Институт современной России

Д.В.: Уже некоторое время в российской прессе и между экспертами идет дискуссия о том, как следует охарактеризовать политический режим в сегодняшней России. Некоторые используют понятие «авторитаризм», другие называют российский режим гибридным. Существует ли единое мнение среди представителей политической науки на Западе?

М.П.: Думаю, что вначале мне нужно сказать несколько слов о самих категориях, которые сегодня используются в политической науке, потому что в них можно довольно легко запутаться. Вы спрашиваете, является ли Россия гибридным режимом, но не существует единого мнения о том, какой режим следует считать гибридным. Такой режим сочетает элементы как демократии, так и авторитаризма. Это определение очень широкое. Например, многие политологи, в том числе Стивен Левитский и Люкан Вэй, относят к гибридным режимам «конкурентный авторитаризм» (competitive authoritarianism). Можно причислить к гибридам «электоральную демократию» (electoral democracy), а также политические системы, которые Ларри Даймонд называет гегемонным электоральным авторитаризмом (hegemonic electoral authoritarian regime). Поэтому, называя Россию гибридным режимом, вы теряете всю специфику ситуации. Действительно, у российской политической системы есть демократические черты, такие как выборы и многопартийная система. Но так как на выборах у оппозиции нет реального шанса победить — а в этом сегодня сходится большинство наблюдателей, — Россию нельзя считать даже электорально-авторитарной системой.

Д.В.: Так уж ли важно, относить Россию просто к гибридным режимам или обязательно нужно назвать ее авторитарной страной? К чему разбираться в этих оттенках?

М.П.: Это зависит от вашей цели. Если следовать циничной точке зрения, экспертам нужно как-то классифицировать имеющиеся данные, выделять однородные группы стран, анализировать, отслеживать изменение трендов во времени. Если смотреть на экспертов с большей симпатией, можно сказать, что они стараются понять и описать новые виды режимов, проводить между ними значимые различия. Уже во времена холодной войны ученые отмечали, что некоторые режимы не отвечают четким критериям, у них были как авторитарные, так и демократические характеристики, то есть они были где-то посередине. После окончания холодной войны число таких режимов заметно выросло. Теперь они принимают несколько другие формы, поскольку демократия стала в каком-то смысле международным стандартом, чего не было раньше. И теперь многие правительства стараются хотя бы выглядеть демократическими, чтобы получать международную помощь, чтобы к ним хорошо относились в международных организациях и т. д. Поэтому многие страны выстроили демократические фасады, устраивали шоу из якобы демократических процедур — к примеру, таких как многопартийные выборы. Политолог Андреас Шедлер писал, что «различие между электоральной демократией и электоральным авторитаризмом проводится на том основании, что для демократии необходимы выборы, но не всякие выборы. Идея демократического самоуправления теряет смысл, когда выборы превращаются в фарс. Попросту говоря, чтобы считаться демократическими, выборы должны быть свободными и честными».¹

Д.В.: Каково ваше определение демократии?

М.П.: Обычно, когда мы говорим «демократия», на самом деле мы имеем в виду либеральную демократию. Словосочетание «либеральная демократия» указывает на две составляющие — либеральную и мажоритарную. Мажоритарная составляющая означает свободные честные выборы. Либеральная составляющая означает защиту прав отдельной личности и меньшинств. Не любое желание большинства является демократическим. Так, в самом первом номере нашего журнала польский философ Лешек Колаковский в своей статье «Неопределенности демократического века» (Uncertainties of a Democratic Age) написал, что если 51% населения голосует за уничтожение оставшихся 49%, то такое решение большинства нельзя считать демократическим. В основу системы либеральной демократии положен принцип, что права как отдельного человека, так и различных меньшинств должны уважаться большинством. Проблема в том, где провести эту грань: например, должно ли большинство решать, будут ли в стране уважаться права сексуальных меньшинств, или же это должно рассматриваться как неотъемлемое право отдельного человека? В целом краткое определение может быть таким: либеральная демократия — это политический режим, в котором фундаментальные права отдельной личности и различных меньшинств находятся под защитой, а все остальные вопросы решаются мнением большинства.

Д.В.: Какие страны можно отнести к авторитарным режимам?

