Внешне история падения «Нового мира» Твардовского выглядит по тем временам тривиально. В «Огоньке» (№ 30, 1969), служившем на тот момент оплотом реакции, появился публичный донос под названием «Против чего выступает “Новый мир”?». Подписан он был 11 писателями-тяжеловесами. Точнее, тяжеловесами они являлись по меркам литературы социалистического реализма, но сегодня едва ли кто-нибудь помнит имена Виталия Закруткина или Сергея Малашкина.

В коллективном доносе говорилось следующее: «Вопреки усердным призывам [Александра] Дементьева не преувеличивать опасность чуждых идеологических влияний мы еще и еще раз утверждаем, что проникновение к нам буржуазной идеологии было и остается серьезнейшей опасностью и может привести к постепенной подмене понятий пролетарского интернационализма столь милыми сердцу некоторых критиков и литераторов, группирующихся вокруг “Нового мира”, космополитическими идеями (жирный шрифт мой. – А.Я.)». Вообще-то коллективные письма не только в ту пору не поощрялись, но строжайше наказывались. Но этому доносу в порядке исключения был дан ход, что привело к выставлению рокового ультиматума Твардовскому.

И неудивительно. Произнесено было магическое слово «космополитизм», пущенное в оборот при Сталине. Услышав это слово, человек, знакомый с расстановкой сил в советском идеологическом истеблишменте, сразу понимал, на какой основе смогли объединиться такие разные люди, как редактор ортодоксально-сталинистского «Огонька» Анатолий Софронов и редактор националистического «Нашего современника» Сергей Викулов. Объясняло оно также, почему «Новый мир» так долго продержался против сталинистских ортодоксов.

 

Консолидация правой оппозиции

Со времен хрущевской оттепели сталинисты, одержимые идеями борьбы с космополитизмом и идеологической ересью и убеждениями, что победой в Великой Отечественной войне страна обязана организаторскому гению Цезаря (Сталина), оказались в изоляции. Александр Шелепин, бывший первый секретарь ЦК комсомола (в 1952–1958 годах) и бывший председатель КГБ (в 1958–1961-м), попытался было в союзе с председателем Идеологической комиссии ЦК Леонидом Ильичевым взять реванш в 1962 году.

Став членом Политбюро, он натравил Хрущева на либеральную интеллигенцию и писательскую молодежь. Достичь особых успехов в этом деле ему не удалось, но принять впоследствии самое активное участие в устранении Хрущева он смог, правда, лавры достались не ему, а правоцентристу Леониду Брежневу и его «днепропетровской мафии». Как жаловался впоследствии Владимир Семичастный, преемник Шелепина на посту главы ЦК комсомола и руководителя КГБ, «доходило почти до абсурда: у Косыгина было пять заместителей – все из Днепропетровска. Так была реализована ходившая по Москве шутка о новой периодизации русской истории: был период допетровский, потом – петровский, а теперь – днепропетровский».

В итоге комсомольская и кагэбэшная команда, которую привел с собой Шелепин, осталась не у дел. Решающий удар нанес им маршал Георгий Жуков, в своих мемуарах обвинивший Сталина в несчастье 1941 года. Пытавшиеся оспорить воспоминания Жукова маршалы Конев, Баграмян и Голованов, опубликовавшие свои мемуары в «Октябре» и «Молодой гвардии», оказались бессильны против легендарного полководца.

В этой ситуации попытка Шелепина сместить Брежнева в 1967 году выглядела как акт отчаяния. Сталинистская группа в руководстве страны была разгромлена: секретарь Московского комитета партии Николай Егорычев отправлен послом в Данию, председатель Гостелерадио Николай Месяцев – в Австралию, завотделом ЦК КПСС Владимир Степаков – в Югославию. Сам Шелепин был брошен на профсоюзы.

Сталинистам срочно требовалась подмога, поскольку в одиночку сокрушить Твардовского они не могли. Между тем Русская партия, только что заявившая о своем вхождении в политическую жизнь страны, стремилась стать законной частью идеологического мейнстрима. Обрести легитимность ей могли помочь только сталинисты. Промах Дементьева дал им повод объединиться на почве воскрешения сталинской мантры о космополитизме.

