Позорная миссия

В этом году исполнилось 160 лет со времени начала Крымской войны (не все знают, что началась она в 1853 году с оккупации русскими войсками Дунайских княжеств, принадлежавших тогда Турции, и знаменитой победы адмирала Нахимова, уничтожившего турецкий флот в порту Синопа). Предлог для войны был неслыханный в истории дипломатии c 1648 года – c тех пор, то есть, как закончилась последняя межконфессиональная война в Европе: Николай I потребовал у султана уступить ему суверенитет над родственными России по вере балканскими христианами. Чтобы оценить, что это на самом деле означало, нужно представить себе, что сказала бы Россия, потребуй тот же султан уступить ему право считать своими подданными родственных ему по вере казанских и крымских татар.

Идеологию войны сформулировал для Николая М. П. Погодин, с идеями которого мы уже не раз встречались в ходе курса истории русского национализма, что я веду на сайте Института современной России. Звучала эта идеология так: «По отношению к туркам мы находимся в самом благоприятном положении. Мы можем сказать, вы отказываетесь обещать нам действительное покровительство вашим христианам, которого мы единственно требуем, так мы теперь потребуем освобождения славян – и пусть война решит наш спор. Наши враги только и ждут, чтоб мы обробели и отказались от миссии, нам предназначенной со времени основания нашего государства».

Не знаю, как сейчас, но в мое время даже школьники знали, каким позором для России закончилась эта фиктивная «миссия» и какую страшную цену она за нее заплатила. История и впрямь поучительная. Но все равно не стал бы я о ней сейчас писать, перебегая дорогу собственному курсу, в котором мы давно миновали николаевские времена. И не писал бы, если б один самоуверенный блогер не перебил меня, когда я упомянул Крымскую войну, в таком примерно духе: да что вы нам тут мозги за...раете, кто не знает, что это был заговор Запада против России, что турки, французы и англичане ни с того ни с сего на нас напали?

Первая моя мысль была: да откуда же, помилуйте, молодой человек с высшим, судя по всему, образованием мог в 2013 году набраться такой дури? Второй мыслью была досада: вот память дырявая, да я же сам в своей трилогии упомянул о профессиональных историках нашего уже постсоветского времени, которые именно эту дурь школьникам и студентам внушают. Вот хоть несколько примеров.

В. В. Ильин описывает наш сюжет как «войну империалистической Европы против России», ее «последний колониальный поход на Россию». А. Н. Сахаров разгадал, оказывается, тогдашний военный замысел британских политиков: «Россия должна быть расчленена». Покойный В. В. Кожинов сочувственно цитировал слова Тютчева о Крымской войне как о «заговоре против России всех богохульных умов и богомерзких народов». В. Н. Виноградов: «Подлинной причиной войны была отнюдь не мнимая агрессия России против Османской империи». А что? А. Н. Боханов объясняет: «Интересы России, стремившейся добиться защиты прав православных народов... противоречили интересам других держав». У меня нет под рукой сочинений нынешнего министра культуры Мединского, но я ни минуты не сомневаюсь, что толкует он Крымскую войну в тех же терминах.

Вот тут и возник соблазн: а не стоит ли и впрямь рискнуть прервать хронологическое течение нашего курса, чтобы бросить вызов всему этому хору, сознательно надувающему молодежь? Должен же кто-то это сделать. Я уже писал в «Последнем споре», как стыдно было мне перед памятью Георгия Петровича Федотова, благороднейшего из рыцарей свободы в первой русской эмиграции, наблюдать торжественное перезахоронение на Новодевичьем останков его антагониста, певца «национальной диктатуры» Ивана Ильина.

И не только ведь за то был стыд, что о Федотове никто на всех этих торжествах не вспомнил, словно его и не было, за то еще – и то была прямая ложь, – что умолчали о прогитлеровских заскоках Ильина, о его страстных призывах не смотреть на Гитлера «глазами евреев» и, главное, о том, как связано было это восхищение нацизмом с его проповедью национальной диктатуры в постбольшевистской России. Ложь между тем растлевает, она преступление перед национальной памятью. Но разве ложь о Крымской войне не такое же преступление? Хорош был бы я после этого упрека соотечественникам, когда б промолчал о столь откровенной, торжествующей лжи о Крымской войне. Вот, однако, как все было на самом деле.

 

Священная война

Прежде всего защита балканских славян, побудившая Николая издать в 1853 году Манифест о крестовом походе против Турции, вовсе не была его приоритетом еще за десятилетие до войны. Как не была она приоритетом русских царей на протяжении столетий турецкого владычества на Балканах. Я уже цитировал рескрипт С. С. Уварова, министра народного просвещения, свидетельствовавший о полном безразличии, чтоб не сказать отвращении царя к этим самым славянам еще в 1840-е. Предписывалось учителям гимназий и профессорам университетов внушать учащимся, что «оно [зарубежное славянство] не должно возбуждать в нас никакого сочувствия. Оно само по себе, а мы сами по себе. Мы без него устроили свое государство, а оно не успело ничего создать и теперь окончило свое историческое существование».

