Было бы преувеличением сказать, что «оглашенное» (что за странный термин?) недавно российским президентом послание Федеральному Собранию было встречено в Сети дружелюбно. Даже бывший кремлевский советник Глеб Павловский назвал его «стерильным». Мол, конкретных заданий партии и правительству на предстоящий год маловато. Все больше «философия» какая-то.

Не мне, впрочем, судить. Я хоть и историк, но не президентских посланий – скорее национальной мысли, того самого, если хотите, интеллекта, о важности которого говорил Владимир Путин в цитате, вынесенной в эпиграф. Того, от которого зависит, по его словам, будущее страны. Скажу больше, именно этот предмет я и преподавал в американских университетах. И за долгие четверть века своего професcорства привык очень тщательно проверять логику представленных мне тезисов.

Удивительно ли, что то же самое я по привычке сделал и в этом случае? Тем более что неувязка бьет в глаза. В самом деле, если автор утверждает, что в условиях жестокой конкуренции страна под его руководством может победить, только предъявив миру превосходящий интеллект, резонно предположить, что уж в превосходстве его собственного интеллекта сомнений быть не должно. Между тем ничего подобного из «оглашенного» им послания не следует.

Следует прямо противоположное. Интеллект самого «глашатая», извините, посредственный. Судите сами, что в этом случае ждет страну под его руководством. Впрочем, Путин сказал об этом сам: «тот, кто окажется [в битве за превосходящий интеллект] аутсайдером... неизбежно потеряет свою самостоятельность». Такая вот странная неувязка.

Так или иначе, я очень признателен Путину за «философию», обескуражившую его критиков. Именно она помогла мне оценить его интеллектуальный потенциал, как говорится, по гамбургскому счету. Раньше или позже кто-то должен был это сделать. Понимаю, конечно, что было бы недостойно и безответственно просто бросить в лицо руководителю страны столь обидное для него заключение, не доказав его серьезно и подробно. Так что пусть не посетует читатель, если мои доказательства покажутся ему слишком дотошными.

 

Проблема «традиций»

Наряду с «суверенитетом» и «патриотизмом» «традиции» образуют фундамент путинской философии, своего рода триаду – наподобие недоброй памяти уваровской¹. С традициями у него, впрочем, проблема (с патриотизмом тоже, но об этом позже). За исключением одного случая («Для России характерна традиция сильного государства») он почему-то не уточняет, о каких, собственно, традициях идет речь. Это едва ли удивительно: традиции у России разные, чтобы не сказать полярные.

Разве лермонтовское «страна рабов, страна господ» не проливает свет на одну из важнейших ее традиций? Так же, впрочем, как и знаменитые стихи Алексея Хомякова «России»: «В судах черна неправдой черной / И игом рабства клеймена, / Безбожной лести, лжи притворной / И всякой мерзости полна». А грозное предостережение Александра Герцена следовало бы выбить на мраморе: «Долгое рабство не случайная вещь, оно, конечно, соответствует какому-нибудь элементу национального характера. Этот элемент может быть поглощен, побежден другими его элементами, но он способен и победить».

Мы говорим о крупнейших мыслителях России, носителях национального интеллекта. Никто не посмеет заподозрить их в недостатке патриотизма, страну свою они любили беззаветно. Тем не менее говорили ей эти горькие слова. Говорили, потому что, подобно Петру Чаадаеву, были уверены, что «прежде всего обязаны мы отечеству истиной».

В этом, собственно, и состоит интеллектуальная традиция России: от преподобного Нила Сорского в XV веке до Андрея Сахарова в XX русские мыслители всегда говорили своему народу правду, какой бы горькой она ни была. И на прозвучавший в послании призыв: «Мы должны... быть и оставаться Россией» – они несомненно ответили бы вопросом: какой Россией? Той, от которой бежал Лермонтов, или свободной Россией²?

Слов нет, есть у России и другая традиция. Только ее носители никакого отношения к интеллектуалам не имели. Хрестоматийным ее примером был девиз Александра Бенкендорфа, шефа жандармов при Николае I: «Прошлое России замечательно, ее настоящее великолепно, ее будущее превосходит все, что может представить человеческое воображение». Это не случайная реплика какого-нибудь Скалозуба. Да, Бенкендорф был жандармом (в современном лексиконе – чекистом), но у нас достаточно свидетельств, что о «долгом рабстве» знал он не хуже Герцена и не хуже Хомякова знал, что в судах черна его Россия «неправдой черной».

Он лгал сознательно, в «воспитательных» целях, полагая, что для «целости государственной и поддержания духа народного» ложь полезнее истины. «Лгал притворно», говоря словами Хомякова, лгал потому, что ложь правителей – тоже старинная русская традиция, ничуть не менее укорененная, нежели чаадаевская. Только это не интеллектуальная традиция, а жандармская. Та, для которой не существует вопроса, какой должна «быть и оставаться Россия». Та, что не породила ни одного серьезного мыслителя – одних посредственностей, вроде того же Бенкендорфа в XIX веке или Юрия Андропова в XX.