 

Две мифологии

Таков был фон, позволивший отныне консолидированному правому крылу советской политики сместить Твардовского. Разобраться в том, как конкретно эта консолидация происходила, поможет нам уже упоминавшаяся книга Николая Митрохина «Русская партия. Движение русских националистов в СССР – 1953–1985». Автор бросил вызов двум основным описаниям внутренней жизни постсталинского СССР – как «либеральной мифологии», так и «мифологии националистической». Либеральную мифологию он представлял так: «Союз “хороших людей” [в первом цикле нашей серии я назвал их “русскими европейцами”. – А.Я.], объединенных в 1960-е слоганом “возьмемся за руки, друзья, чтоб не пропасть поодиночке”, скрепленный десятилетиями совместного сидения на кухне, туристическими походами и машинописными листочками ахматовского “Реквиема”, казался его участникам единственной идейной силой в стране».

Между тем, продолжает Митрохин, параллельно с либеральным движением в СССР существовало другое оппозиционное движение – русские националисты. «Представляло оно собой хорошо организованное сообщество единомышленников, способных пропагандировать свои взгляды не только в творческих союзах, но и в аппарате власти. Оно пользовалось покровительством членов Политбюро, в него входили десятки сотрудников аппарата ЦК КПСС». Одним словом, это была та самая «крыша», о которой я говорил в предыдущем очерке.

О самом существовании националистической оппозиции постсталинскому режиму я рассказал еще за четверть века до Митрохина в книге The Russian New Right (Беркли, 1978). Однако у работы Митрохина было преимущество: полсотни откровенных интервью, проведенных в перестроечные времена как с командирами, так и с рядовыми Русской партии, представившись «сочувствующим».

В своей книге Митрохин разоблачает «либеральную мифологию», но куда больше от него достается мифологии националистов: «Их жесткая антисемитская направленность, возможно, удивит тех, кто полагает, что русские националисты были озабочены исключительно сохранением культурного наследия русского народа, борьбой за экологию или пропагандой “духовности”».

Антисемитизм, унаследованный постсталинской Русской партией от предреволюционного поколения, был ее неотъемлемой чертой, своего рода значком, по которому отличали они «своих» от «чужих». В конечном счете Митрохин свел свое описание Русской партии к этнонационализму, однако этой характеристикой ее роль в политической жизни постсталинского СССР не исчерпывалась. Ядром партии были консервативные альтернативы, которые она протипоставляла брежневскому статус-кво. И режим отлично это понимал, поочередно нанося удары то по либералам, то по националистам.

 

Всем сестрам по серьгам

Одним из самых красноречивых собеседников Митрохина был Сергей Семанов, своего рода «серый кардинал» Русской партии, мало выступавший публично, но превосходно осведомленный обо всем происходившем в ней. Вот ключевой отрывок из его интервью: «“Молодая гвардия” свою главную ставку делала на просвещение верхов (точнее, “подверхов”). Здесь была обширная и благоприятная среда: все, кто не сподобился жениться брежневским образом [жену Брежнева почему-то подозревали в еврействе, иначе не могли объяснить его равнодушие к “русскому делу”. – А.Я.] и не облучен влиянием “премудрых”, то есть громадное большинство правящего сословия, оказались чрезвычайно восприимчивы ко взглядам МГ. Идеи народности, порядка, традиционности, неприятия всякого рода разрушительного модернизма – все это соответствовало настроениям основной части послесталинского поколения власти… Большинство русской интеллигенции в 1970-е… оставалось так или иначе в русле космополитического либерализма. Однако адресат МГ в ту пору был политически правилен: минуя основные круги интеллигенции, они обращались к средним слоям партии, а также к армии и народу».

«Подверхами» именовались помощник Генерального секретаря Виктор Голиков, помощник идеолога Компартии Михаила Суслова Владимир Воронцов, помощник члена Политбюро Виталия Воротникова Геннадий Гусев, заведующий отделом культуры ЦК Василий Шауро, заведующий отделом науки и учебных заведений Сергей Трапезников, а также помощник секретаря ЦК по идеологии, а затем министра культуры Петра Демичева Геннадий Стрельников (говорят, Илья Глазунов даже прятал у Стрельникова запрещенный националистический самиздат – журнал «Вече», о котором мы расскажем подробно в следующих очерках цикла). От этих едва ли известных сегодня людей в то время зависели судьбы тысяч людей.

Они, собственно, составляли «крышу» Русской партии. Они могли спустить на тормозах кампанию против «чалмаевщины», помочь легитимизировать молодогвардейцев, помирив их со сталинистами. Могли назначить и снять того или иного директора института или лаборатории. Могли даже, как мы видели, сместить Твардовского. Но они не были всесильны. И «Молодая гвардия» вскоре убедилась в этом.

