Сирийский кризис в очередной раз поставил на повестку дня вопрос о правомерности международного вмешательства в гуманитарных целях. Публицист Александр Подрабинек напоминает, что аргументы о «суверенитете» чаще всего используют режимы, желающие беспрепятственно преследовать и уничтожать собственных граждан.
Гуманитарная интервенция – трепетная тема для обсуждения. Можно ли вмешиваться в дела страны, чтобы остановить преступление против человечества, военные преступления или, например, геноцид? Где граница между гуманитарной интервенцией и банальной агрессией? Вопросы не риторические, международному сообществу приходится решать их едва ли не ежегодно.
Понятно, что законодательная база на этот счет содержится в международном праве. Понятно также и то, что международное право находится в инфантильном состоянии, поскольку даже самые суровые международные законы реально не обеспечиваются принудительным исполнением. Ну не посадишь злодейский режим в тюрьму и не оштрафуешь правительство, которое не пожелает платить. Единственная мера реального принуждения – военная операция. О ней и речь.
Обычно в обсуждении целесообразности применения военной силы участвуют две стороны: коалиция стран «Международный полицейский» и страна «Преступник». Роль каждой из сторон достаточно понятна и не нуждается в пояснениях. У каждой из них есть своя «группа поддержки» – страны, не задействованные в военных операциях, но создающие общественную атмосферу и соответствующий дипломатический фон.
Страны, поддерживающие зарвавшиеся диктатуры, очень характерны по своим политическим очертаниям – они и сами опасаются когда-нибудь стать жертвой «международного полицейского». Это страны одного типа, подавляющие гражданские свободы и делающие ставку на полицейский и судебный произвол.
Их аргументы против гуманитарного вмешательства всегда формальны и всегда одни и те же – защита государственного суверенитета и невмешательство во внутренние дела. Точно так же дебошир и пьяница требует, чтобы никто не мешал ему терроризировать своих родных, потому что это внутреннее дело его семьи. Правда, на полицию этот аргумент, как правило, не действует.
В международных отношениях сложнее. Слабость мирового сообщества не только в том, что отсутствуют непреложные международные законы и средства их обеспечения, но и в том, что до сих пор весьма живучи представления о праве каждого государства делать со своими гражданами все, что ему заблагорассудится. Ну, или почти все. Только в крайних случаях, когда дальнейшее бездействие оценивается общественным мнением как возмутительное и недопустимое, международное сообщество или отдельные страны решаются на энергичные шаги.
Так было в 1979 году, когда Франция провела военную операцию «Барракуда» в Центральноафриканской империи и свергла уличенного в каннибализме императора Бокассу. Так было в 1991 году, когда многонациональные силы более чем из 40 стран во главе с США по мандату ООН пресекли военную агрессию Ирака против Кувейта (тогда даже СССР поддержал это вторжение). Так было в 1999 году в Югославии, когда военная операция НАТО остановила геноцид в отношении косовских албанцев. Так было в 2003 году, когда в результате операции «Иракская свобода» коалиционные силы пяти государств свергли террористический режим Саддама Хусейна.
В последних двух случаях военное вмешательство не было санкционировано Советом Безопасности ООН, что дало защитникам деспотических режимов повод говорить о незаконности военных акций. Между тем этот повод был создан ими самими – Россия и Китай, имея право вето, планомерно блокировали все попытки СБ ООН легализовать гуманитарную интервенцию. Уже к концу 1990-х в России обозначились автократические тенденции, а с начала 2000-х они возобладали над всеми остальными. Поэтому нет ничего удивительного в том, что страны, включенные Западом в «ось зла», рассматриваются Кремлем как возможные или уже действительные союзники.
В соответствии с этим выстраивается и внешняя политика, примером чему может служить позиция Москвы по сирийскому вопросу. Кремль блокирует в Совете Безопасности ООН все попытки принудить Башара Асада к прекращению войны против собственного народа, а когда (и если) западные страны прибегнут к гуманитарной интервенции в обход СБ, тот же Кремль будет громе всех кричать, что вмешательство в сирийские дела без санкций ООН – это преступление против международного права.
