Если есть что-то, в чем либералы, националисты и коммунисты совершенно между собою согласны, так это в том, что у Путина и его режима нет и не может быть собственной идеологии — один лишь первобытный животный инстинкт сохранения власти. Это общее мнение довольно точно выразил Леонид Радзиховский: «Власть не имеет никакой идеологии, кроме одной — выжить и спасти себя». Боюсь, это опасное упрощение.

На самом деле путинизм, как всякая авторитарная власть, отчетливо осознает свою идейную недостаточность, отчаянно тоскует по собственному марксизму-ленинизму и постоянно пытается создать какой-то его эквивалент. Порою, как мы скоро увидим, режиму это почти удается. Зациклившись на одной лишь мантре про «выжить и спасти себя» (вместо того чтобы вовремя обезвредить каждую его попытку обзавестись идеологией), можно проглядеть, как Путин преуспеет.

Ну вот, например, мало кто заметил, что в серии предвыборных статей 2012 года Путин совершил, можно сказать, революцию в риторике режима. Вполне возможно, что ему (и его спичрайтерам) даже показалось, что проблема решена: нашли, что искали. Во всяком случае отныне Путин мог бы отвечать на всякие возмутительные вопросы, вроде судьбы Магнитского или драконовского закона об НКО, без тени смущения и даже с некоторой гордостью: «Мы будем укреплять наше государство-цивилизацию... Великая миссия русских — скреплять эту уникальную цивилизацию».

Это вам не кустарная «суверенная демократия». Ибо в переводе на русский слова Путина означают, что мы не просто соседняя с Европой страна, тем более не часть Европы, мы — принципиально другие.  Другая цивилизация. Причем уникальная. Все равно что инопланетяне. И, стало быть, все ваши западные законы и правила поведения не про нас писаны. Все, что у вас неправильно, в нашей  цивилизации правильно. И наборот.

Конечно, это вопиющее отречение от того, что говорил тот же Путин в незапамятные времена, в 2002 году, в интервью польской «Газете выборчей»: «Россия без всяких сомнений европейская страна потому, что это страна европейской культуры. Сомнений быть не может никаких». И от кучи европейских конвенций тоже придется отречься, «срезать угол», как давно уже настаивает Дмитрий Рогозин. Но во имя собственной идеологии сегодняшний Путин за ценой, как видим, не постоит. Если необходимо для этого объявить Россию отдельной от Европы цивилизацией, объявим.

Тут необходимо пояснить, что само представление о «множественности цивилизаций» вошло в моду сравнительно недавно. Точнее в 1996 году, когда известный американский мыслитель Сэмюэл Хантингтон воскресил из небытия постмодернистскую идеологему Освальда Шпенглера. До Шпенглера никому и в голову не приходило, что цивилизаций может быть много. И тем более, что «каждая цивилизация цивилизованна по своему». Если, например, император Центральноафриканской империи Жан Бедел Бокасса имел, по слухам, обыкновение есть на завтрак людей, — что поделаешь, к такой, значит, цивилизации его страна принадлежит. И извольте уважать ее правила, нравятся они вам или нет. Вот такую странную, но модную после выхода знаменитой книги Хантингтона «Столкновение цивилизаций» идею и решил употребить для своей цели Путин.

Беспроигрышная игра?

Эта «цивилизационная» протоидеология не менее «легитимна», чем старый добрый марксизм-ленинизм: она не хуже его оправдывает все безобразия режима и позволяет ему любую политическую эклектику. Например, опираться одной ногой на столыпинский миф (вместе с либералами), а другой — на андроповский (вместе с силовиками).

И главное, в России Путин может чувствовать себя как за каменной стеной. Ибо кто станет эту идеологию оспаривать? Националисты? Так они всегда считали Россию отдельной от Европы цивилизацией: православной во времена Столыпина, социалистической во времена Андропова. Коммунисты? Эти и подавно будут в первых рядах согласных. Сам Геннадий Андреевич Зюганов мне свидетель. Вот его слова (из книги «За горизонтом»): «Общинно-коллективистские и духовно-нравственные устои русской народной жизни принципиально отличаются от западной модели свободного рынка». Или совсем по рабоче-крестьянски: «Капитализм не приживается и никогда не приживется на российской почве». Везде приживается, а у нас не приживется. Уникальная, одним словом, цивилизация. Остается кто — либералы? Так и они ведь наперегонки строчат статьи и книги о «русской цивилизации». К примеру, «Логика культурно-исторического развития российской цивилизации» И.В. Кондакова и «Характер российской цивилизации» В.В. Ильина. Или «История российской цивилизации» Ю.В. Яковца и «Россия в мировом сообществе цивилизаций» Л.И. Сименниковой.

