1 марта в Москве состоится так называемый антикризисный марш «Весна», который пройдет под социально-экономическими и антивоенными лозунгами. Организаторы ожидают, что на улицы может выйти до 100 тысяч человек. Социолог «Левада-центра» Денис Волков анализирует специфику и потенциал протестного движения в России.
Опыт последнего десятилетия показывает, что для массового протеста в России необходимы не только широкое недовольство положением дел, но и разочарование в руководстве страны. Фото: Иван Секретарев / AP
Новый оппозиционный марш, запланированный на 1 марта, призван вывести на улицы тысячи людей, несогласных с политикой Путина и возродить протестное движение 2011–2012 годов. Определенные основания для этого есть, 2014 год продемонстрировал множество поводов к протесту: мы видели голодовки врачей в Москве и Уфе, акции владельцев валютной ипотеки, защитников сквера на улице Костюшко в Санкт-Петербурге, сторонников независимого телевидения в Томске, протесты родителей в Кудымкаре, многочисленные антивоенные марши и сход сторонников Навального в декабре, общее количество трудовых протестов почти достигло трехсот. Однако все эти акции не имеют общероссийского характера.
И дело здесь не в том, что люди боятся протестовать, ведь в большинстве своем население не замечает свертывания гражданских свобод, точечных репрессий против несогласных. В марте прошлого года на фоне кампании, развернутой российской властью против некоммерческих организаций, лишь около 10% населения фиксировали напряженность в отношениях между правозащитниками и государством. Цензура в интернете и СМИ проводится под соусом заботы о нравственности и защиты религиозных ценностей и в целом одобряется населением, под воздействием федеральных каналов растет число россиян, готовых поверить в обоснованность приговора Алексею Навальному.
Дело в том, что легитимность путинского режима в глазах большинства сегодня высока. Одним из показателей сегодняшней устойчивости режима является одобрение деятельности Путина на посту президента подавляющим числом россиян: 85% в январе 2015 года. При этом главным механизмом «перезагрузки» режима стали присоединение Крыма и масштабное противостояние с Западом. Высокий рейтинг власти означает, что широкой протестной активности сегодня ждать, скорее всего, не стоит, но нарастающие в обществе растерянность и недовольство, вызванные набирающим обороты экономическим кризисом, скоро должны отразиться и на популярности власти.
Взгляд в недавнюю российскую историю обнаруживает, что для массового протеста необходимы не только широкое недовольство положением дел, но и разочарование в руководстве страны. Так, массовые протесты в России в 2005 и 2011 годах происходили после того, как власть теряла поддержку по крайней мере трети населения. Напомним, что в результате финансового кризиса 2008 года у большинства появилась стойкая неуверенность в завтрашнем дне, ощущение тупика. Это были универсальные настроения, «объединившие» участников как ксенофобского схода футбольных фанатов на Манежной площади в декабре 2010-го, так и гражданских митингов 2011–2012 годов. В течение трех лет, с конца 2008-го по декабрь 2011-го, количество одобряющих действия Путина снизился с 88% до 63%. Еще раньше, в середине нулевых, рейтинг проделал похожий путь всего за год, опустившись с 86% в декабре 2003-го до 65% в январе 2005-го.
Сползание рейтинга авторитарного правителя в «зону риска» (60–65% одобрения) означает, что в стране накопилась достаточная масса разочарованных людей (то есть около трети населения), готовых воспринять критику власти. При высокой доле недовольных поводом к протесту может стать любое событие (не обязательно имеющее «гражданский» и «демократический» характер). В 2005-м толчком к массовым выступлениям стала отмена льгот, в том числе на проезд в общественном транспорте (похоже на ситуацию в Бразилии двухлетней давности). В 2011 году мобилизация несогласных началась с протестного голосования на парламентских выборах, в результате которых «Единая Россия» лишилась конституционного большинства в Думе, а интеллигентная публика впервые за много лет обеспокоилась электоральными фальсификациями.