Вопросы суверенитета беспокоят политиков, оправдывающих безграничное право власти угнетать собственных граждан. Сами угнетенные к вопросу суверенитета безразличны
Во всех этих международно-правовых спорах никто не интересуется мнением жертв тиранических режимов. Они не представлены на международной арене. В лучшем случае они получают слово в свободных средствах массовой информации. А бывает и так, что подлинные и масштабные трагедии остаются без должного внимания общества и прессы, и говорить о них начинают, когда уже слишком поздно. Как это было, например, во Вьетнаме после ухода оттуда в середине 1970-х американской армии.
Людям, которых диктаторы обрекают на смерть ради придуманных высших государственных интересов, нет никакого дела до защиты суверенитета. Они понимают, что этот суверенитет используется только для того, чтобы убивать их безнаказанно и с молчаливого согласия международного сообщества. И мне представляется, что они не очень понимают сомнения, озвученные в «Докладе тысячелетия» в 2000 году тогдашним Генеральным секретарем ООН Кофи Ананом. Отмечая неспособность Совета Безопасности прибегнуть к решительным действиям в Руанде и Косове, он обратился к государствам–членам СБ с вопросом: «Если гуманитарная интервенция действительно является неприемлемым ударом по суверенитету, то как нам следует реагировать на такую ситуацию, как в Руанде, как реагировать на грубые и систематические нарушения прав человека, которые противоречат всем заповедям человеческого бытия?»
Вопросы суверенитета беспокоят политиков, оправдывающих безграничное право власти угнетать собственных граждан. Сами угнетенные к вопросу суверенитета, мягко говоря, безразличны. Почти миллиону погибших от геноцида в Руанде за три месяца в 1994 году наверняка было все равно, кто именно войдет в страну и остановит массовое истребление народа тутси. 180 тыс. иракских курдов, погибших от геноцида, устроенного режимом Саддама Хусейна (в том числе от бомбардировок снарядами с отравляющим газом), наверняка приветствовали бы военное вмешательство Запада и свержение багдадского мясника. Миллионы погибающих от голода и жесточайших репрессий жителей Северной Кореи сочтут издевательством вопрос о соотношении государственного суверенитета и права на гуманитарную интервенцию.
Если вопрос выживания столь огромного количества людей зависит от тонкостей международного права, то этому праву грош цена. Глобализация, которая становится главным геополитическим процессом XXI века, не может проходить только по экономическим, финансовым или культурным направлениям. Она с все большей настоятельностью требует общего и сбалансированного подхода к проблемам безопасности не только государств, но и граждан в этих государствах. Вопрос соблюдения прав человека должен стать центральным в нарастающих процессах глобализации. В противном случае глобализация попросту не состоится, оставшись фикцией для демократий и пугалом для диктатур. Поэтому вопрос Кофи Анана можно считать скорее риторическим. Все эти вопросы – для политиков и дипломатов, старающихся чутко улавливать мировые тенденции и аккуратно держаться в их русле. Людям, живущим под гнетом деспотии, этот вопрос смешон, а ответ очевиден.
В российском тюремном мире со сталинских времен популярна поговорка «Скорей бы война, да сдаться в плен». Многомиллионное население ГУЛАГа мечтало, что кто-то придет и сокрушит сталинскую тиранию. Может быть, именно поэтому в Советском Союзе во время Второй мировой войны было такое невероятное количество оказавшихся в плену – свыше 5 млн человек. Может быть, именно поэтому под немецким командованием в Русской освободительной армии генерала Власова и других подобных формированиях против сталинского СССР сражалось до 800 тыс. человек.
Жертвам диктаторских режимов не так уж важно, кто именно спасет их от неминуемой гибели. Иной раз ради победы над диктатурой они готовы сотрудничать с кем угодно, с любым, кто протянет руку. Очень хорошо, когда руку помощи им протягивают искренние сторонники свободы и демократии. И еще лучше, когда эта помощь приходит не слишком поздно.
