Обращаясь к новой российской оппозиции, Александр Янов анализирует уроки трех Великих реформ и объясняет почему местное самоуправление (в прошлом — земства) так важно для внедрения прогресса и демократии в стране.
Борис Акунин уверен: «В 2012 году Москва (и вообще Россия) станет самым интересным местом на земле. Как четверть века назад, во времена «перестройки», сюда будут обращены взгляды всего мира. Борьба пробудившегося гражданского общества с авторитарным режимом — захватывающее зрелище». Его бы устами да мед есть. Если Акунин прав, Россия снова, в четвертый раз, созрела для очередной Великой реформы.
Тут у меня, как у историка, тотчас возникают вопросы. Во-первых, на пороге четвертой реформы, невозможно не вспомнить, что все три предшествующих Великих российских реформы окончились поражением. Почему? Во-вторых, чему должны научить нас эти поражения? И, наконец, какой должна быть эта, четвертая реформа, чтобы вскоре не понадобилось пятая?
У читателя со своей стороны, наверное, тоже встает целый ряд вопросов. Когда случились эти предшествующие реформы, и какое отношение имеют их поражения к сегодяшнему дню? Говорит ли что-нибудь история о том, победит ли на президентских выборах 4 марта 2012 года Путин? И если победит, то как? А коли ничего такого она нам не говорит, то к чему, собственно, и копаться-то нам во всех этих древностях?
Копаться надо: я твердо уверен (и повторяю это из книги в книгу), что история — наука не только о прошлом, но и о будущем. Эссе, которое вы читаете, докажет это еще раз.
О третьей Великой реформе (разговор идет о горбачевско-ельцинских реформах, первая из которых ввела гласность, вторая — частную собственность) упомянул, пусть вскользь, и сам Акунин. Третья реформа на слуху, и результат ее мы увидели, в частности, в декабре прошлого года, на Болотной и на Сахарова: россияне решили, наконец, стать гражданами своей страны. Ведь в СССР граждан не было — только подданные.
Едва ли кто-нибудь проводил социальный анализ протестующих в Москве «новых декабристов». Но и без такого анализа легко предположить, что служащих государственных корпораций среди этих протестующих было немного. [От редакции: подобное исследование все же было проведено «Левада-центром», и на забавно представленный результат можно взглянуть здесь.] Что бы там ни говорил Зюганов, вместе с частной собственностью раздавлено было в СССР и человеческое достоинство. Стало быть, в этом сплошь государственном, доперестроечном СССР Болотной и Сахарова случиться просто не могло.
Акунин прав: гражданское общество «пробуждается» и, следовательно, уроки третьей реформы (а по-простому — «перестройки») не забыты. Но вышли-то люди на площадь протестовать против еще одного авторитарного режима. Значит третья реформа, как и ее предшественницы, в свое время потерпела поражение: не смогла сделать гражданские права россиян необратимыми.
Вторую — александровскую — реформу середины XIX века помнят хорошо (в школе проходили), но с сегодняшним днем сопоставляют редко. Ее право называться Великой связывают обычно с освобождением 50 миллионов рабов, помещичьих и государственных. Свобода, безусловно, великое дело. Забывают, однако, что вчерашних рабов тотчас же заперли в специальное крестьянское гетто и мало того, что обобрали, так еще и лишили собственности на оставленную им землю, а заодно и всех других гражданских прав. Отрезали, то есть, крестьян от общества — как прокаженных.
Этот жестокий парадокс второй реформы усугублялся тем, что лишали крестьян прав личности именно в момент, когда городское образованное меньшинство эти права, хотя бы в виде независимого суда, как раз обретало. Сознательно углубляли таким образом старинную пропасть между двумя Россиями: той, что «учится в академиях», по словам Михаила Сперанского, и той, что «числит чтение грамоты между смертными грехами». Перечитайте «Злоумышленник» Чехова, и у вас не останется сомнений, что две России говорили на разных языках и решительно друг друга не понимали.
