморфозы «исторической схемы». Экономисты, к сожалению, по-прежнему прицеплены к архаическому дореволюционному парoвозу. Отсюда их проблемы. Покажу на примере.
В своем монументальном отчете, озаглавленном «Россия XXI века: образ желаемого завтра» (2010), эксперты ИНСОРа констатируют, что «Россия находится на развилке» ... речь идет о самом ее выживании [упустив сегодняшний] уникальный шанс [мы рискуем] оказаться беспомощными свидетелями деградации великой державы». Суровые слова, страшные.
Дальше выясняется, что всех этих ужасов можно избежать – при условии, что их, ИНСОРа, экономическая программа (с сопутствующими ей политическими аксессуарами), будет принята к действию. Программа, ясное дело, прилагается. Выполнив ее, утверждают эксперты ИНСОРа, мы не только не станем «беспомощными свидетелями деградации великой державы», но и будем, оказывается, готовы к вступлению в Евросоюз.
У историка лишь одна претензия к этой новой / стaрой схеме – она узнаваема: в феврале 1917, и в феврале 1991, страна, точно также как сейчас, «находилась на развилке». И речь тогда тоже шла «о самом выживании великой державы»: в первом случае трехсотлетней империи Романовых, во втором – советской империи. И в обоих случаях не было недостатка в грамотных экономических и политических программах. Тем не менее, в обоих случаях, история страны пошла почему-то совсем другим путем, оставив упомянутые программы далеко на обочине или извратив их до неузнаваемости.
Так не может ли быть, что ошибка коренилась вовсе не в самих программах, а в том представлении о реальности, которым руководствовались их авторы? Не может ли быть, что обесценила, извратила, свела к нулю грамотные и казалось бы безупречные программы именно неверная «историческая схема»?
Это, конечно, всего лишь гипотеза. Ее нужно доказывать. И нет другого способа это сделать, нежели обратиться к истории обеих предшествующих «развилок».
Пусть не удивляется поэтому читатель, что начнется наша с ним совместная работа не столько с экономики, сколько с истории. Задача ведь, в конечном счете, в том, чтобы найти верную «схему», на которой могла бы базироваться экономическая программа, способная действительно повернуть вспять «деградацию великой державы».
Да, исторические «декорации» каждой из этих драматических попыток европеизировать Россию были совершенно разными, ситуации отличались коренным образом и действующие лица ничуть друг на друга похожи не были. Тем не менее, закончились обе попытки одним и тем же. Почему?
Поскольку мы этого не знаем, имеет, наверное, смысл, подробно проанализировать обе предшествующие «развилки» ХХ века – в поисках того общего знаменателя, что обусловил провалы обеих попыток европеизации страны.
