Ошибки Митрохина

У нас уже была возможность упомянуть в начале этого цикла, что Николай Митрохин, автор работы «Русская партия. Движение русских националистов в СССР – 1953–1985», при всей бесценности и уникальности его исследования, не всегда точен в своих оценках. Речь идет, к примеру, о том, как незаслуженно пренебрежительно он относится к либеральной оппозиции – движению, которое я называю «русскими европейцами». Достаточно вспомнить его иронический отзыв о них как о «союзе хороших людей, скрепленном... десятилетиями совместного сидения на кухне».

На самом деле именно с самоотверженностью этих «хороших людей» связаны самые яркие оппозиционные события той поры: протест героической семерки на Красной площади против советского вторжения в Чехословакию в 1968 году («За вашу и нашу свободу!»), публичное выступление Андрея Сахарова против ввода советских войск в Афганистан в 1979 году, ночное бдение тысяч людей у Белого дома во время путча 1991 года, когда на улицах Москвы стояли танки и никто не мог предсказать, чем окончится эта роковая ночь. Националистическая оппозиция не продемонстрировала подобных героических поступков.

Понятно, что автору, посвятившему свою работу именно националистической оппозиции, было обидно, что большинство мемуаристов, вспоминавших советские времена, «находились во власти мощного и устойчивого мифа о том, что либералы (к которым причисляют и участников диссидентского движения. – А.Я.) в советском истеблишменте были единственной оппозицией существующему режиму». Нет спора, мемуаристы ошибаются. И грубо. Но можно ли, с другой стороны, сбрасывать со счетов факт, что в тот период либеральные тенденции в обществе преобладали над националистическими на протяжении десятилетия, в то время как либеральный период Февральской революции продлился всего десять месяцев. И произошло это как раз благодаря «совместному сидению на кухне», над которым так неуместно иронизирует Митрохин.

О другой нестыковке в работе Митрохина мы мимоходом уже упоминали: политика Русской партии не сводилась к этнонационализму, антисемитизму и ксенофобии, как склонен думать автор. Даже «молодогвардейцы», как мы видели, выдвинули свои альтернативы брежневскому режиму, не говоря уже о ВСХСОН. Мой покойный друг, диссидент Андрей Амальрик различал национализм малых народов, исчерпывающийся этнической неприязнью, и национализм народов имперских. В своих «Записках диссидента» (1982) он написал: «Национализм малых народов понятен как средство защиты своей культуры, хотя и в этих случаях он иногда принимает отталкивающие формы. Но национализм великой нации средство не защиты, а давления – и внутри, и вовне».

 

Страх распада страны

Самое важное здесь, пожалуй, вот что. Россия, в отличие от западных империй, была империей континентальной: ее завоевания располагались не где-то за морями, а по соседству. И хотя, как у всех империй, ее преследовал вечный страх, что завоеванные соседи в один прекрасный день потребуют независимости, в отличие от западных заморских империй в распоряжении русского имперского режима было эффективное средство для предотвращения такого поворота событий. А именно: отождествить в сознании народа любое имперское приобретение с территорией собственной страны. Правители так долго убеждали в этом других, что в конце концов и сами поверили в такое тождество.

В первом цикле нашей серии я цитировал искреннее недоумение Александра II: «поляки хотят независимого государства, но ведь это означало бы распад страны». Царские генералы выиграли для большевиков гражданскую войну потому, что видели в них «собирателей» распавшейся страны. Когда в 1990-м Михаил Горбачев уговаривал Литву не отделяться от СССР, аргумент у него был точно такой же, как у императора Александра II: «вы же развалите страну!». Когда Путин объявил распад СССР «величайшей геополитической катастрофой ХХ века», что он имел в виду – отделение от России ее имперских приобретений или распад страны? Конечно же, распад страны.

Для российских правителей это тождество разумелось само собой – они впитали его с молоком матери. И это тождество было историческим достижением режима Российской империи, ибо поставило на службу его имперским вожделениям всю мощь истинного патриотизма и любви к отечеству. Если бы не было этого сомнительного тождества в сознании людей, Российская империя исчезла бы, скорее всего, еще в 1918 году, как исчезли другие континентальные империи – Оттоманская и Австро-Венгерская.

Но тождество оказалось живучим: овладев массами, идея «распада страны» стала материальной силой, тяжелой идейной артиллерией, легко сокрушающей освободителей России, пытавшихся избавить страну от «империи зла». Некоторые так называемые «патриоты» говорят, что Горбачев и Ельцин предали страну – привели к ее распаду. Сегодняшяя антиукраинская истерия имеет те же корни. Что же будет, когда все нынешние ура-патриоты осознают, что Путин их обманул, что никакой Новороссии не будет, а обещанное воссоединение страны сведется только к присоединению Крыма?

