Картина мира

Первая часть этого очерка завершилась градом вопросов. Ответить на некоторые из них непросто. Например, как сочетался национал-либерализм Данилевского (и, как следствие, журнала «Вече») с отчетливо реакционной внешней политикой? То, что реакционная внешняя политика предполагает реакционный режим внутри страны, – это, конечно, парадокс. Потому западные историки трактуют Данилевского как «тоталитарного мыслителя».

Национал-либералы исходят из совсем других представлений: «Политические требования русского народа в высшей степени умеренные, он относится к власти с полнейшей доверенностью». И причина существования политической оппозиции в России чисто внешняя: «Все, что можно назвать партиями, зависит от вторжения иностранных и инородческих влияний». Это цитаты по Данилевскому. Отсюда следует рекомендация правительству: закройте страну от иностранных влияний, элиминируйте инородческое и увидите, что в России «противоправительственный интерес не существует». И в таком случае гласность и гражданские права будут не только безопасны для правительства, но и полезны, ибо «отсутствие гласности и конституционных гарантий прав человека препятствует реализации национальных задач». Кто после этого усомнится в либерализме Данилевского? Смысл его либерализма, однако, заключался в следующем: чем больше изоляционизма, тем больше свободы. За железным занавесом правительство сможет позволить себе быть безупречно либеральным.

Согласно логике Данилевского, политическая вселенная состоит из России, Европы и Турции. У «Вече» картина мира также включала в себя три элемента, только на место «догнивающей» Европы журнал ставил Америку, а на место Турции – Китай, «воскресшего мертвеца». При этом Китай, по мнению редакции, был еще хуже Турции: он не только стоял костью в горле России, но и угрожал затопить своим «людским морем» полупустую Сибирь. У меня нет ни малейших сомнений, что ужас перед «людским морем» был у «Вече» абсолютно искренним. Один из авторов журнала признался мне однажды, что китайцы в Сибири снятся ему по ночам.

Стратегия у «Вече» была та же, что и у Данилевского: не дать второму игроку (Америке) помешать России прикончить третьего (Китай). Но журнал делал одну существенную поправку. Данилевский не ожидал «воскрешения» Китая, более того, считал это невозможным, забыв об уязвимости российского тыла. И «Вече» не только готов был исправить его ошибку, но и полагал, что «именно Сибирь могла бы спасти и свободу, и Отечество, и советские амбиции». Каким образом?

Исходная позиция журнала: «нация, запертая в города, обречена на вымирание». Поэтому у Запада нет шансов – он вымрет. Но для России, где «у каждого если не мать, то бабушка – крестьянка», еще не все потеряно. Она еще может превратить в гигантскую деревню Сибирь. Кремлевские вожди пойдут на это лишь при одном условии: если в преддверии тяжелейшей войны в русской истории будет укреплен тыл сражающейся армии. Поскольку при своей бюрократической неповоротливости советский режим не сможет сделать это быстро, он вынужден будет разрешить вольную колонизацию Сибири.

И тогда, фантазирует «Вече», «миллионы энтузиастов, предводительствуемые лишенными должности священниками и лишенными работы инакомыслящими, двинутся на свободные земли». И превратят их в новую славянофильскую Атлантиду. Но и власть тоже выиграет от реставрации на просторах Сибири крестьянской православной России. Такая Сибирь изолировала бы СССР от влияния западной городской вседозволенности – какой может быть космополитизм в деревне? Сибирь создала бы самый надежный тыл, жизненно необходимый России для неизбежной войны против Китая.

Такую альтернативу предложил «Вече» гипотетическому «примирению» с Западом.

Бунт читателей

Альтернатива была столь же наивной, утопической и бесперспективной, как и та, которую предложил в «Письме вождям» Солженицын. Но, в отличие от Солженицына, «Вече» не требовал от Кремля отказа от идеологии (подразумевая власть). Владимир Осипов, главный редактор «Вече», понимал это превосходно. «Советский режим, – писал он, – органически не способен отречься от себя в угоду нравственным принципам. Уступки он сделает только при сохранении власти». Однако читательская почта обнаружила вдруг, что «патриотическую» интеллигенцию, к которой обращался журнал, не волнуют ни Данилевский, ни гражданские права за железным занавесом, ни угроза китайского «людского моря», ни сибирская фантазия как альтернатива «примирению» с Западом, ни оппозиция режиму, пусть и лояльная.

