Роковое наследие

Много воды утекло с той поры, как по призыву Цезаря-Сталина приступили полуграмотные массы к вытеснению инородцев из правящей вертикали советской власти. Вытеснили. Но что только не произошло за это время в СССР! Коллективизация, голод, пушки вместо масла, террор, черные воронки и «убийцы в белых халатах». Страшная война и победа! Уж победа-то, полагал Цезарь (и его обожатели по сей день), доказала его правоту, искупила все жертвы, осушила все слезы, оправдала страдания. Хотя не победи в России большевики, вполне вероятно, не было бы ни войны, ни слез, ни страданий.

Так или иначе, исполнились старинные мечты Федора Тютчева и Сергея Шарапова, о которых говорили мы в первом цикле нашего курса. «Великая Славянская империя», прихватив венгров, румын и немцев, раскинулась на пол-Европы под владычеством России. И оказалась она пусть не «первой в мире», как мечталось (вмешался бывший «заатлантический брат»), но все же одной из двух сверхдержав ХХ века. И трепетала перед ней Европа, как при Николае I.

Что еще было ждать советскому человеку, впервые в истории освободившему если не все человечество, но все же шестую часть земли (и пол-Европы в придачу) от эксплуатации человека человеком? В СССР люди жили скудно, иные впроголодь, и упустили из виду, что еще со времен Древнего Египта существует проблема эксплуатации человека государством. Величие державы все искупало. Страх был, порою даже ужас, но – вот парадокс! – дефицита позитивных эмоций не было.

И вот в один прекрасный день обожествленный ими Цезарь умер. И его наследники передрались между собой. И обнаружились в ходе драки удивительные вещи. Оказалось, например, величие державы было достигнуто ценой превращения страны в гигантский концлагерь, в котором мог оказаться каждый – от наркома до Ивана Денисовича, – и что величие создано рабским трудом поистине древнеегипетских масштабов. Менять что-то в Датском королевстве следовало немедленно. Довел его Цезарь до края.

Сам он и пал первой жертвой этих разоблачений. Безжалостно был разжалован в рядовые и с позором выдворен из Мавзолея. После диктатуры, как всегда в России, началась оттепель и судорожные попытки реформ. Поначалу результаты были впечатляющие. ГУЛАГ расформирован, десятки тысяч узников реабилитированы. Уцелевших переселяли из бараков и коммуналок в «хрущобы». Конфронтация с миром сменилась сосуществованием, военные базы в Финляндии, Австрии и Китае были возвращены владельцам, дипломатические отношения с Югославией и Израилем нормализованы, был запущен в космос первый в мире спутник, а за ним – и первый человек.

Но роковое наследство Цезаря гирей висело на ногах реформатора Хрущева. Обнаружилось, что созданная им «социалистическая форма хозяйствования» оказалась настолько нежизнеспособной, что не поддавалась реформам. И «Великая Славянская империя» закипела ненавистью. Рвануло в ГДР и Венгрии. На волосок от взрыва была Польша – вечный кошмар России.

Реформатора объявили «волюнтаристом» и сняли. Власти смирились с деградацией цезаристской системы и страны в целом. Решили, что безопасность обеспечивал ядерный щит, а за счет природных богатств Россия продержится долго: на жизнь вождей и номенклатуры хватит, а там хоть потоп. И ведь хватило. Ни Суслов, ни Брежнев, ни Андропов, ни Черненко «потопа» не увидели. Но страна – в третий раз в истории русской государственности – снова зашла в тупик. И на горизонте не было видно ни нового Александра II, ни тем более нового Петра I.

 

Правые и левые

Однако мыслящая часть общества, интеллигенция, не желала мириться с перспективой деградации страны. Возникла целая серия альтернативных проектов ее возрождения. Возродилось старинное деление общества на либералов и националистов, чемпионов Русской идеи. И каждое из этих идейных течений, в свою очередь, разделилось на «старших» и «младших». На статусных, или «системных», оппозиционеров, как говорят сегодня, и диссидентов (главным образом молодежь), открыто конфронтирующих с властью.

