Институт современной России

О существовании гомосексуализма я узнала в раннем комсомольском возрасте. В этот день моя мама, преподававшая в Университете дружбы народов имени Патриса Лумумбы, пришла домой в слезах и с порога стала рассказывать отцу о том, что покончил жизнь самоубийством ее студент, приехавший учиться в СССР из какой-то латиноамериканской страны. Он был гей и до приезда в Москву даже не подозревал, что мужеложство в СССР уголовно наказуемо. Когда блюстители нравственности сообщили куда следует о сексуальных предпочтениях латиноамериканского студента, за ним пришли. Студент выпрыгнул из окна общежития и разбился насмерть. Из ответов родителей на шквал моих вопросов стало ясно, что гомосексуалисты — не слишком счастливые люди, которым очень тяжело живется в нашей стране. Такое объяснение было весьма нетипично для советских людей. Но мои родители были не в мейнстриме.

Позицию мейнстрима я узнала, учась на втором курсе юрфака МГУ, в процессе изучения советского уголовного права. Обойти молчанием статью 121 УК РСФСР, устанавливавшую уголовную ответственность за мужеложство, преподаватели не могли. Но их объяснения были несколько иными: гомосексуалисты, оказывается, были людьми даже не второго, а какого-то совсем последнего сорта, аморальными и психически нездоровыми. Ответы на наши вопросы о природе однополых отношений были четкими и исключавшими возможность двойного толкования: гомосексуалисты — люди развращенные, безыдейные и подверженные тлетворному влиянию Запада. Заметьте: это были ответы профессоров одного из лучших университетов страны. Нетрудно представить себе, что думали по этому поводу представители других сегментов населения.

В дореволюционной России отношение к приверженцам однополой любви было не всегда одинаковым, но в целом достаточно толерантным. Ряд знаменитых представителей творческой интеллигенции и даже некоторые государственные чиновники особо не скрывали свои гомосексуальные предпочтения, что не делало этих людей париями в глазах общества. При советской власти отношение к гомосексуалистам варьировалось. В первые послереволюционные годы в рамках общей либерализации отношения общества к гендерным проблемам и проблемам сексуальности гомосексуализм как уголовно наказуемое деяние не рассматривался: ни УК РСФСР 1922 года, ни изначальная редакция УК РСФСР 1926 года не предусматривали мужеложство как отдельный состав преступления.

Неуклонное усиление авторитарного характера советского политического режима и одновременный рост уголовной репрессии стали особенно очевидны в начале 1930-х годов. В это время был принят ряд нормативно-правовых актов, сделавших жизнь советских граждан, согласно известной формуле Сталина, «лучше и веселее». В 1932 году было принято печально известное Постановление ЦИК СССР, вошедшее в историю страны как «закон о трех колосках» или «указ 7/8». Согласно этому акту, хищение общественной собственности, даже совершенное в минимальных размерах, каралось самым жестоким образом, вплоть до расстрела с конфискацией имущества. Покушающиеся на общественную собственность были объявлены врагами народа, амнистия к лицам, осужденным по таким делам, не применялась, а борьба с ними была определена в качестве приоритета органов советской власти.

Закон от 8 июня 1934 года «Об уголовной ответственности за измену родине» ввел коллективную ответственность за действия, нарушавшие положения действующего советского законодательства: наряду с провинившимся гражданином признавались виновными и несли ответственность его близкие. В марте 1934 года в УК РСФСР была включена новая статья, криминализовавшая гомосексуализм. Спустя два месяца нововведение горячо поддержал едва ли не самый народный из мастеров культуры того времени — Максим Горький, написавший в статье, опубликованной в газете «Известия»: «Уничтожьте гомосексуализм — фашизм исчезнет!». Следующий УК РСФСР 1960 года также предусматривал уголовную ответственность за мужеложство. Статья 121 УК действовала вплоть до 1993-го.

Принятие в 1996 году нового российского Уголовного кодекса, основанного на демократических принципах и декриминализовавшего ряд типично советских составов преступления, включая мужеложство, стало не только большой победой в сфере гуманизации российского уголовного права, но и убедительным доказательством приверженности нового руководства страны идеям демократии. Но ликовали по поводу декриминализации мужеложства далеко не все. Презрение и нелюбовь к гомосексуалистам — это часть отношения Homo soveticus к тем, кто отличается от общей массы. А Homo soveticus оказался крайне живучим: Советский Союз распался больше 20 лет назад, но Homo soveticus, приспособившись к новым условиям, по-прежнему здесь, с нами.