Конечно, и полтора столетия назад были в стране люди, понимавшие, что даром эта роковая ошибка России не пройдет. Что раньше или позже поднимется оставленная «во власти тьмы» масса на образованное меньшинство и сметет его в огне новой Пугачевщины. Но тогда эту, как сказали бы сегодня, «демшизу» никто не слушал. А в 1917 году рвануло, и жесточайшей гражданской войной заплатила Россия за реакционное славянофильское убеждение, что не нужны освобожденным рабам права личности. «Коллективисты» они, видите ли. Россия, мол, вам не Европа.
Но нам-то, казалось бы, что за дело до этих давно минуших ошибок архитекторов второй реформы? Ан нет, ошибки эти нам еще аукнутся: ведь 4 марта 2012 года деревня (вместе с большинством городского «народа ТВ» — вчерашними крестьянами) проголосует за Путина. Против «интернет-народа» проголосует. Честно. И на чьей стороне окажется тогда легитимность выборов?
Путин, впрочем, и интернет не отдаст без сопротивления. Так наш премьер в «прямой линии» и сказал: «Если власти или кому-нибудь не нравится то, что происходит, есть способ противостоять — на той же интернетовской площадке предложить другие варианты [...] и делать это более креативно, интересно и собирать большее количество сторонников». Так что февраль 2012 станет месяцем бурной предвыборной компании не только на ТВ — интернет тоже наводнится путинскими «креативщиками», пытающимися «собрать большее количество сторонников».
Это, собственно, уже началось. Вот пример (из комментариев в Эхе Москвы»). В ответ на аргумент, что стоимость кв. метра жилья в Москве поднялась с $3,2 тыс. в 2000 году до $40 тыс. в 2010-м, следует отповедь: а зато в России (т.е. не в Москве) средняя зарплата поднялась за те же путинские годы с 2223 рублей ($82,33) до 21898 ($711,41). Рост в рублях — в 9,8 раз! И вывод: «Москва зажралась, оттого и митингует».
Есть поэтому достаточно большая вероятность, что при поддержке «народа ТВ», запуганных служащих госкорпораций (особенно в регионах) и активной демагогии в интернете, Путин честно выиграет президентские выборы в первом туре. И никакие москосвкие митинги и шествия «Интернет-народа» не помогут.
Все это — результат старой (150-летней давности), давно забытой ошибки архитекторов Второй реформы, а не «православного смирения» или «русских генов».
Что бы ни говорили потомки славянофилов, Россия все-таки Европа. Потому победителем из мартовских выборов выйдет совсем другой Путин: пусть и легитимный, но десекрализованный, ощипанный, презираемый культурной элитой страны. Какой из него, ощипанного, национальный лидер? Скорее, еще один Борис Годунов — с ботоксом. Но все еще способный, подобно своему предшественнику, втащить страну в новое Смутное время.
Этому и предстоит помешать сегодняшней оппозиции, используя опыт всех предшествующих Великих реформ. И сделать это можно одним лишь способом, о котором мало кто сегодня думает: если не уничтожить, то максимально уменьшить пропасть между двумя Россиями, разверстую еще закрепощением крестьян при Иване Грозном и усугубленную крестьянским гетто в середине XIX века и поражением столыпинской реформы в ХХ веке.
Так была ли все-таки вторая реформа Великой? Я думаю, была. И это возвращает нас к побочным, как думают многие, ее аспектам. Забывают, что вторая реформа оставила нам в наследство первый в новой истории России независимый суд и, что не менее важно для возведения моста между двумя Россиями, местное самоуправление.