«Системные» либералы поначалу склонялись к конвергенции социализма и капитализма, т. е. к соединению лучших черт обеих социально-политических систем. Одним словом, стремились к «социализму с человеческим лицом». Это выглядело логичным в мире, где ни одна из ядерных сверхдержав не могла победить другую, не уничтожив мир. Либеральное диссидентство, с другой стороны, с самого начала усвоило западную идеологию прав человека. «Соблюдайте свою Конституцию, – требовали диссиденты от власти, – живите не по лжи!» Так начало складываться левое крыло диссидентов. (Далее я буду употреблять терминологию, предполагающую разделение внутри оппозиции на «левых» и «правых».)

Важно нам здесь лишь то, что аналогичным образом – на «левых» и «правых» – разделились и националисты. Если их «системная» фракция усматривала корень зла в хрущевских реформах, в отходе от сталинских норм, дестабилизировавшем систему, то диссидентская группа была готова к «национально-освободительной революции за свержение диктатуры коммунистической олигархии». Цитата эта заимствована из лозунга подпольного Всероссийского социально-христианского союза освобождения народа (ВСХСОН), более подробно о котором будет рассказано в следующем очерке. Именно с него начиналось правое крыло диссидентов.

Еще важнее для нас вопрос, почему возродилась Русская идея именно на этом историческом перекрестке. Как видели мы в первом цикле очерков, появляется она лишь как ответ национализма на первые грозные симптомы деградации традиционной политической системы. Это важно потому, что она дает нам точный сигнал о начале деградации системы. Так произошло во второй четверти XIX века – после провала реформистских попыток «волюнтариста» Александра I, ссылки Сперанского и разгрома декабристского поколения. Повторилось и в 1960-х, когда появилась Русская партия. Нет, конечно, это не была формальная партия с уставом и программой, скорее аморфное движение, причем разделенное поначалу на непримиримые фракции, единственным оружием которого были идеи. Но как мы уже знаем, националистические идеи мощны и заразны.

 

Пробуждение Русской идеи

Но прежде важно сказать неколько слов о культурной атмосфере тех лет и упомянуть некоторые имена. Об Илье Глазунове, знаменитом художнике, игравшем в 1960-е ту же роль, что сегодня Никита Михалков, – идейного вдохновителя «православно-монархического» крыла Русской партии, – читатели еще могли слышать. Или о Феликсе Чуеве, певце «красного патриотизма», прославившемся двумя поэтическими строками о музее будущего, где

в середине наш генералиссимус
И маршалы великие его.

Но, скажем, имена Анатолия Никонова, главного редактора журнала «Молодая гвардия», штаб-квартиры тогдашней Русской партии, или Валерия Скурлатова, видного функционера Московского горкома комсомола и автора «Устава нравов» (одна из первых ласточек самиздата, о котором мы еще поговорим подробнее), едва ли скажут что-либо сегодняшнему читателю. Тем более имена «звезд» «Молодой гвардии» Виктора Чалмаева и Михаила Лобанова (им как первопроходцам правого крыла «системной» оппозиции будет посвящен отдельный очерк). Но что поделаешь, без них и десятков еще более темных имен функционеров со Старой площади, из ЦК комсомола или Союза писателей не обойтись в нашей истории.

Судьба Русской идеи в XIX веке была моей специальностью. В конце 1960-х я готовил к защите диссертацию на тему «Славянофилы и Константин Леонтьев. Вырождение русского национализма. 1839–1891 гг.». Тема была дерзкой даже с чисто академической точки зрения. Имя Леонтьева являлось табу в советской историографии начиная с 1930-х, а исследования славянофильства замерли на мертвой точке. На фоне происходившего бурного пробуждения русского национализма эта тема была по-настоящему взрывной. История оживала перед нашими глазами: из-под глыб замшелой официальной идеологии зазвучали вдруг, совсем как в 1850-е, новые удивительные голоса. Приведу один лишь пример. Публицист из «Молодой гвардии» с ее миллионным тиражом горевал о «духовном вырождении образованного человека, о гниении в нем всего человеческого, о зараженной мещанством сплошь дипломированной массе», которая «как короед подтачивает здоровый ствол нации». Подобные слова впечатляли.

