20 декабря, в День чекиста, в Москве прошла ежегодная «большая пресс-конференция» Владимира Путина. Мероприятие обещало стать традиционной пиар-акцией главы государства, который всегда использовал подобные действа для демонстрации уверенности в собственных силах. Однако на этот раз все пошло не по плану. Как считает руководитель аналитического департамента Центра политических технологий, эксперт ИСР Татьяна Становая, это была первая пресс-конференция, на которой Путин постоянно терял инициативу и выглядел откровенно слабо.
Сильной стороной Владимира Путина как государственного деятеля всегда была способность быстро и четко формулировать свои мысли, выстраивать неоспоримую логику позиции, загонять оппонента в тупик и подавлять его своим несомненным чувством правоты. Но в этот раз Путин предстал перед публикой в совсем ином виде. Так, когда речь шла о наиболее трудных и политически острых темах, он многократно повторял, что не знает, не в курсе или не имеет ответа – при том что вряд ли найдутся наивные люди, готовые поверить в такую удивительную неосведомленность главы государства по наиболее дискуссионным вопросам политической повестки дня.
К примеру, Путин признался, что не знает – «просто не имеет понятия», – как нормализовать отношения с Грузией. Отвечая на вопрос агентства Bloomberg о том, вернутся ли в Россию деньги, которые «Роснефть» намерена уплатить за ТНК-BP (как заметил журналист, это офшорная сделка), президент сказал: «Этого мы не можем знать». И вообще, в том, что касается деофшоризации, Путин пояснил, что если сделки легальные, то это дело собственника – выводить свои активы или нет. В чем же смысл деофшоризации, если дело касается только криминальных финансовых потоков? Прояснить один из ключевых тезисов своего ежегодного послания глава государства оказался не в силах.
Поразительно, но Путин также не был уверен, в каком чтении принят антиамериканский законопроект, вводящий запрет на деятельность российских НКО, финансируемых из США, а также запрет на усыновление российских сирот американскими гражданами. А ведь это было главной темой пресс-конференции. Ситуация для подобных мероприятий беспрецедентная и доказывающая лишь одно: Путин оказался не в состоянии четко выразить свою позицию. Или же этой позиции у него попросту нет.
Он не смог ответить на вопрос, как скажется введение запрета на усыновление российских сирот американскими гражданами на судьбах тех детей, которые уже находятся на завершающей стадии усыновления. «Я просто не готов вам ответить», – откровенно признался Путин, опровергнув таким образом заявление его пресс-секретаря о том, что президент ночами изучает «котлеты» информации и готовится к встрече с журналистами. Плохо, судя по всему, подготовился.
С осведомленностью во внутриполитических проблемах дела у президента оказались не лучше. «Я не знаю, по каким основаниям этих людей задерживали», – недоумевал Путин, говоря об арестованных по «делу 6 мая» («организация массовых беспорядков»). «Я не знаю деталей», – признавался он, комментируя видеозапись, на которой российские оппозиционеры якобы встречаются с грузинским политиком Гиви Таргамадзе. Ну и главный «хит»: «деталей трагического случая гибели я не знаю». Это уже про смерть юриста Сергея Магнитского, зверски замученного в российском СИЗО.
Путин устал от критики, устал доказывать, «прошибать стену», которая растет между ним и активной частью общества
Что же произошло с Путиным за последнее время? Почему он вдруг перестал отвечать на вопросы? Ответ, как представляется, однозначен: пропасть между властью и обществом, между политическим лидером и его социальной базой увеличивается. Усугубляются отчужденность и непонимание, провоцирующие значительный рост раздражительности президента. Он устал от критики, устал доказывать, «прошибать стену», которая растет между ним и активной частью общества. Несколько раз во время пресс-конференции Путин выходил из себя. Сначала когда два первых же вопроса коснулись «детского закона». «Что здесь нормального, если вас унижают? Вам это нравится? Вы садомазохист? Страну не надо унижать!» – кричал Путин несчастному журналисту, обвиняя США в нарушении прав усыновленных российских детей.