М.П.: Существует большое количество авторитарных режимов, которые заметно отличаются друг от друга. Например, Китай, Саудовская Аравия и Бахрейн — это авторитарные страны, так как выборы высших должностных лиц в них не проводятся вообще. Иногда такие страны относят к «закрытым» авторитарным режимам. Политические системы, в которых имеются хотя бы формальные многопартийные выборы, можно подразделить на три категории. В первом случае выборы проводятся в соответствии с формальными демократическими требованиями, то есть эти выборы более или менее честные и свободные. На противоположном полюсе находятся системы, в которых выборы полностью контролируются и у оппозиции нет никаких шансов победить. Промежуточное место занимают режимы, которые Левитский и Вэй определяют как электоральный авторитаризм. В такой системе кандидаты от власти имеют огромные преимущества на выборах, но победа оппозиционных кандидатов не исключена. Власть может подтасовать результаты в пользу своих кандидатов, но если доля голосов, отданных за оппозиционных кандидатов, будет действительно велика, у них появляется шанс на победу. И это иногда происходит. Примером могут служить недавние президентские выборы в Шри-Ланке. Все были убеждены, что это авторитарная система, и для тех, кто следил за выборами, победа кандидата от оппозиции стала полной неожиданностью. Часть элит перешла на сторону оппозиции, и премьер-министр, баллотировавшийся на пост президента, проиграл выборы. Это показывает, что в некоторых случаях победа оппозиции на выборах возможна даже в авторитарных режимах.

Д.В.: Какое положение занимает Россия в этой трехчастной системе?

М.П.: Россию можно определить как гегемонистский авторитаризм или гегемонистский электоральный авторитаризм. Пусть звучит немного неуклюже, однако это схватывает сущность. Левитский и Вэй использовали термин «полный авторитаризм» (full authoritarianism), объясняя, что в таком режиме отсутствует элемент конкуренции. В эту категорию они относили как «закрытые» авторитарные режимы (Китай, Куба и Саудовская Аравия), так и гегемонистские режимы (hegemonic regimes), в которых формальные демократические институты существуют на бумаге, но на практике сведены до уровня фасада или декорации. В режимах подобного рода выборы так тесно связаны с репрессиями, ограничениями для оппозиционных кандидатов и фальсификациями, что их результаты предопределены заранее. Оппозиция сведена до маргинального уровня, и ведущие критики режима часто находятся в тюрьме или их просто не допускают к участию в выборах.² Конечно, и тут есть вариации. По сравнению с другими гегемонистскими режимами в России не самые жесткие ограничения. То, как обращаются с Навальным и другими настоящими оппозиционными политиками, как поддерживаются псевдооппозиционные партии, убеждает наблюдателей, что оппозиция в России не сможет выиграть президентские или парламентские выборы. И этого не случится, пока не произойдут другие изменения. Например, если бы возникли разногласия в элитах, если бы Медведев или Иванов открыто выступили против Путина и объявили о своем участии в следующих выборах. И если такой человек не подвергнется репрессиям, Россия начнет продвижение к демократии.

Д.В.: Насколько стабильны авторитарные режимы? Есть мнение, что авторитаризм — это временное положение, которое должно разрешиться либо в пользу более демократического строя, либо привести к тому, что принято называть несостоявшимся государством.

М.П.: Я бы сказал, что это нестабильное равновесие. Авторитарный режим будет развиваться либо в сторону большей открытости, либо в направлении больших репрессий — иначе очень сложно удержать власть. Что касается гегемонистских режимов, они могут быть гораздо более стабильными как раз потому, что не допускают никакой конкуренции и применяют репрессии к оппозиционным политикам. Я не испытываю оптимизма по поводу возможности скорых изменений в России и похожих странах, где правители твердо держат власть в своих руках. Формально здесь есть выборы и многопартийность, но все знают, кто выиграет следующие выборы. Экономические проблемы могут послужить толчком к расколу в элитах или даже к общественному недовольству, как это было в Египте или Тунисе. Перемены в таких странах, как Россия, всегда происходят неожиданно, и я не стал бы полностью исключать такого развития событий. Но не делал бы ставку, что это произойдет скоро.

Д.В.: Если режим настолько устойчив, что же делать российской оппозиции?

М.П.: Я бы не стал преувеличивать существующую стабильность. Думаю, что ситуация будет оставаться стабильной в течение пяти-десяти лет. Показательным станет 2018 год, когда Путин будет решать, выдвигать ли снова свою кандидатуру на пост президента. Авторитарные режимы наиболее уязвимы на этапе передачи власти. До тех пор пока лидер находится у власти, мало что может поколебать стабильность. Но когда происходят изменения на самом верху, режим оказывается уязвимым. Сложно что-то советовать политической оппозиции сегодня. Мне кажется, что одной из приемлемых стратегий могут быть попытки добиться официальных постов на местном уровне, создавая тем самым очаги распространения демократических идей. Построение гражданских структур может быть даже более важной работой. Оно вряд ли приведет к сиюминутным изменениям, но может стать инвестицией в будущее. Ведь когда появится реальная возможность перемен, понадобятся люди, разбирающиеся в том, как работает демократия, имеющие опыт коллективного действия.

Д.В.: Получается, что мы балансируем между неоправданным оптимизмом по поводу быстрых перемен и боязнью, что снова пропустим «распад Советского Союза».