 

Адмирал Павел Нахимов (слева); писатель Сергей Аксаков

 

Этого, кажется, достаточно, чтобы убедиться, что никакой такой «миссии, предназначенной нам с основания нашего государства» никогда не существовало и перед нами химера, «изобретенная на коленке традиция», как говорят британские историки (что, впрочем, не помешало ей превратиться со временем в долгоиграющий миф, пережить полтора столетия и чувствовать себя вполне, как мы видели, уютно даже в XXI веке). Царь, однако, в нее поверил. Почему поверил, подробно объяснено в предыдущих очерках. Как бы то ни было, Манифест о крестовом походе явился на свет. Конечно, дипломаты намекали царю, что крестовые походы закончились еще в раннем Средневековье и о религиозных войнах во имя расчленения соседней страны никто последние 200 лет не слышал. Но ведь это был тот самый царь, который еще за пять лет до манифеста провозгласил на весь мир: «Разумейте языци и покоряйтесь. Ибо с нами Бог!» Стал бы он слушать каких-то дипломатов?

Те, однако, настаивали, цитировали ему декларацию Пальмерстона, что «британское правительство считает своим долгом любыми мерами противиться попытке России расчленить Турецкую империю». И что синопская победа Нахимова оказалась пирровой: она свалила в Лондоне дружественное России правительство лорда Абердина. Англия ведь гарантировала туркам безопасность их портов, а Нахимов превратил эту гарантию в клочок бумаги. И теперь Абердин жаловался русскому послу: «Меня обвиняют в трусости, в том, что я изменил Англии ради России, я больше не смею показаться на улице». И правда, принца Альберта, мужа королевы Виктории и антивоенного активиста, на улице освистали.

Это опасно, говорили дипломаты. Если в дело вмешается Англия и к ней, не дай Бог, присоединятся французы, то они со своими пароходами очень быстро превратят нахимовскую победу в похороны русского флота. Ведь он у нас парусный. XVIII век. Вот прикажут ему под угрозой уничтожения стоять на якорях в Севастополе, и придется стоять. Так не разумнее ли отложить эту погодинскую «миссию» до лучших времен? На все это следовал ответ: «Россия и в 1854 году сумеет показать себя такой же, какой она была в 1812-м!» Нам ли их бояться? Не мы ли побили Наполеона? Нет, их угрозы «меня не остановят. Я пойду вперед своим путем, как диктуют мне мои убеждения. Я буду настаивать на этом до последнего рубля в казне и до последнего человека в стране». Как жаловался впоследствии близкий к царю Александр Меншиков: «с венгерской кампании государь был словно пьян, никаких резонов не принимал, был убежден в своем всемогуществе».

А доверчивая страна, неискушенная в дипломатических хитросплетениях, ликовала по поводу роковой синопской ошибки своего государя, буквально спровоцировавшего вмешательство в войну Европы. Страна-то была уверена, что нахимовская победа «посбавит спеси у Джона Буля» (так презрительно именовали теперь в Петербурге англичан). «Нахимов молодец, истинный герой русский», – писал Погодину С. Т. Аксаков. Адресат, конечно, тоже пребывал в восторге: «самая великая минута наступила для нас, какой не бывало с Полтавского и Бородинского дня». И С. П. Шевырев сообщал: «От всей России войне сочувствие, таких дивных и единодушных рекрутских наборов еще никогда не бывало. Крестовый поход».

А славянофилы, хоть и в оппозиции, и вовсе были вне себя от радости. По свидетельству Б. Н. Чичерина, «для них это была священная война, окончательное столкновение между Востоком и Западом, которое должно было привести к победе нового молодого народа над старым одряхлевшим миром». Не подкачал и Тютчев:

Вставай же, Русь, уж близок час!
Вставай Христовой службы ради!
Уж не пора ль, перекрестясь,
Ударить в колокол в Царьграде?

Чем должна была закончиться эта священная война против «одряхлевшей» Европы, объяснил нам тот же Тютчев. И тоже в стихах. И соперничать может, как мы очень скоро в нашем курсе увидим, его описание новых послевоенных границ России разве лишь с аналогичным обзором будущих русских завоеваний в славянофильских сочинениях на пороге Первой мировой войны. Впрочем, в обоих случаях кончилось дело одинаково плохо. Но планы говорят сами за себя. Вот планы Тютчева:

Семь внутренних морей и семь великих рек,
От Нила до Невы, от Эльбы до Китая,
От Волги по Евфрат, от Ганга до Дуная –
Вот царство русское...

И все это – от синопской провокации «Джона Буля» и оккупации Дунайских княжеств до священной войны и грандиозных планов экспансии – постсоветские историки именуют «мнимой агрессией»? Кто на кого напал? Кто кого намерен был расчленить? Кто кого объявил «дряхлым миром»? Кто кого собрался завоевывать?