Московская интеллигенция вдруг устремилась проводить отпуска в заброшенных нищих деревнях вместо еще недавно модных курортов Крыма, Кавказа и Прибалтики. Молодежь бродила по вымирающему Нечерноземью, собирая старинные иконы. На кухнях обсуждали «народные корни» и «национальные святыни». Владимир Солоухин явился в Дом литераторов с огромным перстнем на пальце. На перстне был изображен Николай II. Расхожей стала фраза «православное возрождение». Масса взрослых людей самого разного этнического происхождения, словно очнувшись от кошмарного сна, проходила обряд крещения. Петр Вайль и Александр Генис в книге «60-е. Мир советского человека» так сформулировали происходящее: «Сменялся культурный код».

Солженицын впоследствии толковал эту смену культурного кода как пробуждение национального сознания русского народа, «униженного, подавленного большевизмом». Будь он прав, его слова ничего не могли бы вызвать, кроме сочувствия. Смущали лишь странно знакомые и зловещие ноты, звучавшие в общем хоре голосов: «духовное вырождение образованного человека», «Устав нравов»... Валерий Скурлатов утверждал, что «нет более подлого занятия, чем быть мыслителем, интеллигентом» и «более благородного, чем быть солдатом». Он призывал «настраивать молодежь на смертельную борьбу за космическую миссию нашего народа» и попутно «ввести телесные наказания для молодежи вообще и особенно для женщин, отдающихся иностранцам, ставить на них клейма и стерилизовать».

Программы арестованных позднее членов ВСХСОН, а за ним и диссидентской группы Александра Фетисова прозвучали как гром среди ясного неба, впрочем, не совсем уже ясного. Вот фрагмент из программы ВСХСОН: «Будучи болезненным детищем капитализма, коммунизм развил и завершил все вредные тенденции, которые имелись в буржуазной экономике, политике и идеологии. Коммунизм довел до предела начатую капитализмом пролетаризацию масс». Иными словами, перефразируя известное выражение Ленина, коммунизм есть лишь высшая стадия капитализма. Возникает резонный вопрос: во имя чего намеревался ВСХСОН свергать «коммунистическую олигархию»? Определенный ответ на него дает статья программы: «государство должно конституироваться как теократическое». Оказывается, боролись члены ВСХСОН против некой «сатанократии», под которой понимали одинаково и коммунизм, и капитализм.

Еще более странное впечатление производили идеи Фетисова, описанные в «Хронике текущих событий». По мнению редакции, представляли они «критику советской системы с позиций крайнего тоталитаризма и шовинизма». История Европы представлялась в них как «борьба порядка с хаосом, воплощенным в еврейском народе, покуда германские и славянские принципы – режимы Гитлера и Сталина – не положили этому конец». Фетисовцы «рассматривали эти режимы как исторически неизбежные и позитивные явления». Едва ли у того, кто следил за рождавшейся на глазах Русской идеей, остались после таких слов сомнения, что и в колыбели своей она отбрасывает длинную тень мракобесия.

 

Во всем виноват Запад

В 1920-е, как мы видели в предыдущем очерке («Жив курилка!»), во всем были виноваты евреи: «Сейчас Россия... [это] Иудея, где правящим народом являются евреи и где русским отведена… роль завоеванной нации». В 1930-е к списку виновных добавились «палачи с Кавказа». Виноваты были одни инородцы, но ни в коем случае не русские. С точки зрения националистов, просто не могли русские превратить страну в гигантский концлагерь, а родные православные церкви – в конюшни. Но сталинские «чистки» сработали: инородцев практически вытеснили из правящей вертикали, заперев их в туземных бандустанах, а евреев и вовсе превратили в безродных космополитов.

