В начале октября обвиняемый по «Болотному делу» Михаил Косенко был приговорен к принудительному психиатрическому лечению. Это стало первым в постсоветской России случаем открытого использования психиатрии в политических целях. Правозащитник и публицист Александр Подрабинек, в 1970-е годы осужденный за книгу «Карательная медицина», делает вывод, что в Россию вернулась советская практика карательной психиатрии.
Это только будущее таинственно и неопределенно, а прошлое легко узнаваемо, привычно и невероятно тоскливо. В начале 1990-х годов Россия быстро истратила свой реформистский потенциал, после чего на некоторое время остановилась как бы в раздумьях, а затем начала постепенно, но неумолимо сползать обратно. И чем дольше она сползала, тем быстрее мелькали перед ней контуры прошлого. Вехи советского бытия стали появляться все чаще и чаще.
Одним из родовых признаков советского тоталитаризма всегда была карательная психиатрия – использование системы здравоохранения для политических расправ с инакомыслящими и оппозиционерами. Иногда это были единичные случаи, как при Ленине, когда ярлык душевнобольного навешивали на оппозиционную эсерку Марию Спиридонову или не угодившего Ленину наркома Георгия Чичерина. Иногда это были выборочные случаи, как при Сталине и Хрущеве. В конце концов при Брежневе и Андропове это стало хорошо отработанной системой. Тысячи инакомыслящих в 1960–1980-е годы были интернированы в психиатрические заведения и подвергались там изощренному психиатрическому «лечению».
С началом перестройки система начала рушиться. Этому способствовало создание в СССР в 1989 году Независимой психиатрической ассоциации (НПА), которая стала эффективным общественным заслоном на пути репрессивной психиатрии. Борьба со злоупотреблениями психиатрией была и остается одной из главных целей НПА. В том же 1989 году это независимое профессиональное объединение психиатров стало коллективным членом Всемирной психиатрической ассоциации.
В первые годы движения России в сторону демократии были приняты законы, гарантирующие права пациентов при оказании психиатрической помощи, вопросы недобровольной госпитализации общественно опасных больных попали под юрисдикцию суда, в уголовном процессе появилась состязательная судебно-психиатрическая экспертиза, спецпсихбольницы (тюремного типа) были переданы из ведения МВД в ведение Министерства здравоохранения. Появились и другие новации, препятствующие возможному использованию психиатрии в немедицинских целях. По существу, проводилась реформа здравоохранения в сфере психиатрического лечения.
Увы, эпоха демократических реформ длилась недолго. Остановка на демократическом пути, а затем возврат к авторитарным методам управления отозвался контрреформой в российской психиатрии и праве. Состязательная экспертиза была отменена, судебный надзор за неотложной госпитализацией становился все более формальным по мере утраты судами независимости. Психиатры, обслуживающие частные интересы власти, перестали опасаться закона и обвинений в нарушении врачебной этики.
Система психиатрических злоупотреблений всегда была готова к возрождению. Да и нет таких механизмов, которые могли бы обезопасить общество от этих злоупотреблений. Надо ясно представлять, что карательная психиатрия базируется на трех непременных условиях: фальсификации уголовного обвинения, недобросовестной судебно-психиатрической экспертизе и предвзятом правосудии. При отсутствии в стране институтов, обеспечивающих право и закон, возрождение карательной психиатрии – дело случая, вопрос политической необходимости.
В последние 10–12 лет элементы карательной психиатрии проявлялись время от времени то в одном, то в другом месте. Это были попытки местных или региональных властей решить свои проблемы испытанным в советское время способом. Однако, как только дело приобретало огласку, как только внимание к нему проявляли НПА, пресса и общественность, власти шли на попятный.
По мнению людей, которые за свою политическую деятельность подвергались заключению и в лагерях, и в психбольницах, лагерь предпочтительнее психбольницы. По крайней мере, в лагере есть срок, а в психбольнице его нет
Первым в послесоветское время случаем, когда власть открыто и демонстративно решилась использовать психиатрию в политических целях, стал случай с Михаилом Косенко, одним из узников «болотного дела».
8 октября 2013 года Замоскворецкий районный суд Москвы вынес постановление о принудительном лечении Михаила Косенко, признав, что он активно участвовал в так называемых беспорядках на Болотной площади 6 мая 2012 года. «Международная амнистия» признала Косенко узником совести. Уголовное преследование его было вызвано несомненными политическими причинами. Заключение судебных психиатров Центра им. Сербского о невменяемости Косенко фальсифицировано, о чем дали заключение независимые специалисты. В судебно-экспертном учреждении Михаилу Косенко утяжелили диагноз так, чтобы он соответствовал тяжести предъявленных ему обвинений. Судебный процесс проходил при явном обвинительном уклоне, и судья Людмила Москаленко проявила абсолютное равнодушие к установлению судебной истины. Все три условия карательной психиатрии были выполнены при полном молчании государственных институтов, призванных обеспечивать в стране торжество права и законности.
Общественная реакция на судебное решение о принудительном лечении Михаила Косенко была весьма бурной. О возвращении к практике карательной психиатрии заговорила уже не только оппозиция, но и пресса, и психиатры, и люди далекие от политики. Ассоциации с практикой психиатрических репрессий против диссидентов в Советском Союзе были очевидны.
Точно так же, как это было в советские годы, медицинские чиновники пытаются оправдаться тем, что в психбольнице Косенко будет лучше, чем в тюрьме. Помощник министра здравоохранения РФ Татьяна Клименко в интервью телеканалу РЕН ТВ перечислила преимущества, которыми будет пользоваться Михаил Косенко в психбольнице: «На чистом белье, на чистой постели, с трехразовым питанием».
Людей, не знакомых с отечественной пенитенциарной системой, может смутить то обстоятельство, что Косенко освобожден от уголовной ответственности и срок наказания в местах лишения свободы заменен ему бессрочным содержанием в психиатрических больницах. По общему убеждению, больница лучше тюрьмы. Однако, по мнению людей, которые за свою политическую деятельность подвергались заключению и в лагерях, и в психбольницах, лагерь предпочтительнее психбольницы. По крайней мере, в лагере есть срок, а в психбольнице его нет. «Пациенты» психбольниц абсолютно бесправны и целиком находятся во власти медперсонала, который в иных случаях еще хуже тюремного.
Раз в полгода комиссия врачей психбольницы может представить пациента на суд для отмены принудительного лечения. А может и не представить. Это зависит от поведения пациента, его покладистости, платежеспособности, а в политических случаях – от решения кураторов из правоохранительных органов. На принудительном лечении людей могут держать в психбольнице годами.
Возвращение в Россию методов карательной психиатрии вряд ли останется незамеченным международным сообществом психиатров. Тема не из приятных, но Всемирной психиатрической ассоциации, вероятно, снова придется к ней вернуться. Психиатрическому сообществу предстоит жестко высказаться по поводу новых злоупотреблений психиатрией, если оно не хочет стать свидетелем эскалации психиатрических репрессий в России.