В своей статье «О ценностях относительных и вечных» Сергей Семанов сделал еще один смелый шаг навстречу сталинистам – надо полагать, чтобы отблагодарить их за поддержку в сокрушении Твардовского. Статья должна была закрепить завоевания «чалмаевщины» и потому изобиловала одами «национальному духу» и «традиционным ценностям». Октябрьская революция в ней объявлялась «русским национальным достоянием», генералиссимус Сталин – творцом русской Победы, а первым грехом троцкизма – «глубочайшее отвращение к нашему народу, к его традициям, к его истории».

Но главным в ней было следующее беспрецедентное утверждение: «перелом в деле борьбы с разрушителями и нигилистами произошел в середине 1930-х годов, именно после принятия сталинской Конституции все честные трудящиеся нашей страны отныне и навсегда оказались слитыми в единое и монолитное целое». После хрущевских разоблачений на ХХ съезде, после солженицынского «Одного дня Ивана Денисовича» эпоха, о которой говорил Семанов, эпоха «черных воронков» и тотального террора была рекомендована Семановым к забвению. Даже в официальной историографии эта эпоха включала в себя «ежовщину» и «избиение партийных кадров». И вот Семанов публично объявил эту черную эпоху (черную не только для «основных кругов интеллигенции», но и для правящей партии и самой тайной полиции) светлым торжеством «национального духа», началом «монолитности нашего народа».

Это была поистине медвежья услуга сталинистам. Объявляя, что «эти перемены оказали самое благоприятное влияние на развитие нашей культуры», Семанов, конечно, пытался пересмотреть решения ХХ съезда и реабилитировать Сталина. Намерения его, с точки зрения сталинистов, были наилучшими, но исполнение – чудовищным. Одно дело романтическая, наполеоновская легенда о «нашем генералиссимусе», совсем другое – благословение массового истребления партийных кадров, стабильность которых лежала в основе политики правящей правоцентристской фракции советского истеблишмента во главе с Брежневым. Центральным пунктом «партийной конституции» постсталинского СССР было «своих не убивают!». Когда уже отправленного в отставку и опозоренного Хрущева спросили, каким было главное его достижение, он ответил: «Меня не расстреляют».

Именно как нарушение сакрального табу было воспринято наверху очередное выступление «Молодой гвардии». Никакие «подверхи» ей помочь тут уже не могли. Когда подставился «Новый мир», опубликовав статью Дементьева, режим ударил по либералам. Теперь, когда подставилась «Молодая гвардия», пришло время удара по правым. И ожидаемый удар был нанесен: правым припомнили и «чалмаевщину», и заклейменную Лобановым «дипломированную массу», и многое другое.

Главный журнал КПСС «Коммунист» никогда не читал нотаций и не делал выговоров – он произносил приговор, окончательный и не подлежащий обжалованию. После семановской статьи приговор правым прозвучал так: «Статья [Виктора] Чалмаева “Неизбежность” обратила на себя внимание прежде всего беспрецедентным внесоциальным подходом к истории, смешением всего и вся в прошлом России, попыткой представить в положительном свете все реакционное, вплоть до высказываний таких архиреакционеров, как Константин Леонтьев». Эти слова прозвучали для Чалмаева как погребальный колокол. Приговор журналу последовал далее: «подобного рода авторам, выступавшим преимущественно в журнале “Молодая гвардия”, следовало бы прислушаться к тому рациональному, объективному, что содержалось в критике статьи “Неизбежность” и некоторых других, близких к ней по тенденции. К сожалению, этого не произошло. Более того, отдельные авторы пошли еще дальше в своих заблуждениях, забывая прямые ленинские указания по вопросам, о которых взялись судить».

Однако публичная выволочка «Коммуниста» принесла нулевой результат. Из-за «прямых ленинских указаний» ни либералы, ни националисты не поменяли взгляды. Пришедший в «Новый мир» после отставки Твардовского новый главный редактор Валерий Косолапов тоже был либералом, а возглавивший «Молодую гвардию» после увольнения Анатолия Никонова Анатолий Иванов тоже был националистом. Таковы были ритуал и логика центристского режима: крайние представители обоих идеологических флангов должны были знать свое место. Впредь будут осторожнее.