4 декабря в парижской православной церкви Введения во Храм Пресвятой Богородицы прошло отпевание Натальи Горбаневской. В тот же день она была похоронена на кладбище Пер-Лашез. Наталья Евгеньевна Горбаневская – поэт, переводчик, общественный деятель, первый редактор «Хроники текущих событий», участница «демонстрации семерых» на Красной площади 25 августа 1968 года – умерла 29 ноября на 78-м году жизни. В 2005 году она приняла участие в съемках документального фильма Владимира Кара-Мурзы «Они выбирали свободу». Сайт ИСР публикует отрывки ее интервью.
О самиздате и «Хронике текущих событий»
Для меня самиздат начинался в середине 1950-х с того, что вдруг появились какие-то поэты, какие-то стихи, которых я и мои ровесники либо совсем не знали, либо почти не знали. Даже изданные когда-то, но потом совсем пропавшие. Мы друг другу давали стихи, у кого были машинки, перепечатывали. Я думаю, каким-то очень радикальным шагом в этом поэтическом самиздате стал журнал Александра Гинзбурга «Синтаксис». Он собрал стихи молодых поэтов, не печатавшихся или почти не печатавшихся, и издал три выпуска журнала «Синтаксис», в каждом десять поэтов. В третьем, ленинградском, впервые был напечатан Иосиф Бродский, который потом уже здесь, на Западе, всегда говорил: «Вот мой первый издатель – Александр Гинзбург». Я присоединилась к Гинзбургу, несколько раз перепечатала эти сборники, сидя у него дома. Мои стихи должны были появиться в четвертом выпуске «Синтаксиса», который не вышел, потому что Гинзбурга арестовали.
И в это время начало собираться очень много информации: во-первых, мы узнали, что существуют большие политические лагеря, что сидят десятки тысяч политзаключенных, а не десятки, как мы думали. Стали накапливаться сведения о лагерях, о процессах, о внесудебных преследованиях, об открытых письмах, и все время шли разговоры, что надо бы что-то такое издавать, что-то регулярное, что-то систематическое. А у меня получилось так, что в марте 1968 года я ушла в декретный отпуск, ждала второго сына, ну я и решила, что самое время попробовать и выпустить какой-то информационный бюллетень. И 30 апреля вышел первый номер «Хроники текущих событий». Первый выпуск был небольшой – 20 с чем-то страниц на машинке. Я сделала семь экземпляров. Шесть раздала, седьмой села перепечатывать.
Очень важно, что была задана сразу принципиальная безоценочность: мы даем информацию – оценки надлежат читателю. Очень редкие отступления от этого всегда оговаривались. И «Хроника» этим привлекала. Это не была пропаганда, это действительно была информация. Это была та правда, которой не было ни в «Правде», ни в «Известиях», и те известия, которых не было ни в «Известиях», ни в «Правде».
«Для меня демонстрация и начало выпуска “Хроники текущих событий” несоизмеримы. Начав выпускать “Хронику”, я сделала гораздо больше»
Демонстрация против вторжения в Чехословакию была, конечно, некоторым важным поворотным пунктом в моей судьбе, в судьбе моих друзей. Но для меня, конечно, эти два события – демонстрация и начало выпуска «Хроники текущих событий» – несоизмеримы. Я считаю, что, начав выпускать «Хронику», я сделала, конечно, гораздо больше.
О советской карательной психиатрии
Это психиатрическая тюрьма, весь режим тюремный. Плюс «лечение». Но надо сказать, что ни в 1960-м, ни еще в 1963 году не было некоторых средств «лечения», которые появились чуть-чуть позже. Лекарство, которое называется «галоперидол». Вот Буковский еще не получал галоперидола. Это лекарство против галлюцинаций, «голосов», то есть слуховых галлюцинаций, и бреда. Это лекарство в обычной клинике дается в течение месяца, потом делается контрольный период, и проверяют, помогло ли оно. Это лекарство – чем оно оказалось драгоценным для карательной психиатрии – дает побочный эффект. Побочный эффект – это разные симптомы болезни Паркинсона.
Опять-таки в обычных психиатрических больницах его дают с корректорами, которые снимают эти симптомы. Теперь как я, скажем, получала галоперидол? Во-первых, с начала до конца пребывания в психиатрической тюрьме, а потом еще четыре месяца в Институте Сербского без всяких контрольных периодов, без проверок, снимают ли они «голоса», галлюцинации и бред. Но дело в том, что у меня в анамнезе ни «голосов», ни галлюцинаций не было, а если бредом психиатры считали мои убеждения, то этот «бред» они не излечили.
Что же касается симптомов болезни Паркинсона и корректоров, то, поскольку у нас в стране был хронический дефицит всего, дефицита галоперидола не было, а дефицит корректоров был. И в Казани ни мне, ни другим политзаключенным, которые принимали галоперидол, корректор не давали. У меня руки не дрожали, у меня были другие симптомы галоперидола: ощущение связанности, скованности, как будто на тебе надеты цепи. Когда я выходила на прогулку во дворик (тут у нас дворики были на земле, а не как в Бутырке – на крыше), то все время прогулки, по крайней мере первый час – у нас было два часа, – я бегала, чтобы скинуть с себя эти цепи.
Невозможно сосредоточиться. Я начинаю читать, я дочитываю до конца страницы, я не помню, что было в начале страницы.
Каждое утро себя проверяешь: ты уже сошел с ума или еще нет? А вы понимаете, что задавать себе каждое утро этот вопрос – это тоже подтачивать, подтачивать, каждое утро подтачивать свое сегодняшнее, а может быть, только вчерашнее душевное здоровье. Может быть, ты уже сдвинулся, но не замечаешь? Меня все время мучила мысль: вот сколько я просижу? Потому что, вы знаете, ведь когда человек идет в лагерь, у него есть срок. А для лечения срока нет. Когда я выйду, а главное – какой я выйду? Вот я выйду на свободу, а буду ли я понимать, что это свобода? А буду ли я понимать разницу между свободой и тюрьмой?
«Свобода, ответственность, совесть – вот, наверное, какие были столпы всего, что мы делали»
Александр Есенин-Вольпин спросил меня: «Ну что, вот ты просидела два года два месяца. Ты готова это обменять на три года лагеря?» Я говорю: «Алик, не только на три – на семь». Вот, так что не дай Бог никому этого опыта, никому, даже тем, кто меня мучил.
О демонстрации 1968 года и участии в правозащитном движении
Я еще 21 августа почувствовала: вот на это я не могу реагировать иначе. На это – да, я должна выйти и публично продемонстрировать, что я против. И я думаю, что примерно одинаковые у нас были мотивы.
Весь народ минус даже один человек – это уже не весь народ. Весь народ минус я – это не весь народ. Весь народ минус десять, сто, тысяча человек – это не весь народ. И вот уже не всенародное одобрение.
Выход на демонстрацию для меня, а может быть, и для остальных, я за них не говорю, был поступком эгоистическим – хотела иметь чистую совесть.
Цель была – своя свобода. Своя свобода. Только не забывая о таких вещах, как совесть и ответственность. Свобода, ответственность, совесть – вот, наверное, какие были столпы всего, что мы делали.
Да простит мне Бог, поскольку я никогда не была оптимисткой, я была почти так же твердо уверена, что до краха коммунизма не доживу. И очень рада, что я ошиблась. Я думаю, что какой-то очень, очень маленький вклад в это есть и мой, и нас всех.