Право на справедливый суд находится в пятерке наиболее востребованных прав как для москвичей, так и для населения в целом, поэтому может считаться одним из центральных пунктов альтернативной повестки дня
При этом ошибочно считать, что протест был вызван усилиями оппозиции и гражданского общества. Скорее это была спонтанная реакция части общества на произвол властей. Большинство участников массовых акций выходило на улицу против бесконтрольной авторитарной власти, а не в поддержку лидеров и организаций. Существование в России достаточно развитой гражданской «инфраструктуры» направило протест в мирное русло, но было не в силах мобилизовать протестующих после того, как достаточно быстро правительство перехватило инициативу и протестная волна пошла на спад. Соответственно, и социальные сети, значение которых в протесте подчеркивают многие активисты и исследователи, скорее направляли протестующих, но не мобилизовывали их.
Для нашего анализа важно, что значительная масса населения была готова воспринять любую критику власти, и потому протесты 2011–2012 годов изначально пользовались сочувствием и пониманием почти половины населения страны (в Москве — больше половины горожан) — не потому, что массовые слои доверяли протестным лидерам или поддерживали звучавшие лозунги (опросы показывали, что не доверяли и не поддерживали), а потому что протестная активность совпала как с массовой растерянностью, неудовлетворенностью ситуации, так и с разочарованием во власти. Население воспринимало причины протестов не только как стремление протестующих «выразить недовольство результатами выборов» (в феврале 2012 года так думали 34%), но также как «накопившееся недовольство положением дел в стране» (38%), как реакцию на общий произвол власти (22%). Тогда к идейному ядру протеста начали присоединяться люди без четких политических убеждений, многие вышли на митинг впервые в жизни. Только сочувствие протестующим со стороны большинства (то есть в том числе тех, кто до того поддерживал политику Путина) создало условия для быстрого роста численности протестного движения с двух-трех до десятков тысяч, а по некоторым оценкам — более чем сотни тысяч участников.
Но есть все основания утверждать, что совпадение настроений меньшинства и большинства произошло случайно. Собственно, поэтому усилия власти по размежеванию большинства и оппозиционного меньшинства оказались настолько эффективными. За полгода сочувствие населения сменилось непониманием целей протестных акций, а затем и взаимным отторжением. У государственной пропаганды на нынешнем этапе получилось дискредитировать активистов и оппозиционеров в глазах населения как жуликов, извращенцев или агентов Запада. В свою очередь в оппозиционной среде считается нормой презрительно называть большинство, поддерживающее Путина, «колорадами», «ватниками» или «ватой» (а опросы общественного мнения, демонстрирующие настроения большинства, — «ватной социологией»).
Складывается впечатление, что многие оппозиционно настроенные активисты попросту вменяют большинству свои ценности, интересы и политические предпочтения (особенно этому подвержены те, кто ориентируется только на мнение своего ближнего круга и опросы в социальных сетях). Идеи разобраться в том, что именно волнует большинство, что заставляет население поддерживать существующий политический порядок, при этом даже не возникает. Когда же оказывается, что представления активистов о «народе» не соответствуют действительности, гораздо проще обидеться на население, а опросы общественного мнения объявить фальшивыми. Однако, отрицая существующее положение вещей, оппозиционеры всегда будут проигрывать власти, которая потому и может успешно манипулировать общественным мнением, что внимательно его изучает. Более того, похожие установки интеллигенции по отношению к большинству населения уже показали свою несостоятельность во второй половине XIX века, когда движение народников потерпело неудачу из-за своих неверных представлений об интересах русского крестьянства.
Сегодняшние социологические опросы показывают, что большинство населения волнуют прежде всего социальные права. Состояние системы здравоохранения, образования, условий труда беспокоит до 70% населения, тогда как право на участие в общественной и политический жизни, свобода собраний и ассоциаций важны лишь для 15–17%. Важно, что право на справедливый суд находится в пятерке наиболее востребованных прав как для москвичей, так и для населения в целом, поэтому может считаться одним из центральных пунктов альтернативной повестки дня. Также стоит обратить внимание на то, что свобода слова, право на получение информации и даже право на свободу ассоциаций для москвичей заметно важнее, чем для жителей других городов. Малый интерес населения к политическим вопросам не означает, что оппозиционеры должны отказаться от важных для них лозунгов, таких как «свобода политзаключенным», «свобода мирных собраний». Демократические ценности сами по себе дороги лишь небольшой части населения, но на их основе может быть выстроена программа достижения более справедливого общественного устройства. Опыт протестов 2011–2012 годов учит тому, что специфические интересы отдельных групп могут получить общественное признание только в рамках широкой общественной повестки и сами по себе вряд ли соберут поддержку большинства.