Читатели спрашивали: «разве русский патриотизм несовместим с марксистско-ленинским учением? Разве не просили солдаты считать себя коммунистами перед тем, как отдать жизнь за Родину?» Интерес у аудитории просыпался, только если дело касалось этнических проблем или ненависти к Западу. «Мы, русские, привыкли пасовать и робеть перед инородными хамами», – писал один читатель. «Европа – неисправимая блудница, а Америка – ее безумнейшая прощальная ночная вакханалия», – писал другой. Были, впрочем, и вполне интеллигентные письма, но с теми же обертонами: «Обратили ли вы внимание, что основателем всей западной философии был еврей Спиноза и корни материалистического направления в философии уходят в глубину еврейского характера?»

Иными словами, читательская аудитория «Вече» либо оставалась равнодушной, либо открыто бунтовала против национал-либерального курса журнала. Но чего редакция не ожидала совсем – это обвинения в предательстве нации. Ей даже пришлось нарушить собственное торжественное обещание печатать все без исключения читательские письма.

«Критические заметки русского человека»

Так называлось отвергнутое редакцией письмо. Главный его тезис был такой: «Лакмусовой бумажкой, которая выявляет патриотизм или предательство, является сионизм». И далее: «Кто не против сионизма – тот против русских, против славянофилов, против всего честного, что есть на земле. И журналу, если он действительно хотел бы стать русским и патриотическим, а не предбанником инакомыслящих диссидентов, их бесплатным агентом, следовало уяснить, что во всей цепи проблем, стоящих перед русским народом, главным звеном является борьба с сионистским засильем».

А что делает «Вече», говорилось в письме, этот якобы русский журнал, «предоставляя свои страницы такому заклятому врагу России, как [Андрей] Сахаров?» Разве по-настоящему патриотический журнал стал бы «перепечатывать заявления Сахарова, [Игоря] Шафаревича и прочей сиониствующей своры псевдоученых, воющих о свободе слова?» Разве не знают русские люди, что «на Западе, где этой свободы полно, печать монополизирована сионистами? Нет уж, лучше советская цензура, чем такая свобода!» Так кого же обманывает «Вече»? И зачем обманывает?

У автора письма была своя программа для патриотического журнала, которую он подробно изложил: «Публиковать материалы о никчемности научных работ сионистов-псевдоученых (такие материалы уже есть: например, физик-теоретик [Алексей] Тяпкин доказал, что культ Эйнштейна был создан бездарными евреями). Публиковать материалы о разврате сионистов, об их сборищах у синагог. Требовать процент поступления в вузы еврейской молодежи в соответствии с процентом проживающих в стране евреев (1%). А главное, выходить под лозунгом “Смерть сионистским захватчикам!” или “Все на борьбу с сионизмом!”».

Что должен был подумать, читая это письмо, Осипов? Он днями и ночами размышлял, как спасти Отечество, очутившееся меж двух огней – Западом и Китаем. Проявлял чудеса изобретательности, чтобы, отмотав семь лет в мордовских лагерях (за организацию «антисоветских сборищ» на площади Маяковского в Москве), создать по возвращении группу единомышленников в недоступной для бывшего зека Москве (ему пришлось поселиться в Александрове Владимирской области) и выпускать машинописный журнал. И тут явился некий анонимный читатель, который стал учить его жить. Более того, обвинил в предательстве нации!

Как ни странно, у вульгарного памфлетиста нашлись в редакции защитники, и Осипову пришлось пережить несколько внутриредакционных стычек, отстаивая свою правоту. Но только слепой мог не заметить, что его альтернативы не находят отклика у «патриотической» интеллигенции, которую несло куда-то в сторону: прочь от обсуждения государственных интересов и судьбы нации, в сторону этноистерии и черносотенства. Почему? Чертовщина какая-то.

Неминуемость раскола

Если бы в ту пору я встретился с Осиповым, то, возможно, мог бы ему объяснить, что никакой чертовщины не было. Мог бы даже предсказать судьбу «Вече». Опираясь на теоретический анализ, с которого начинался этот очерк, сделать подобное не так сложно. Осипов оказался в такой же ситуации, как и любой другой национал-либерал сегодня – например, Алексей Навальный. Правда, Осипов был на голову выше Навального с точки зрения интеллекта. И конечно, Навальный Данилевского не читал и от внешнеполитических рекомендаций режиму воздерживается.