Так на стороне какой же из этих традиций наш автор – интеллектуальной или жандармской? Допустим, про Хомякова или Чаадаева (не говоря уже о преподобном Ниле Сорском) он мог и не слышать, но Лермонтова-то читал и, значит, не может не знать о центральной проблеме, воодушевлявшей всю интеллектуальную жизнь России на протяжении столетий. Стало быть, перед нами сознательный выбор – жандармский.

 

Проблема «патриотизма»

Признаться, после этого я был готов махнуть рукой на Путина как на интеллектуала, способного отстоять самостоятельность России в мировой схватке «за интеллект». И по старой привычке поставить под его посланием жирное F (fаilure – в мои школьные годы это называлось «кол»). Разубедила меня его резкая полемика против национализма. Это, конечно, не искрящаяся ирония Владимира Сергеевича Соловьева: «Да, национализм несомненно связан с национальностью, но лишь на манер чумы или сифилиса» – скорее канцелярская проза, но все-таки...

Национализм – старинная язва русской жизни. Ему обязана страна жесточайшими своими катастрофами – московитским провалом XVII века с его «русским Богом, никому более не принадлежащим и неведомым» (по выражению Василия Ключевского) и участием в Первой мировой войне, угробившей петровскую Россию и подарившей нам три поколения большевистской диктатуры. Как бы то ни было, бросив вызов национализму, Путин неожиданно вырос в моих глазах, присоединившись – пусть на мгновение – к чаадаевской традиции.

Увы, интеллектуальная ущербность и здесь сыграла с ним злую шутку. Он даже не заметил, как трудно отличить любезный ему патриотизм от ненавистного ему национализма. Между тем еще со времен Николая Данилевского и Михаила Каткова, то есть с 1860-х годов, именно себя – и только себя – националисты именуют «подлинными патриотами» России. Получается опасная путаница: непонятно, кого именно «консолидировать».

 

Владимир Путин сделал сознательный выбор в пользу «жандармской традиции». Еще в декабре 1999 года, будучи премьер-министром, Путин восстановил демонтированную в 1991 году мемориальную доску Юрия Андропова на главном здании ФСБ

 

Усугубляется все тем, что Путин и не подозревает, как давно, начиная с того же Владимира Соловьева, бьется русская мысль над размежеванием этих ключевых, но противостоящих друг другу понятий. Самое точное, кажется, отличие предложил Георгий Петрович Федотов: «Ненависть к чужому – не любовь к своему – составляет главный пафос современного национализма». Но покажите мне националиста, который не считал бы себя патриотом.

А Путин еще больше усугубил эту путаницу тем, что каждый раз, когда ссылался на «классиков патриотизма», ссылался как раз на националистов. Ломоносов, известный знаменитой одой «На взятие Хотина», где Петр говорит Ивану Грозному: «Не тщетен подвиг твой и мой, чтоб россов целый мир страшился!» Патриот или националист? Гумилев, провозгласивший, что «Защита самостоятельности государственной требует войны с агрессией Запада». Патриот или националист?

Патриарха современных националистов Александра Проханова Путин не цитирует, хотя тот, конечно, тоже считает себя классиком патриотизма, подтверждая правоту Федотова буквально. Вот одна из его иеремиад в сокращении: «Америка смешна, Америка отвратительна... Ее солдаты трусы. Ее политики развратники и хулиганы. Ее актеры содомиты. Тексты ее литераторов дышат СПИДом». Нет спора, наряду с этим Проханов говорит и об «органичности патриотизма», как Александр Солженицын, и о «духовных скрепах», как Путин. Все правильные слова говорит, но пафос – пафос, о котором писал Федотов! – выдает его с головой: ни в какое сравнение не идет в его текстах любовь к своему с ненавистью к чужому.

Какая там «консолидирующая база», если очевидно, что Путин не способен распутать (извините за каламбур) эту старинную путаницу? Судя по его ответам по поводу дела Магнитского на последней пресс-конференции, в которых неизменно фигурировала тюрьма Гуантанамо (хотя там идет речь о террористах, взятых в плен с оружием в руках, а у нас – о бессудном убийстве в тюрьме мирного юриста лишь за то, что он разоблачил гигантскую аферу путинских друзей), автор-то наш и сам грешит федотовским пафосом. Нет, не того уровня перед нами интеллект, чтобы решать столь сложные проблемы. Не решаются они на уровне Бенкендорфов и Андроповых. Не жандармского ума это дело.

 

* * *

А что же в итоге? Признав, что в современном мире судьбу страны решает интеллект, Путин, похоже, загнал себя в ловушку. Ибо в этом случае руководить страной должен интеллект первостатейный. А Путин, как, я надеюсь, показал этот анализ, – интеллект посредственный. Так, на тройку с минусом.

 

---

¹ Министр народного просвещения при Николае I Сергей Уваров – автор официального девиза «Православие, самодержавие, народность».

² «Быть может, за стеной Кавказа / 
Сокроюсь от твоих пашей, / 
От их всевидящего глаза,
 / От их всеслышащих ушей» (М.Ю. Лермонтов, «Прощай, немытая Россия»).