 

Другая сторона вопроса

Отталкиваясь в своих рассуждениях от великой победы в 1812 году, Николай упустил из виду то, что успел он натворить с имиджем России после этого. Между тем даже собственные его имиджмейкеры ему об этом говорили. О том, что Россию воспринимали в Европе как «людоеда XIX века», говорил ему Тютчев. О том, что «народы ненавидят Россию, видят в ней главнейшее препятствие к их развитию и преуспеянию», говорил, как мы помним, Погодин. Впрочем, Николай, будь у него сейчас возможность побеседовать с нами, непременно заметил бы, что не было еще случая в истории, когда б сверхдержаву не винили во всех грехах – своих и чужих. Разве не объявили Наполеона в России антихристом? Разве американцев не обзывают сегодня «пиндосами»? А моя-то Россия была сверхдержавой!

 

Огюст Бланшар. Парижский конгресс 1856 года (1901)

 

Важнее поэтому найти голоса нейтральные, т. е. лояльные не режиму, а России. Кажется, я их нашел. Александр Васильевич Никитенко, цензор и академик, один из самых чутких наблюдателей петербургской жизни при Николае, сам тяжело переживавший Крымскую трагедию, ни на минуту, тем не менее, не рассматривал ее как «колониальный поход Европы против России». Во всяком случае, записывал он в дневнике нечто прямо противоположное. 30 августа 1854 года, читаем: «Мы не два года вели войну – мы вели ее тридцать лет, содержа миллион войска и беспрестанно грозя Европе». И снова 16 января 1856-го: «Николай не взвесил всех последствий своих враждебных Европе видов... До сих пор мы изображали в Европе только один громадный кулак».

Так же двойственно переживал Крымскую войну знаменитый историк Сергей Михайлович Соловьев: «В то время как стал грохотать гром над нашим Навуходоносором, мы находились в тяжком положении. С одной стороны, наше патриотическое чувство было страшно оскорблено унижением России; с другой – мы были убеждены, что только несчастная война могла остановить дальнейшее гниение. Мы терзались известиями о неудачах, зная, что известия противоположные привели бы нас в трепет». Ни намека, как видим, на «заговор против России», напротив, несчастная война – как освобождение. Лондонская Westminster Review разделяла оценку русских европейцев: «Николай добивался диктатуры над государствами Европы».

И вот еще что. До последней минуты Наполеон III пыталcя предотвратить европейскую войну из-за Турции. 4 февраля 1854 года, когда страсти были уже раскалены докрасна, в личном письме царю обещал он, что в случае эвакуации русских войск из Дунайских княжеств союзники уйдут из Черного моря – и конфликт будет исчерпан. Нессельроде сообщил императору французов, что Его Величество не считает нужным ему отвечать.

Подводя итоги, заметим, что, вопреки инсинуациям постсоветских историков, контекст крымского конфликта не позволяет усомниться, что Россия БЫЛА АГРЕССОРОМ по отношению к Турции, а Европа лишь защитила Османскую империю от грозившего ей расчленения. На суд читателя остается другой вопрос: не бросила ли тогда Россия вызов самой Европе, сознательно спровоцировав ее вмешательство в конфликт?

 

Цена ошибки

Если согласиться с А. В. Никитенко, признав «главной ошибкой николаевского царствования то, что все оно было ошибкой», резонно поставить вопрос, во что обошлась России эта ошибка. Взвесим ее результаты. На одной чаше весов у нас окажутся, если не считать постыдной капитуляции и жесточайшего национального унижения (России было запрещено иметь военный флот в Черном море), финансового банкротства и территориальных потерь, 128 тысяч молодых жизней, бессмысленно загубленных в Крыму. И 183 тысячи умерших от болезней по дороге к театру военных действий, так и не увидев неприятеля.

На ту же чашу ложится и разгром самого, пожалуй, интеллектуально одаренного в русской истории пушкинского (декабристского) поколения. И как результат этого разгрома продленное почти на полвека крестьянское рабство и затянувшееся почти на столетие архаическое «сакральное» самодержавие. И вдобавок глухая изоляция России, у которой «больше не было друзей», как заявил на особом совещании 3 января 1856 года главнокомандующий Крымской армией князь Горчаков. Непомерная, согласитесь, тяжесть.

А что на другой чаше? Золотой век русской литературы? Пушкин, Лермонтов, Тургенев, Гоголь, Чаадаев, Белинский, Герцен, С. М. Соловьев? Но ведь все, что создали они великого и вечного, создано было вопреки, а не благодаря имперскому национализму, которым жил и дышал Николай.

Так нужен ли России этот губительный имперский национализм?

Не нашлось перед судом истории у Николая ответа на этот роковой вопрос. И потому он, феноменально здоровый физически, никогда ничем не болевший человек, внезапно умер. У постниколаевской России ответа на него не нашлось, как мы видели, тоже. В результате она погибла. Не нашлось его и у России советской. Погибла и она. А у постсоветских историков ответ, выходит, нашелся?