Когда его спросили про прямые выборы губернаторов, Путин потребовал от представительницы «Коммерческих вестей» слушать внимательно и «больше к этому вопросу не возвращаться». «Мы талдычим уже, вокруг этого вопроса пляшем много-много лет, ну выслушайте хоть один раз и услышьте меня: мы за – и я лично – за прямые выборы губернаторов», – говорил президент. Однако по сути его позиция заключается в том, что прямые выборы – это хорошо, но с массой «но». В прежние годы этими «но» были разгул криминала, незрелость политической системы и т. д. Теперь появился новый повод: риски дестабилизации ситуации в национальных республиках, где государственные посты распределяются в соответствии с жесткими межклановыми квотами. Ранее Путин об этом не говорил, и он напрасно набросился на журналистку, которая, вероятно, хотела лишь узнать его позицию по поводу внесенного в Госдуму законопроекта, согласно которому право определять систему выборов глав субъектов РФ передается самим регионам. Путин оставил больше вопросов, чем ответов.
Путин вспылил и тогда, когда представитель агентства Reuters спросил его про Михаила Ходорковского – не пора ли ему на свободу? Президента постановка вопроса возмутила, и он стал говорить, что не влияет на суд и правоохранительные органы. Глава государства, видимо, забыл о том, как сам много раз говорил: «я дам соответствующее поручение правоохранительным органам проверить…», «я пошлю проверку», «я обращу внимание органов…» Или как в 2008 году грозился послать «докторов» к главе крупнейшей металлургической компании России «Мечел» Игорю Зюзину. Теперь Путин ни на что влиять не хочет – по крайней мере, публично. «Я никак не могу влиять! Я хочу, чтобы вы все услышали: я не влиял на деятельность правоохранительных и судебных органов вообще никак! Я вообще не лез в эту сферу! Я занимался своей конкретной работой!» – возмущался президент. Что это – попытка избежать ответственности?
Эмоциональность Путина – признак растущего непонимания и психологической усталости от растущего сопротивления со стороны общества, элит, Запада. И не только сопротивления. Президент оказался в тисках – между требующим перемен «креативным классом» и частью «охранителей» с безграничными амбициями в области развития госкапитализма и «закручивания гаек». Интересная оговорка прозвучала у Путина по поводу судебной реформы: он признался, что у «некоторых» уже появились сомнения, не слишком ли далеко зашла власть в продвижении независимости судебной системы? Не выйдет ли она из-под контроля государства и общества? Довольно странная формулировка, за которой читается страх утратить политический контроль над судебной властью и нашептывания «ястребов» начать пересмотр медведевских реформ.
Владимир Путин попытался убедить журналистов, что «не влиял на деятельность правоохранительных и судебных органов» в деле Михаила Ходорковского (на фото)
По сути трудных вопросов Путин практически не отвечал. «Что же все-таки произошло с Сергеем Магнитским? Почему для него наступил 1937 год?» – спросил журналист Los Angeles Times. «Но вопрос совершенно не в Магнитском», – передернул Путин. Так это была пресс-конференция или «монологи на заданную тему»? Даже на банальный вопрос из учебников для начинающих политиков – какие шаги Путин намерен предпринять в ближайшие годы? – он ответил перечислением своих достижений, не сказав ни слова о планах. Он постоянно смотрит в прошлое, избегая разговоров о будущем – если не считать ироничного пассажа о конце света через 4,5 млрд лет.
Но даже тогда, когда Путин отвечает на вопросы, он с трудом формулирует логическую позицию. Самый яркий пример – комментарии по поводу «детского закона». В той или иной форме Путину задали этот вопрос восемь (!) раз. Какова его позиция и мотивы поддержки? Ответ невозможно свести воедино, поскольку президент так и не сумел прояснить, является ли антиамериканский законопроект ответом на «Закон Магнитского». Сперва Путин заявил, что «детский закон» – это «реакция депутатов Государственной Думы на позицию американских властей», которая, со слов президента, заключается в том, что «американская Фемида не реагирует и освобождает от уголовной ответственности людей, которые явно совершили уголовное деяние в отношении ребенка» (речь идет об усыновленных российских сиротах). Путин недоволен тем, что российские наблюдатели не допускаются на суды, и что заключенное летом 2011 года (и вступившее в силу 1 ноября нынешнего года) соглашение между Россией и США, регулирующее порядок усыновления, не обеспечивает достаточных прав российским защитникам в американских судах. Однако через какое-то время Путин заявил уже о совсем других мотивах принятия «детского закона». «Вы представляете, что если бы у нас хоть что-нибудь такое [секретные тюрьмы ЦРУ] было? С потрохами бы сожрали уже давно! Такую бы развернули по всему миру вакханалию! А там все тихо, тишина. Ведь сколько раз было обещано, что Гуантанамо будет закрыта, а воз и ныне там. Где это? Тюрьма работает. Мы не знаем, может быть, и пытки продолжаются. Эти так называемые секретные тюрьмы ЦРУ. Кто наказан? И нам еще указывают на то, что у нас какие-то проблемы есть [с гибелью Магнитского]. Ну да, спасибо, мы знаем. Но принимать на этой основе какие-то антироссийские акты – это запредельная вещь, не спровоцированная ничем с нашей стороны», – заявил президент.