Мой наставник Владимир Сергеевич Соловьев, человек «с печатью гения на челе», учил нас, что патриотизм столь же естественен и могуществен, как любовь к родителям или детям. А еще он говорил, как легко патриотизм, направленный вовне, превращается в этнический, племенной национализм. Вспомните знаменитые «патриотические истерии», о которых мы подробно говорили в первом цикле нашей серии и которые в конечном счете погубили петровскую Россию. Наконец, Соловьев учил нас тому, как распутать эту старинную путаницу, как отделить патриотизм (и этноистерию) от имперского национализма, ведущего страну к деградации.

Именно поэтому упор на этнонационализм Николая Митрохина кажется мне неверным. В конце концов сегодня в России 53 националистические организации (многие из них именуют себя партиями), но только семь из них, насколько мне известно, основаны исключительно на этнической идее. Это «Черная сотня», Национал-социалистическая партия России, Национально-державная партия России, «Русское национальное единство» («Гвардия Баркашова»), Союз православных хоругвеносцев, Народное движение им. Минина и Пожарского и запрещенное Движение против нелегальной иммиграции. Остальные 46 действительно предлагают альтернативные программы преобразования страны. Аналогичный расклад, пусть и не столь разнообразный, существовал и в СССР.

Но главный недостаток книги Митрохина «Русская партия…» все же в том, что в ней практически отсутствует различие между «системной» и диссидентскими фракциями Русской партии – подцензурными «молодогвардейцами» и нелегальными подпольщиками. Из 11 глав книги лишь одна посвящена диссидентам – «Самиздат русских националистов». Это отсутствующее у Митрохина различие важно еще и потому, что настоящую цену за промах Семанова и удар власти по национализму заплатили вовсе не «Молодая гвардия» и тем более не их партийная «крыша», а именно националистические нелегалы. Если «молодогвардеец» Анатолий Никонов всего лишь переместился в кресло главного редактора «Вокруг света», то главный редактор «Вече» Владимир Осипов переместился в мордовские лагеря. На восемь лет.

 

Судьба «Вече»

Выпуск толстых общественно-политических журналов – часть старинной русской, а затем и советской традиции. Но выпуск толстого машинописного диссидентского журнала с фамилией и адресом редактора на обложке, более или менее свободно распространявшегося в СССР почти четыре года, – явление феноменальное. «Вече», конечно же, объявил себя органом «лояльной оппозиции» и вполне резонно это обосновал: «Мы должны убедить администрацию [Компартии], что существование лояльной оппозиции не во вред, а во благо государству». Во благо по следующим причинам: а) «лояльная оппозиция – защита от расплодившейся бюрократии, от самочинства которой сами вожди страдают не меньше трудящихся; б) она предохраняет от единоличной диктатуры».

Под редакцией Владимира Осипова журнал выходил с января 1971-го по март 1974 года, когда редакция раскололась. В том же 1974-м Осипов был арестован (и впоследствии осужден). Так закончилась недолгая эпопея «Вече». Но его драма, приведшая в конце концов к расколу редакции, заключалась в другом – в замечательной, на мой взгляд, но безуспешной попытке группы русских национал-либералов удержать своих читателей от повторения судьбы дореволюционных славянофилов, т. е. от деградации в черносотенный национализм.

Именно поэтому «Вече» подробно анализировал и интерпретировал в современном контексте работы таких светил дореволюционного национализма, как Николай Данилевский, Константин Леонтьев, Михаил Скобелев. В нем также глубоко и основательно исследовались экологические, архитектурно-градостроительные, этнографические и литературные проблемы страны. И вообще самиздатовский «Вече» – это почти две тысячи страниц очень серьезного текста, поэтому я совершенно не разделяю иронии Митрохина, который не только не выделил «Вече» из ряда рутинных диссидентских и «молодогвардейских» националистических публикаций тех лет, но и иронизировал над его «псевдоисторическими экзерсисами».

Осипов и многие из его товарищей были действительно национал-либералами, не отвечая общепринятым представлениям о либерализме и скорее разделяя идеи имперского национализма. Но их стремление к свободе не подлежит сомнению. Они не были ни конформистами, ни черносотенцами. И потому исторические очерки, опубликованные в «Вече», безусловно, заслуживают серьезного рассмотрения.

 

В поисках альтернативы

Ряд исторических событий, приведших СССР к политике «разрядки напряженности» с Западом – визит Никсона в Пекин, опасное сближение Китая и США, – вынудил и национал-либералов искать альтернативу «примирения» с Западом. В интервью Стивену Броунингу (Stephen Broening), корреспонденту Associated Press, Осипов сформулировал это вполне ясно: «Перед лицом надвигающейся угрозы со стороны коммунистического Китая и непрекращающейся вражды космополитического Запада русское общество не должно оказаться идеологически немощным».