В ситуации, о которой идет речь, власть в стране безраздельно принадлежит имперским националистам, и на долю оппозиционного диссидентского национализма ничего, кроме этноистерии, не остается. Дело в том, что правящим имперским государственникам абсолютно безразличны диссидентские внешнеполитические альтернативы, а «патриотические» массы относятся к внешней политике власти с полнейшей, как сказал бы Данилевский, доверенностью. Не нужны массам никакие альтернативы этой политике. И оппозиционность их поэтому может проявляться только в ненависти к инородцам. Замечу в скобках, что Навальный оказался практичнее Осипова: он нашел уникальную нишу – коррупцию, ненависть к которой объединяет «патриотические» массы и либералов. Но долго ли удастся ему усидеть на двух стульях – либеральном и «патриотическом»?

В этих обстоятельствах устоять «Вече» мог бы, лишь сделав невозможный выбор. Он мог либо отказаться от своего национал-либерального кредо, став обыкновенным рупором либеральной оппозиции наподобие «Хроники текущих событий», либо превратиться в издание в духе «Русского человека». Первому препятствовали православно-монархические убеждения Осипова и большинства редакции, но меньшинство склонялось ко второму. Ситуация осложнялась и тем, что дистанционно (Осипов, напомним, жил в Александрове, а журнал делался в Москве) контролировать положение в редакции он мог только номинально. Выход был один – раскол.

Печальный финал

Предотвратить раскол Осипов не мог. Во-первых, потому, что долго сидеть на двух стульях невозможно было и в советские времена (независимо от вмешательства КГБ). А во-вторых, потому, что подспудно раскол уже произошел, и тому есть документальное свидетельство.

«Критические заметки русского человека» были опубликованы в 1975 году в эмигрантском «Новом журнале», издававшемся в Нью-Йорке. Опубликовал их покойный советолог Михаил Агурский, известный в силу своей уникальности: он был русским националистом в Израиле. Как и большинство советологов, Агурский был большим поклонником национал-либерализма – многие советологи называли его также христианским национализмом. Публикацию статьи он предварил собственными критическими заметками под названием «Неонацистская опасность в СССР». Заключение Агурского было таким: «Представляется весьма очевидным, что единственной реальной альтернативой неонацизму было бы принятие той гуманистической программы, которая предложена Солженицыным... и иеродиаконом Варсонофием».

Понятно, почему Агурский не упомянул о программе Сахарова – это был человек из другой команды, космополит. Но почему он не упомянул «Вече», сославшись на никому не известного Варсонофия, – странно. Тем более что именно «Вече» отказался печатать «Русского человека», чьим автором как раз и был упомянутый иеродиакон.

В свое время «Вече» опубликовал документ под названием «Прошение Поместному собору 1971 года», также известный как «Письмо трех» (одним из трех был как раз Варсонофий). Американский советолог Дмитрий Поспеловский в рецензии на первые выпуски «Вече» назвал «Письмо трех» «зловещим документом» и дружелюбно, поскольку тоже был поклонником национал-либерализма, предостерег журнал от уклона в «религиозный расизм». «Вече» ему ответил – но как! Рецензента высмеяли: «грамматическая ошибка вызвала весь его гнев – в гуманистической программе “Письма трех” слово “сионизм”, видите ли, соединено союзом “и” со словом “сатанизм”». Скандал из-за описки? Пусть читатель судит, кто был прав в этом споре.

«Нельзя молчать, – говорилось в “Письме трех”, – когда общеизвестно, что агенты сионизма и сатанизма создают трения между Церковью и Государством, стремясь отравить общество идеями либерализма и разрушить самые основы нравственности, семьи и страны». Дальше возникала под пером авторов жуткая картина дикого разгула «агентов» как внутри СССР, так и в «сионистских центрах Запада, прежде всего в США, где функционирует церковь Сатаны». Это уже упоминалось в «Русском человеке». Но вовлечение агентов «в распространение пьянства и умножение абортов», способствование «небрежности в исполнении семейного и родительского долга» – это уже оригинальный вклад иеродиакона и его соавторов. Ничего себе «гуманистическая программа»! Сильно ли отличается эта «описка» от основных положений «Заметок русского человека»?

Но «Письмо трех» было опубликовано, когда на обложке «Вече» еще стояла фамилия Осипова. И при нем же редакция так грубо защищала это письмо. Можно ли после этого сомневаться, что раскол в редакции «Вече» произошел задолго до вмешательства КГБ? Что Осипов не смог удержать от деградации даже собственную редакцию, не говоря уже о «патриотической» интеллигенции? И что председательствовал он в последний год издания журнала лишь над развалинами дела, которому посвятил жизнь? Печальный финал.