Беспроигрышную, казалось бы, игру, затеял на этот раз Путин. Отныне усомниться в «множественности цивилизаций», на которой покоится новая путинская протоидеология, и тем более в существовании «русской цивилизации» чуть ли не крамола в Москве в глазах всех без исключения течений постсоветской общественной мысли, а теперь еще и в глазах власти. Можно ли в такой ситуации обезвредить эту очередную попытку путинизма обрести идеологию, выставить ее на посмешище?

Думаю, возможно: при внимательном рассмотрении довольно просто обнаружить, что фундамент, на котором Путин попытался построить свой новый идеологический проект — шпенглерианская «множественность цивилизаций», — стоит на глиняных ногах.

 

Два портрета Освальда Шпенглера (1880 — 1936). Слева — фотография, сделанная в 1917 году в самые плодотворные годы жизни философа, справа — фотография 1935 года, за год до его смерти

 

По двум причинам. Во-первых, он категорически противоречит опыту классиков мировой политической философии, для которых существовала лишь одна цивилизация и в чьих глазах тот же его величество Бокасса I выглядит обыкновенным варваром, а вовсе не «по-своему цивилизованным» монархом. А во-вторых, как мы скоро увидим, полно современное шпенглерианство непримиренных — и непримиримых — противоречий.

Но пойдем по порядку.

Проблема исчезнувшего варварства

Отцом-основателем мировой политической философии, как известно, был Аристотель. Даже в страшном сне на могло ему приснится, что гигантская Персидская империя, вознамерившаяся в V веке до н.э. стереть с лица земли маленькие демократические Афины, всего лишь соседняя цивилизация, только «по-своему цивилизованная». Прежде всего потому, что тогдашняя Персия была для него «перманентной тиранией», по его классификации, и, стало быть, государством варваров. Ибо под цивилизованностью понимал он «участие граждан в суде и в совете», которого у персов и в помине не было.

24 столетия спустя другой классик европейской мысли выразил представление Аристотеля о цивилизованности и варварстве в строгой формуле, гласившей, что «всемирная история есть прогресс в осознании свободы» (или «в обретении человеком внутреннего достоинства», как писал он в другом месте). Из формулы Гегеля естественно вытекало, что народы, не поставившие себе целью «обретение человеком внутреннего достоинства», ни при какой погоде цивилизованными быть не могут. Или (что, по мнению Гегеля, то же самое) остаются варварами до тех пор, покуда они эту цель не обретут.

Другое дело, Гегель еще не знал, что «прогресс», о котором он говорил, не бывает в реальной истории линейным, что откаты от цивилизации к варварству неизбежны, что его собственному отечеству, Германии, предстоит еще стать образцом варварства. Человечество должно было пережить ХХ век, чтобы смиренно признать эту страшную нелинейность истории. Но разве меняет это суть дела? Само представление о варварстве исключает шпенглерианскую «множественность цивилизаций». Именно это представление и исчезло у постмодернистов.

 

Американский социолог и политолог, автор концепции этнокультурного разделения цивилизаций Сэмюэл Филлипс Хантингтон в последние годы жизни

 

С противоречиями современных шпенглерианцев сложнее. Они потребуют от меня — и от читателя — внимательного разбора современной постмодернистской литературы. Но дело того стоит. Тем более, что лишенная теоретического фундамента очередная попытка путинизма обзавестись собственным марксизмом-ленинизмом просто повиснет в воздухе. Будет, короче говоря, обезврежена.

Маскарад

Начнем с постмодернистского определения цивилизации. Вот, как выглядит оно у Хантингтона: «Цивилизацию определяют как общие культурные элементы — язык, история, религия, обычаи, институты, так и субъективная самоидентификация». Дело здесь не только в том, что «обретение человеком внутреннего достоинства», не говоря уже об «участии граждан в суде и в совете», которые некогда отличали цивилизацию от варварства, бесследно исчезли из этого определения. Беда в том, что непонятно, по какой, собственно, причине следует отныне называть все эти «общекультурные элементы» цивилизацией, если испокон веков назывались они своим собственным именем. То есть культурой?

Культур и в самом деле на белом свете много — сколько народов, столько и культур. Ведь и сам Хантингтон признает, что «культура есть общая тема практически в каждом определении цивилизации». Признает и большее: «Цивилизация это и есть в широком смысле культура». Так что же мы приобретаем, объявляя «культуру в широком смысле» цивилизацией? Что дает нам для понимания истории и политики этот маскарад? Путину он, как мы видели, дает идеологическое оправдание произвола власти, но Хантингтону-то и его бесчисленным эпигонам зачем маскарад?

Впрочем, похоже, что они и сами понимают значение этого переодевания культур в цивилизации. Не назвал же Хантингтон свою знаменитую книгу «Столкновение культур». Согласитесь, это звучало бы куда менее эффектно, чем «Столкновение цивилизаций».