М.П.: Совершенно верно. Очевидно, что российские власти сегодня не считают, что могут расслабиться. Во всяком случае, они нервно реагируют на любые действия оппозиции. Авантюризм во внешней политике приносит режиму поддержку населения, но ухудшение внешнеполитической конъюнктуры может нанести серьезный ущерб. В этом смысле Путин постоянно рискует, хотя до сих пор этот риск оказывался оправданным.

Д.В.: А как вы считаете, была ли в России демократия 10 или 20 лет назад? Что по этому поводу думает западное научное сообщество?

М.П.: Существует консенсус, что Россию сегодня невозможно считать демократической страной. Но среди политологов нет единого мнения о том, была ли Россия демократической в 1990-е годы, во времена Ельцина. Можно сказать, что и тогда выборы не были свободными и честными, присутствовали фальсификации, мошенничество и разного рода ограничения для оппозиционных кандидатов. С другой стороны, пресса была намного свободнее. Олигархи действительно имели много власти, но они могли не соглашаться друг с другом, и это создавало пространство возможностей для оппозиционных кандидатов и негосударственных СМИ. В результате этого в 1990-х годах в России было больше конкуренции, больше свободы, гражданские права были лучше защищены. Трудно сказать, когда именно произошел поворот к авторитаризму. Если я правильно помню, Freedom House впервые назвал Россию «несвободной» в 2005 году. Сегодня некоторые эксперты говорят, что они сделали это слишком поздно, что процесс ужесточения [режима] начался гораздо раньше. Об этом можно спорить. Но после 2005 года уже никто не мог всерьез говорить о демократии в России.

Д.В.: Вы уже цитировали Левитского, Вэя, Шедлера, упомянули Даймонда. Все эти эксперты неоднократно публиковали свои статьи на страницах Journal of Democracy. Ваш журнал недавно отпраздновал свое 25-летие, что изменилось в подходе к исследованиям демократии за эти годы?

М.П.: Когда мы начинали, было не так много работ, которые бы впрямую исследовали вопросы перехода к демократии. Теперь же в Американской ассоциации политической науки есть секция по сравнительным исследованиям в области демократизации, и по количеству выходящих публикаций эта секция находилась на четвертом месте среди остальных. Сформировалось соответствующее направление исследований. Наш журнал во многом определил направление этих изменений. Журнал также инициировал дискуссию о гибридных режимах, когда в апреле 2002 года мы опубликовали четыре статьи под общей рубрикой «Выборы без демократии?», включая работы Даймонда, Шедлера, Левитского и Вэя. Эти работы, помимо прочего, положили начало дискуссии об электоральных авторитарных режимах. И сегодня этот термин стал общеупотребимым.

Д.В.: Насколько важным для понимания мировых процессов демократизации является случай России?

М.П.: Исследователи сегодня сходятся в том, что в 1990-х годах мировой процесс демократизации достиг своего пика, а в начале 2000-х этот процесс замедлился. Ориентировочно с 2005 года можно говорить о стагнации или даже некотором упадке на этом направлении. Россия откатилась назад к авторитаризму где-то в начале 2000-х, и это можно считать одним из наиболее значимых событий, прервавших продвижение демократии по миру в последние несколько десятилетий. Если бы Россия стала демократической страной, сегодня мир выглядел бы иначе. Что касается процесса развития и упадка демократии в мировом масштабе, случай России является одним из наиболее значимых. Но сам по себе российский режим вовсе не является уникальным, Азербайджан и Белоруссия несильно отличаются от России.

Д.В.: Каковы шансы России стать более демократической в будущем?

М.П.: Я думаю, что это возможно. В последнее время демократии были не слишком успешными, однако запрос на демократию, особенно в тех местах, где она отсутствует, сегодня чрезвычайно высок. Люди предпочитают жить в демократической стране, нежели при диктатуре. И это не меняется. В долгосрочной перспективе характер политического строя в России будет зависеть от внутренней эволюции. С одной стороны, с ростом благосостояния люди более склонны поддерживать демократическое устройство, потому что уровень образования тоже увеличивается. Посмотрите на Украину: если бы не вмешательство [со стороны России], шансы этой страны на построение демократии были бы достаточно высокими. Или возьмем Южную и Восточную Европу, Балканы: их можно отнести к гибридным режимам. Если на следующие несколько десятилетий главным партнером этих стран останется Европейский союз, то постепенно они могут стать демократическими. Но если влияние России на них усилится, если партии в этих странах будут финансироваться из России, если из-за недавних российских военных маневров они будут опасаться иметь близкие отношения с Европейским союзом, это изменит политический расклад. Если говорить о России в долгосрочной перспективе, то я скорее остаюсь оптимистом. Это страна с высоким уровнем образования, относительно высоким достатком, а значит, она имеет потенциал к демократизации.

 

Источники:

1. Andreas Schedler. Elections Without Democracy: The Menu of Manipulation / Journal of Democracy, April 2002. Volume 13, Issue 2.
2. Levitsky, L. Way. Competitive Authoritarianism: Hybrid Regimes After the Cold War, 2010.