«Патриотическая истерия»
Начиная с 1806 года, когда русские армии потерпели жестокие поражения на полях Аустерлица и Фридлянда, Россию время от времени потрясали внезапные истеричные приступы ненависти к Западу.
Для начала православная церковь предала анафеме Наполеона как Антихриста. Тогда барышни стали являляться на балы в кокошниках, а в салонах штрафовали за разговоры по-французски. Однако на тот момент истерия эта была всего лишь безобидно-великосветской.
Первые признаки перерастания ее в общенациональную появились в 1831 году, во время предыдущего польского восстания (вспомните пушкинское «Клеветникам России») и в 1853-м, накануне Крымской войны. Эта массовая истерия напоминает оруэловские «пятиминутки ненависти» из романа «1984». С той разницей, что в 1863 году массовая истерия продолжалась в России не пять минут, а 18 месяцев — столько времени понадобилось двухсоттысячной русской армии, чтобы утопить в крови польских партизан. Ни по длительности, ни по размаху ничего подобного до этого с Россией не случалось ни в 1806-м, ни 1831-м, ни 1853 годах. А вот после случалось, и не раз.
В адрес государя от дворянских собраний и городских дум, от духовенства и чиновников, от гимназистов и студентов, от крестьян и старообрядцев посыпались бесчисленные верноподданные петиции, требовавшие беспощадной карательной экспедиции против восставших поляков. Повсеместно заказывались молебны о торжестве русского оружия.
Что можно по этому поводу сказать? Десятилетиями сеяла в русских умах имперский национализм диктатура Николая I с ее Православием, Самодержавием и Народностью. И страшна оказалось жатва. Как признавался в«Колоколе» Герцен, «дворянство, либералы, литераторы, ученые и даже ученики оказались повально заражены: «в их соки и ткани всосался имперский патриотический сифилис». Достаточно вспомнить страшные стихи Федора Ивановича Тютчева.
В крови до пят мы бьемся с мертвецами,
Воскресшими для новых похорон.
Под «мертвецами» здесь подразумеваются поляки. Угроза «зарыть их» на этот раз навсегда, чтобы больше не воскресли, была нешуточная. Именно так, в терминологии жизни и смерти, и формулировал идеологию «патриотической истерии» Катков: «История поставила между этими двумя родственными народами роковой вопрос о жизни и смерти. Эти государства не просто соперники, но враги, которые не могут жить рядом друг с другом, враги до конца». Именно эту катковскую цель и поставил перед собою, как выяснилось, царь-освободитель.
«Убиение целого народа»
Как же повел себя в этой ситуации Герцен, вчерашний властитель дум, в одну ночь превратившийся в изгоя? Можно ли представить себе ситуацию более драматическую? Сначала, полагая, что тут какое-то недоразумение и что не может его Россия по собственной воле выбрать для себя роль палача братьев-славян, он был ошеломлен и попытался своих читателей переубедить: «Отчего бы нам с Польшей не жить, как вольный с вольными, как равный с равными? Отчего же всех мы должны забирать к себе в крепостное рабство? Чем мы лучше их?»
14 октября 1861 года после череды патриотических выступлений в Польше наместник царя Александра II генерал Карл Ламберт ввел на ее территории военное положение. Публичные собрания были запрещены, а некоторые общественные лидеры объявлены вне закона
Увы, начиная с 23 января 1863 года перед ним была совсем другая, незнакомая ему, катковская Россия. Однако Герцен не сложил оружия: «Мы не будем молчать перед убиением целого народа». Он просто не мог молчать, когда на его глазах, в полном согласии с предписанием Каткова, вполне происходило то самое «убиение».
Родной язык был в Польше запрещен: разговоры по-польски в школе, даже на переменках (в самих классах обучение велось по-русски), были приравнены к уголовному преступлению. Национальная церковь была распущена, монастыри закрыты, епископы уволены. Даже само название Польши должно было исчезнуть — отныне предписывалось именовать польскую территорию Привисленским краем.
Еще Николай I в 1831 году уничтожил все институты и символы польской государственности. Александр II задумал нечто более страшное. Как видим, он целился в самые основы национальной культуры — в язык и веру. На этот раз «мертвецы» не должны были воскреснуть уже никогда. На такое не решился даже Николай. А вот царь-освободитель решился. Вот вам пример того, что представлял из себя имперский национализм в разгар «патриотической истерии».
Изменник родины
Из письма современника Генцену: «Влияния "Колокола" вдруг оборвалось, свелось почти к нулю». Московские ведомости громогласно, на всю страну, объявили Герцена изменником и припомнили его «предательские» статьи о варшавском расстреле. Что ответил на это Герцен, известно: «Если наш вызов не находит сочувствия, если в эту темную ночь ни один разумный луч не может проникнуть и ни одно отрезвляюшее слово не может быть слышно за шумом патриотической оргии, мы остаемся одни с нашим протестом, но не оставим его. Повторять будем мы его, чтоб было свидетельство, что во время обшего опьянения узким патриотизмом были же люди, которые чувствовали в себе силу отречься от гниющей империи во имя будущей нарождающейся России, имели силу подвергнутьса обвинению в измене во имя любви к народу русскому».
Это были гордые слова. Только повторять их, увы, не имело смысла: современники больше не слышали Герцена — теперь они прислушивались к Каткову. «Они люди простые и темные. Но они русские люди, и они заслышали голос Отечества. Они молятся за упокой русских солдат, павших в боях против польских мятежников. Они молятся о ниспосласнии успехов русскому оружию!» — писал Катков.
Вот вам тест, спровоцированный самими сегодняшними наследниками Каткова (ведь его слова о «простых темных русских людях», которых не понимает наша иностранная интеллигенция, до сих пор повторяют): кто был прав в том старинном споре? Катков с его несбывшимся и провокационным прогнозом, что Россия и Польша никогда не смогут жить рядом? Или Герцен, предсказавший распад «гниющей империи России»? Предсказание Герцено сбылось лишь 120 лет после его смерти, но, в отличие от катковского, сбылось.
Да, идеолог «патриотической истерии» Катков изо всех сил топтал поверженного противника. Но не его вспоминают сегодня потомки (а если и вспоминают, то со стыдом). Ведь не Катков спас тогда честь имени русского. Спас его Герцен, двухсотлетие со дня рождения которого только что отметила, пусть и не вспомнив о его драме, Россия.
Остается лишь напомнить «новым декабристам» о том, чему сегодня учит драма Герцена. Не случайно ведь государственники вытащили на авансцену Каткова. Не случайна была и первая реакция Путина на декабрьскую Болотную. Разве не обратился он тогда к тем же «простым темным русским людям» с «Уралвагонзавода»? И разве не откликнулись они предложением прибыть на танке на антипутинский митинг в Нижнем Тагиле?
«Патриотическая истерия» — вот палочка-выручалочка самодержавия на протяжении двухсот лет. Она способна, как на свою беду узнал в 1863 году Герцен, заглушить любой протест. Не забывать об этом, о последнем козыре в рукаве государственников, об их способности развернуть, когда понадобится, антизападную мобилизацию «простых темных русских людей» — вот же чему учит драма Герцена. Их людей несоизмеримо меньше сегодня, чем во времена Герцена, но они попрежнему большинство.
В заключение, пустяк, почти анекдот. «Как пройти на Болотную? — спрашивали 6 мая на вокзале прибывшие из Саратова «нашисты». — Там, говорят, собрались враги России».