Судебная реформа 1864 года преобразила страну до неузнаваемости. Старый, легендарно коррумпированный суд, от одного воспоминания о котором, по словам Ивана Аксакова, «волосы встают дыбом», суд, известный нам по Гоголю и Щедрину, сделавший Россию образцом неправового государства в Европе, был уничтожен. Россия, пусть ненадолго — всего на два десятилетия, практически во мгновение ока стала страной с самым передовым правосудием в мире. Не в последнюю очередь потому, что словно из-под земли возникло блестящее сословие первоклассных юристов. Над этой новой, неожиданной Россией в Европе больше не смеялись — ею восхищались.
Еще большее значение для будущего, возможно, имело введение в январе того же 1864 года местного самоуправления. Официально это объяснялось стремлением стимулировать локальную инициативу и активность. То есть означало первую реальную попытку перекинуть, как мы уже говорили, мост между двумя Россиями — крестьянской и городской. Теми двуми Россиями, которые нынче зовутся «телевизионной» и «интернетной».
Земства, как именовались эти выборные институты местного самоуправления, созданы были как на уездном, так и на губернском уровнях. В их компетенцию входили все местные нужды: здравохранение, образование, дороги, коммунальные платежи (то, что сейчас зовется ЖКХ), страхование, мировые суды.
Заседание земской уездной управы. С картины художника К. Трутовского
После того, как очень быстро выяснилось, что средства из государственного бюджета, выделенные земствам, их расходов решительно не покрывали, земства вынуждены были ввести налоги на то, что производилось и продавалось на местах. Именно эти налоги, однако, неожиданно превратились в залог их независимости от государства.
Земства были, как правило, в долгу как в шелку, и царская администрация прижимала их, как могла, но им все-таки хватило средств на создание первой в Европе системы бесплатной медицины. А так же на то, чтобы на их основе выросла независимая от государства сельская интеллигенция, постепенно заполнявшая пропасть между двумя Россиями.
Возразят, наверное, что плохонький был этот мостик через пропасть, шаткий. И произвол всесильной бюрократии его в огромной степени обесценивал. И ввели-то его поначалу лишь в 34-х строго «русских» губерниях. И вообще он не шел ни в какое сравнение с грандиозной реформой 1550-х, первой из Великих реформ России: в результате первой реформы крестьянские уезды действительно самоуправлялись без каких бы то ни было государевых «кормленщиков» — губернаторов. Но в 1550-х ведь и самодержавия в стране не было.
Земцы второй половины XIX века о реформе 1550-х, скорее всего, мало что знали, хоть и были серьезными, активными людьми, интуитивно чувствовавшими то, чего пока не понимают сегодняшние реформаторы. Не выкарабкаться России из диктатуры, не добиться устойчивого политического изменения в стране, покуда не возведен мост между ее европейским меньшинством и московитским большинством, покуда не заговорят они опять на одном языке.
Парадокс в том, что диктатура успешно использует в борьбе против свободы ту же свободу — демократию, всеобщее голосование. Конечно, прием этот не нов. Придумал его еще полтора столетия назад Наполеон III. Практиковал и Бисмарк. А Путин, вместе с Уго Чавесом и еще полудюжиной латиноамериканских диктаторов, эту традицию продолжил.
Допустим наилучший сценарий: оппозиции удается сбросить Путина и его алчную клику, монополизировавшую доступ к ресурсам страны. Но покуда авторитарный синдром московитского большинства не будет преодолен, где гарантия, что к власти не дорвется новый Путин и новая клика? Слишком велик соблазн.
Другого средства для преодоления этот коварного синдрома, кроме подлинного местного самоуправления, то есть кроме европеизации московитской России, не существует. Земцы XIX века это интуитивно понимали. Именно тогдашние земства вместе с независимым судом бесспорно дают реформе 1860-х право на титул «Великой» и содержат первостепенно важный урок для сегодняших реформаторов.
Хотим мы того или нет, в президентское кресло, скорее всего, вернется «ощипанный» Путин, и некоторое время, которое он таки проведет, президентствуя, даст оппозиции возможность усвоить уроки второй реформы. Если, конечно, ее лидеры не утратили способность учиться у Великих реформ прошлого.