Острие «молодогвардейской» критики направлено было, как мы видели, против «американизации духа». Мировая драма, которую они описывали, сводилась к спасению человечества, в первую очередь России, его единственной надежды, от «искуса буржуазного благополучия» и «вседозволенности». И России с ее «нравственной самобытностью» отводилась в этой драме активная роль – мессианская, если хотите. Китайской угрозе в этой стройной картине не было места.

Выработка идейной альтернативы – дело непростое. Оно требовало интеллектуальной мощи, которой молодогвардейцы с их филиппиками против «американизации духа» и тем более ВСХСОН с его «теократией» очевидно не располагали. Тут нужна была интеллигенция, традиционно оппозиционно настроенная к режиму в России. И в редакции «Вече» как раз было немало пусть «патриотически настроенных», но интеллигентных людей.

Задача, стоявшая перед ними, осложнялась тем, что «Вече» изначально обещал не заниматься политикой. Пришлось соблюдать правила игры и говорить на эзоповом языке о сегодняшнем дне, притворяясь, что речь о днях минувших – практика, за столетия доведенная даже в легальных журналах до филигранной тонкости. Именно поэтому «Вече» с такой охотой печатал исторические очерки.

Очерк «Роль [Николая] Данилевского в мировой историософии» был центральным в журнале. Данилевский в кругах русских националистов – фигура знаковая по сей день. Существует даже мнение, что именно идеи русского титана мысли позаимствовал Освальд Шпенглер в своем «Закате Европы». Это вздор, конечно. Но Данилевский действительно был оригинальным мыслителем, прародителем не только русского панславизма, но в известном смысле и сегодняшнего Изборского клуба. И именно его идеи столетней давности редакция «Вече» попыталась интерпретировать, приспособив к ситуации 1970-х, и таким образом, подобно Солженицыну (вспомним его знаменитое «Письмо вождям»), вступить в диалог с вождями СССР. Но что же предложил России и миру сам Данилевский?

 

Прародитель

А предложил он следующее: забыть об «интересах всего человечества» и пуще всего остерегаться этой опасной, по его мнению, нелепицы, выдуманной космополитической Европой для собственного возвеличения. «Настоящая глубокая опасность заключается в воцарении общечеловеческой цивилизации». В представлении «Вече» это был убийственный удар по мессианским мечтаниям подцензурных соперников-«молодогвардейцев» – спасать надо Россию, ибо нет никакого человечества и спасать его бессмысленно.

А что есть? Есть отдельные «культурно-исторические типы» (или «локальные цивилизации»), схожие между собой не более, чем разные биологические виды, – как рыбы и ящерицы, к примеру. Ядром каждой из этих цивилизаций являются «исторические нации», отличающиеся тем, что «имеют свою историческую задачу, свою национальную идею». Между цивилизациями не может быть союзнических отношений, как не заключают между собой союзов те же рыбы и ящерицы. «Око за око, зуб за зуб – вот закон отношений между государствами».

А нации-неудачницы, не имеющие «своей задачи», обречены оставаться лишь «этнографическим материалом» для исторических наций. Есть, впрочем, также нации, исчерпавшие свою историческую задачу и «умершие естественной смертью, старческой немощью». Примерами таких «живых мертвецов» были для Данилевского Китай и Турция, которая, тем не менее, противится превращению в «этнографический материал» и не дает России исполнить свою историческую задачу. В процессе превращения в «живого мертвеца» находится и «гниющая» от вседозволенности Европа, поддерживающая на плаву обреченную Турцию.

Так выглядела общая картина мира по Данилевскому в 1871 году. Какие же политические выводы следовали из нее для современной ему России?

Во-первых, Россия должна стать достаточно сильной, чтобы не дать Европе еще раз помешать ей прикончить Турцию, как она помешала ей во времена Крымской войны. Во-вторых, на развалинах Турции России следует «стать главой особой самостоятельной политической системы государств, служа противовесом всей Европе». Cмысл этой гигантской «особой системы, протянувшейся от Адриатического моря до Тихого океана» в том, что она самодостаточна и в Европе не нуждается. В-третьих, после этого России следует запереться от Запада на сто замков, спокойно дожидаясь, пока космополитическая Европа «догниет» в своем Содоме, уподобившись «живому мертвецу» Китаю. И затем станет пригодной для освоения. На этом, надо полагать, «историческую задачу России» можно было бы считать выполненной, а ее «национальную идею» свершенной.

Как редакция «Вече» намеревалась интерпретировать эту безнадежно архаическую и, признаться, довольно отвратительную стратегию? Могла ли подобная стратегия служить альтернативой политике «разрядки напряженности» с Западом в 1970-е? Могла ли она удержать «патриотические массы» от деградации в черносотенство, как рассчитывала редакция «Вече»? И наконец, где же в этой стратегии либерализм, ведь Данилевский, представьте себе, тоже был национал-либералом? Об этом мы поговорим во второй части очерка.