«Текучесть русского духа»

Статья Михаила Лобанова «Просвещенное мещанство», которую мы подробно разбирали в первой части данного эссе, была встречена молчанием. Прозвучавший в ней вызов самим основам политики партии был настолько очевиден, что дискуссия о ней в легальной печати была невозможна. Мы не знаем, что происходило за кулисами. Но что бы там ни происходило, ввод советских танков в Прагу весной 1968 года «Молодая гвардия» отметила еще одним взрывом «патриотического» вулкана. Речь идет о статье Виктора Чалмаева «Неизбежность». Само название статьи звучало в контексте происходящего символически.

В отличие от лобановской статьи творчество Чалмаева было встречено бурей негодующих голосов, но не потому, что она была менее дерзкой, а поскольку показалась менее актуальной. Дискуссию о ней можно было назвать спором об истории, а не о социальной и политической стратегии режима. Но на самом деле Чалмаев лишь пытался исторически обосновать все ту же лобановскую концепцию «русификации духа». Его задачей было убедить молодежь в неизбежности глобальной схватки «американизации духа», наступающей с Запада, с единственной в мире силой, способной ему противостоять, – Россией.

Чалмаевское видение предстоящей схватки двух «духов» выглядело настоящим апокалипсисом. Как и Лобанов, он рассказывал жуткие истории о «гибели многих чудес человеческой цивилизации в буржуазном мире» и объявил, что «Америка есть первая страна, которая живет без идей». Но когда он с восторгом заговорил о протопопе Аввакуме как о «русском глашатае Христова, не униженного никем слова» и о «текучести русского народного духа, опережающего нередко в своем развитии внешние формы бытия народного», когда, словно этого было мало, добавил, что «официальная власть, каноны государства никак не исчерпывают Россию», это должно было переполнить чашу терпения той самой «официальной власти».

Из рассуждений Чалмаева неясно было, не излился ли уже «текучий русский дух» из тех «внешних форм», откуда утекать ему в данный исторический момент не рекомендовалось. Против Чалмаева началась жестокая травля. «Каноны государства» (в лице могущественной клики советских марксистских жрецов) дали понять «народному духу» (в лице Чалмаева), что никакому «слову Христову» они уступать свой секулярный храм не намерены. То было, по сути, объявление войны между каноническим марксизмом и правым крылом диссидентского движения. И неудивительно: «молодогвардеец» и впрямь перевернул все общепринятые представления того времени.

 

Битвы и патриархи

Начнем с того, что Чалмаев напрочь игнорировал священную для жрецов пропасть между СССР и царской Россией. Никакие революции, включая Октябрьскую социалистическую, не были для него историческими вехами. Таковыми были только великие битвы, в которых мужал и зрел, готовясь к наступающей последней битве, «русский дух». От Чудского озера, где князь Александр разгромил тевтонов, до Куликова Поля, где князь Димитрий разгромил татар. От Полтавы, где Петр I разгромил шведов, до Бородина, где Кутузов разгромил французов. От Сталинграда, где Сталин разгромил немцев, до еще неведомого, но неизбежного грядущего нового «Сталинграда».

«Это и есть история народа, – поучал Чалмаев, – который шел от одних форм государства и общественного сознания к другим, более прогрессивным». И вела его в этом триумфальном шествии от победы к победе вовсе не классовая борьба, которой это было по марксистскому штату положено, и не великие революционеры, а совсем другие люди. Чалмаев подробно рассказывал о них читателям. «Современный молодой человек, – писал он, – может, вероятно, быть удивлен тем обстоятельством, что в исторических романах последних лет такое большое место вновь заняли цари, великие князья, а рядом с ними, но никак не ниже их, патриархи и другие князья церкви, раскольники и пустынножители».

И разъяснял, что именно «поэтичнейший» патриарх Никон, и «патриот-патриарх» Гермоген, и прочие князья церкви воплощали «духовные силы» русского народа, его «огненные порывы и мечты», из которых он и «выплавляет основу для государственных подвигов». Иными словами, полный славянофильский набор – в очень примитивном исполнении, но вполне узнаваемый. Чалмаев также добавлял, что «великая страна не может жить без глубокого пафоса, без внутреннего энтузиазма, иначе ее захлестывает дряблость, оцепенение». Намекал ли он на брежневское безвременье? Похоже. Но Чалмаев так был увлечен своей находкой «битв и патриархов», что стремительно продолжал ее развивать. И пришел к совершенно неожиданному выводу. Неожиданному для тех, конечно, кто не был знаком со славянофильскими химерами. Но многие ли в СССР были с ними знакомы?