Парадоксы постмодернизма

Тут закрадывается подозрение: об одном ли сюжете говорили Аристотель и Гегель с одной стороны, и Шпенглер с Хантингтоном — с другой? Классики, как мы видели, очень ясно и точно сформулировали критерии цивилизованности культур и народов. И цель их тоже ясна: объяснить условия перехода от варварства к цивилизованности.

Вот этой решающей семантической разницы между понятиями «культура» и «цивилизация» так никогда и не взяли в толк посмодернисты. Того, что культура, сколь угодно варварская, это открытая система, у которой всегда есть выбор, стать цивилизованной или нет, тогда как цивилизация есть исторический приговор, окончательный и не подлежащий обжалованию. На этой разнице и пытается сыграть Путин.

Но постмодернистам-то какой от этого прок? Если подтвердить, что варварства не существовало и не существует и все культуры между собою равны, то почему лишь ничтожное меньшинство культур возведено ими в генеральский чин «цивилизаций», а остальные — отсеяны как второсортные? В конце концов, у каждого народа есть язык, религия, обычаи и все прочее, перечисленное в определении Хантингтона. Как же объяснить эту странную дискриминацию культур, их произвольное деление на элитные и рядовые? И еще непонятнее: какими, собственно, критериями руководствуются при этом постмодернисты? И почему никто из них никогда не объяснил причину этого парадокса?

Именно эта абсолютная произвольность постмодернисткого подхода к истории и политике и есть решающий аргумент против него. С одной стороны, этот подход сеет хаос как в историографии, так и политической философии, и потому не работает. С другой стороны, он опасен. Тем, что дает возможность авторитарным правителям, как Путин, конструировать, сославшись на него, свои псевдоидеологии. Как это делает Путин, мы видели. Присмотримся теперь к шпенглерианскому хаосу (пусть только не смущает читателя шквал незнакомых имен: все, на кого я буду ссылаться, выдающиеся теоретики постмодернизма в истории и политической философии).

Хантингтон, допустим, не устает повторять, следуя за Шпенглером, что лишь «семь или восемь из всего множества культур» достойны возведения в ранг цивилизаций. Но как в таком случее быть с крупнейшим историком Арнолдом Тойнби, насчитавшим сначало 21, а потом 23 цивилизации? Да, живых и по сей день цивилизаций у Тойнби всего пять, но даже их у него не семь или восемь, как у Хантингтона и Шпенглера.

Что  делать с коллегой Хантингтона Филипом Багби, в «Культуре и истории» которого 11 цивилизаций как исторических, так и современных? И как быть с Кэролом Квигли, в чьей «Эволюции цивилизаций» их 16? Тем более, что у Метью Мелко в «Природе цивилизации» их 12, из которых дожили до наших дней пять, как у Тойнби, но не те, что у Тойнби: китайская, японская, индийская, исламская и западная (у Тойнби, если память мне не изменяет, вместо японской — православная: история Восточной Римской империи была его коньком). Известный американский историк Уильям Макнил не согласен. В его «Возвышении Запада» цивилизаций всего 9, столько же, сколько у Фернана Броделя в его «Об истории».

Так кто же из уважаемых мэтров прав? И сколько на самом деле на земле цивилизаций? Нет ответа. Нет даже попытки не то чтобы примирить, но хоть как-то объяснить все эти расхождения. Не существует, как мы уже говорили, даже какого бы то ни было критерия, позволяющего отличить цивилизацию от культуры. Хаос. Похож он на науку?

Однако самое важное для нас в этом контексте следующее: почему ни у одного из мэтров нет и намека на существование «русской цивилизации»? Даже у Николая Данилевского, которого знаменитый американский социолог Питирим Сорокин считал предшествеником всего этого «цивилизационного» направления мировой политической философии.

Не знаю, что намерены делать спичрайтеры Путина со столь скандальным упущением отцов-основателей постмодернисткого подхода, напрочь перечеркивающим все их старания. Можно, конечно, опереться и на доморощенные сочинения, как «Русская цивилизация» Олега Платонова или «Тайну России» Михаила Назарова. Можно, если не бояться превратиться во всемирное посмешище. Ибо весь смысл этих сочинений сводится к тому, что цивилизация на свете одна — русская, что и обнаружится, по мнению авторов, в час Апокалипсиса, когда никто, кроме России, не сможет противостоять соблазнам Антихриста.

Выходить с такой аммуницией на международную арену было бы, согласитесь, странно. А ведь весь замысел новой попытки Путина в том и состоит, чтобы добиться для «мультицивилизационного» статуса России именно международного признания.

Пусть читатель теперь судит сам: добьется при описанных выше обстоятельтвах такого признания Путин или нам действительно удалось обезвредить новую попытку режима обзавестись собственной идеологией?