В 1939 году русский историк Георгий Федотов рассуждал так: «Великорусс не может этого понять. Он мыслит, мы все ответственны за большевизм, мы пожинаем плоды общих ошибок. Но хотя и верно, что большевистская партия вобрала в себя революционно-разбойничьи элементы всех народов России, но не всех одинаково. Русскими преимущественно были идеологи и создатели партии. Большевизм без труда победил в Петрограде и в Москве, Великоруссия почти не знала гражданской войны, только окраины оказали ему отчаянное сопротивление».

Однако мнение Федотова для националистов было как острый нож. Принять его означало бы признать то, что, по их мнению, невозможно: что советская империя – русское государство. Солженицын возражал яростно: «Бездумное заблуждение – считать русских в СССР правящей нацией. Русские – главная масса рабов этого государства». Но в таком случае кто же был в СССР правящей нацией, если исключить инородцев? Не знаю, как отнесутся читатели к моему аргументу, но мне кажется, что в основе солженицынского суждения лежит грубая историческая ошибка. Покажу это на примере.

Коварство традиционных континентальных империй Восточной Европы заключалось в том, что, в то время как их элиты правили государством, народы их несли на себе «бремя империи». Разве не было турецкое крестьянство в Оттоманской империи начала ХХ века «главной массой рабов этого государства»? И разве не могли турецкие националисты того времени сказать, предвосхищая Солженицына, что турецкий народ «изможден, биологически вырождается, его национальное сознание унижено, подавлено»? Однако разве это означает, что считать турок в Оттоманской империи правящей нацией было бы бездумным заблуждением?

Но на помощь Солженицыну поспешили идеологи ВСХСОН. «Составные части марксистского учения, – подсказывали они, – заимствованы из западных буржуазных теорий». А раз на марксизме, заимствованном с Запада, и держится советская власть, то ясно ведь как божий день, что на самом деле во всех российских бедах виноват Запад! Под пламенным пером Солженицына это бледное канцелярское рассуждение превратилось в демонический «черный вихрь с Запада», превратившись в философскую концепцию, изложенную в его знаменитом «Письме вождям Советского Союза». Вождям предлагалась сделка: берите себе сколько угодно власти, только откажитесь от чуждого России западного наваждения, дайте русскому народу дышать и думать по-русски. Вот цитаты:

«У вас остается неколебимая власть, отдельная сильная замкнутая партия, армия, милиция, промышленность, транспорт, связь, недра, монополия внешней торговли, принудительный курс рубля ... но дайте же народу дышать, думать и развиваться!..»
«Народ желает для себя одного: свободы жизни, духа и слова. Не вмешиваясь в государственную власть, он желает, чтобы государство не вмешивалось в жизнь его духа».

Не правда ли, звучит эта страстная тирада так, словно написана одной рукой? На самом деле принадлежит Солженицыну лишь первая ее часть. Вторая, начиная со слов «Народ желает…», обращена была к совсем другим вождям из других времен и написана более полутора столетия назад славянофилом Константином Аксаковым. Он тоже был уверен, что Россия порабощена западным духом, и написал царю письмо, которое чуть ли не буквально повторил уже во времена советской империи Солженицын. Мол, возьмите себе самодержавную власть, только дайте народу «дышать, думать и развиваться».

Как свидетельствует история, там, где народ не контролирует власть, там власть контролирует народ. Может быть, как утверждали Аксаков и Солженицын, в Российской империи дело обстояло иначе? Может быть. Но в таком случае следовало это доказать. Иначе их обращения к вождям служат лишь оправданием отечественной авторитарной традиции.

В целом «смена культурного кода» 1960-х оставила тревожное ощущение. После распада советской империи она в известном смысле и предопределила путинский взлет авторитарного национализма. Но об этом мы поговорим значительно позднее.