Поскольку, говорил он, сам носитель истории, народ, лишь «один раз в сто лет выходит на Полтавскую битву или Сталинградское противостояние», то в промежутках между битвами кто-то должен позаботиться о его «внутреннем энтузиазме». И лучших кандидатов для сохранения «глубокого пафоса» народа, чем цари и реформаторы церкви, Чалмаев не видел. Тем более что (внимание!) «помимо временного, преходящего, есть и в усилиях Петра I, Ивана Грозного, и в попытках реформаторов церкви нечто великое, вдохновляющее и нашу мысль». А именно «стремление видоизменить на благо родины византийскую идею отречения от мира как главного подвига человека».

Зачем тогда битвы и «русификация духа»? Для отречения от мира? Явно запутался человек в малознакомом, но соблазнительном сюжете. Впрочем, оппонеты на потустороннюю «византийскую идею» Чалмаева не повелись. Им довольно было того, что «Молодая гвардия» внезапно сменила бодрый комсомольский пафос, приличествующий органу ЦК ВЛКСМ, на мрачную церковную риторику.

 

«И грянул бой…»

Режим ответил на вызов. Главный редактор «Молодой гвардии» Анатолий Никонов был уволен. На Чалмаева посыпался не только град негодующих статей, но и суровые акции отдела пропаганды ЦК партии. По слухам, секретариат ЦК даже провел специальное заседание, посвященное «чалмаевщине». И будто бы сам Брежнев на этом заседании пожаловался, что, когда бы он ни включил телевизор, только и слышал, что колокольный звон, только и видел, что церковные купола. «В чем дело, товарищи? В какое время мы живем? До революции или после?» – возмущался якобы он.

Но на деле ничего не переменилось. Гора родила мышь. Никонов назначен был, словно в насмешку, главным редактором космополитического журнала «Вокруг света» (чья редакция располагалась в том же здании, что и редакция «Молодой гвардии», только этажом выше). На его место пришел его бывший заместитель Анатолий Иванов, тоже покровитель Чалмаева. Колокольный звон и церковные купола продолжали испытывать терпение Брежнева. «Чалмаевщина» продолжала царить на страницах «Молодой гвардии». Более того, в свет вышел еще один журнал «патриотического» направления – «Наш современник». Его главный редактор Сергей Викулов нисколько не скрывал своей «чалмаевской» ориентации. «Молодая гвардия» даже осмелилась контратаковать оппонентов, воспользовавшись поддержкой влиятельных журналов «Москва» и «Огонек». Как мы еще увидим, «крыша» у молодогвардейцев оказалась весьма серьезной.

Иными словами, вокруг «чалмаевщины» происходило нечто неслыханное. Беспрекословная, десятилетиями бесперебойно служившая грозная идеологическая машина вдруг забуксовала: отдел пропаганды ЦК оказался бессилен выполнить распоряжение секретариата ЦК. Вместо традиционного сурового партийного возмездия получился вялый, визгливый, затянувшийся на годы скандал между двумя отделами ЦК. Таким образом, выход на историческую сцену русского национализма (или «русофильства», как это тогда называлось) вскрыл неожиданные проблемы на самом верху.

 

Поражение марксиста

В хоре марксистских голосов, атаковавших «чалмаевщину», особенно выделялся голос либерального «Нового мира». На протяжении полутора десятилетий он доблестно противостоял ортодоксально-сталинистскому «Октябрю» (аналогично тому, как сегодняшнее «Эхо Москвы» противостоит НТВ и прочим прокремлевским телеканалам). Но все смешалось, когда на горизонте появилась черная туча русофильства. Вместо того чтобы продолжать добрую старую вражду, непримиримые оппоненты очутились вдруг по одну сторону баррикады. Совершилось, казалось бы, невозможное: «Новый мир» Александра Твардовского заговорил на одном языке с «Октябрем» Всеволода Кочетова (тот играл примерно ту же роль, что сегодня разыгрывает перед публикой Дмитрий Киселев).