Так чем же является антиамериканский законопроект об ограничении деятельности НКО и прав детей-сирот – ответом на неработающее соглашение об усыновлении или ответом на «Закон Магнитского»? Пояснения за 4,5 часа пресс-конференции Путин так и не дал. Более того, в лучших чекистских традициях он не сказал, подпишет ли принятый Госдумой закон – несколько раз выразив однозначную поддержку законопроекту, Путин оставил себе возможность для отступления, заявив, что примет решение позже, так как сам текст он пока даже «не читал». (Прим. ИСР: Владимир Путин подписал закон о запрете на усыновления 28 декабря).
За четыре года «политических каникул» Путин отвык от жесткого диалога. Теперь ему приходится осознавать, что страна уже стала другой
Путался президент и в такой, казалось бы, знакомой ему теме как стабильность. Отвечая на вопрос лояльного Кремлю журналиста ВГТРК («второй кнопки»), не обернется ли стабильность застоем, Владимир Путин начал говорить о том, что в Китае стабильность приносит миллиардные инвестиции. Однако Путин, видимо, перепутал политическую стабильность с инвестиционной привлекательностью. С последним в России как раз плохо: инвесторы жалуются на полное отсутствие стабильности в правилах игры, на банальный беспредел, на чрезмерную зависимость экономики от государства, на политизацию важных инвестиционных решений, на слишком частый пересмотр правил регулирования, налогов и администрирования, на коррупцию и отсутствие работающих рыночных институтов и конкуренции. Здесь стабильностью не пахнет вовсе. Когда журналисты или эксперты говорят о «застое», под этим всегда подразумевается политический режим, его консерватизм, косность, неспособность к развитию и деградация. И Китай здесь совершенно ни при чем. И еще один пример путаницы: Владимир Путин уверенно говорил о нескольких уголовных делах, якобы возбужденных в отношении бывшего мэра Москвы Юрия Лужкова. В следственных органах об этих делах пока ничего не знают.
Важно отметить: изменился не только сам Путин, но и журналисты. Это была самая нелояльная и порой агрессивно настроенная аудитория за время проведения «больших пресс-конференций». Кто мог предположить, что журналист прокремлевских «Известий» спросит президента о жестком авторитарном режиме, и что почти 20 вопросов из 80 (то есть четверть) будут касаться острых политических тем: коррупции, преследования оппозиции, Ходорковского, Магнитского, гибели журналистов, авторитаризма, политической конкуренции и т. д.? Огромному комплексу социально-экономической политики (инфраструктурным проектам, ВТО, налоговой политике и социальным темам) были посвящены всего 16 вопросов.
Аудитория стала меняться там, где у Путина, как ему казалось, «все схвачено». И даже неприятные сюрпризы, к которым он явно готовился, должны были обернуться для него выигрышной полемикой, а не крахом. Героем пресс-конференции оказался вовсе не сам Путин, а два человека, которые впервые за многие годы загнали его в угол: Мария Соловьенко из газеты «Народное вече» (Владивосток) и Сергей Лойко из упомянутой выше Los Angeles Times. Они не боялись говорить с Путиным с хладнокровным издевательством (как Соловьенко) или с предельной жесткостью (как Лойко). За четыре года «политических каникул» Владимир Путин отвык от жесткого диалога. Теперь, когда он вернулся в Кремль, ему приходится осознавать, что страна уже стала другой.