Совсем недавно Твардовский публиковал солженицынские «Один день Ивана Денисовича» и «Матренин двор», печатал язвительные статьи Андрея Синявского и несокрушимо, как одинокий утес либерализма, стоял посреди бушующего океана реакции. И вот, пожалуйста, в апреле 1969 года «Новый мир» разразился сверхортодоксальной статьей Александра Дементьева, заместителя главного редактора Твардовского, которую сам Кочетов мог бы с превеликим удовольствием опубликовать в «Октябре».

Не скрою, мои воспоминания об этом эпизоде окрашены личной обидой. В «Новом мире» лежала тогда (и даже была одобрена) и моя статья против «чалмаевщины», спокойная, ироничная, написанная в духе дискуссии о роли славянофильства в русской истории (дискуссию эту я открыл большим эссе «Загадка славянофильской критики» и завершал «Ответом оппонентам»). Смысл моей статьи для «Нового мира» заключался в следующем: славянофильство уже «потопило» одну Российскую империю, и если дать ему волю – «потопит» и другую. Хотя «потопленной» империи не было особо жалко, но ведь на смену ей могло прийти нечто похуже. И вообще, в ядерном веке, балансирующем на грани самоуничтожения, «византийская идея отречения от мира как главного подвига человека» не лучший способ воспитания солдата.

Моя статья могла бы стать убийственным либеральным ответом «чалмаевщине», но при этом неприятностей журналу не принесла бы. Однако руководство «Нового мира» в итоге отказалось ее публиковать. Возможно, из-за скандала с Андреем Синявским: любимый автор «Нового мира» отбывал срок в мордовских лагерях за антисоветские рассказы, напечатанные за рубежом. А возможно, потому, что на снятии публикации настаивал Дементьев. Так или иначе, Твардовский решил показать, что он тоже любит советскую власть, и вместо моей статьи опубликовал на свою беду опус Дементьева.

Опус был разоблачительный. В нем содержалась вся необходимая марксистская риторика: «Чалмаев говорит о России и Западе скорее языком славянофильского мессианизма, чем языком наших современников... В основе современной борьбы “России” и “Запада” лежат не национальные различия, а социальные, классовые, борьба мира социализма с миром капитализма... От статьи Чалмаева один шаг до идеи национальной исключительности и превосходства русской нации над всеми другими, до идеологии, которая несовместима с пролетарским интернационализмом... Смысл и цель жизни по Чалмаеву не в материальном, а в духовном, что является помехой на пути к материальному и духовному развитию советского народа». И все в таком духе.

Эта железобетонная фразеология звучала хотя и тривиально, но неуязвимо. Один лишь, казалось бы, ничтожный промах допустил Дементьев. В огромной статье, полной стандартных марксистских заклинаний, затесался крохотный абзац, которым Дементьев обрек себя на заклание. Не Чалмаева, не «Молодую гвардию», а себя и «Новый мир». Вот этот абзац: «[Виктор] Чалмаев и [Михаил] Лобанов указывают на опасность чуждых идеологических влияний. Устоим ли мы, например, перед соблазном “буржуазного благополучия”? В современной идейной борьбе соблазн “американизма” нельзя преуменьшать, утверждает Чалмаев. Правильно. Однако и преувеличивать тоже не надо. Советское общество по самой своей природе не предрасположено к буржуазным влияниям».

Неискушенный современный читатель может спросить: а в чем же крамола? Ведь «Новому миру» Твардовского сошли с рук публикации Солженицына, которого к тому времени иначе как «литературным власовцем» и Солженицером в советских СМИ не называли. Пережил журнал и скандал с Синявским. Стоял он, казалось, несокрушимо. И вдруг пал. Из-за чего? Из-за вполне невинного абзаца в безупречно марксистской статье, защищавшей чистоту идеологических риз партии?

Перед Твардовским поставили ультиматум уволить всех заместителей, однако он предпочел сам подать в отставку. Так закончился старый «Новый мир». Накал идеологических страстей в постсталинском СССР не уступал, пожалуй, сегодняшнему. Можете представить себе падение «Эха Москвы» сегодня? О том, какую же крамолу усмотрели в дементьевском абзаце беспощадные оппоненты, я расскажу в следующем очерке.