Тому есть много подтверждений, и одно из них — неустанные попытки вновь криминализовать однополые отношения или хотя бы их пропаганду. В свое время над этим очень усердствовал депутат Александр Чуев, четырежды вносивший на рассмотрение Государственной думы законопроект об установлении уголовной ответственности за пропаганду гомосексуализма. Предложенная Чуевым дефиниция нового состава преступления была поистине роскошна: «Пропаганда гомосексуализма, содержащаяся в публичном выступлении, публично демонстрирующемся произведении или средствах массовой информации, в том числе выражающаяся в публичной демонстрации гомосексуального образа жизни и гомосексуальной ориентации, наказывается лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок от двух до пяти лет».

Все, кто имел возможность ознакомиться с данной законодательной инициативой, испытали катарсис, после чего принялись объяснять, что именно не так c этим законопроектом. Официальные отзывы и заключения были отправлены в профильный комитет Госдумы, правовое управление Думы и правительство РФ. Указав на несоответствие законопроекта положениям Конституции и Европейской конвенции по правам человека, и Дума, и правительство с завидным единодушием отметили:

• установление уголовной ответственности за пропаганду деяния, признаки которого не образуют состава преступления, бессмысленно и нелогично;
• пропаганда не являющегося уголовно наказуемым деяния не обладает признаком общественной опасности и посему не может рассматриваться в качестве преступления.

Но Чуев не сдавался. С упорством Катона Старшего он пытался внести любезный его сердцу законопроект на рассмотрение нижней палаты российского парламента. И глас его не остался неуслышанным: 11 июня 2013 года в России была установлена административная (пусть не уголовная) ответственность за гей-пропаганду. Статья 6.21 Кодекса об административных правонарушениях (КоАП) содержит следующее определение данного деяния: «Пропаганда нетрадиционных сексуальных отношений среди несовершеннолетних, выразившаяся в распространении информации, направленной на формирование у несовершеннолетних нетрадиционных сексуальных установок, привлекательности нетрадиционных сексуальных отношений, искаженного представления о социальной равноценности традиционных и нетрадиционных сексуальных отношений, либо навязывание информации о нетрадиционных сексуальных отношениях, вызывающей интерес к таким отношениям».

Никогда не бывает так плохо, чтобы не могло стать еще хуже. Слава богу, уголовную ответственность за гомосексуализм не восстановили. Но и запрет гей-пропаганды не просто плохо выглядит с точки зрения людей, не страдающих гомофобией, — он идет вразрез с общемировой тенденцией борьбы с дискриминацией по признаку сексуальной ориентации. На момент принятия Всеобщей декларации прав человека в 1948 году этот вопрос столь остро не стоял на повестке дня, поэтому дискриминация по признаку сексуальной ориентации в ней еще не упоминается. Но уже в Хартии ЕС об основных правах, принятой в 2000 году, содержится прямой запрет данного вида дискриминации (ст. 21). И это далеко не единственный запрет такого рода.

Нашумевшая статья КоАП довольно быстро оказалась на рассмотрении Конституционного суда России. В своем постановлении от 23 сентября 2014 года КС признал статью 6.21 соответствующей Конституции страны. При этом он отметил следующее: «Цель, которую преследовал федеральный законодатель при установлении данной нормы, — оградить ребенка от воздействия информации, способной подтолкнуть его к нетрадиционным сексуальным отношениям, приверженность которым препятствует выстраиванию семейных отношений, как они традиционно понимаются в России и выражены в Конституции Российской Федерации. Конституционный суд Российской Федерации признает, что возможность влияния соответствующей информации, даже поданной в навязчивой форме, на будущую жизнь ребенка не является безусловно доказанной». КС также подчеркнул, что интересы детей как «лиц, не достигших совершеннолетия и потому находящихся в уязвимом положении» являются безусловным приоритетом и федеральный законодатель вправе «использовать для оценки необходимости введения тех или иных ограничений критерии, основанные на презумпции наличия угрозы интересам ребенка».

Далее КС отметил, что «часть 1 статьи 6.21 КоАП Российской Федерации, как следует из ее содержания, исходит из недопустимости пропаганды среди несовершеннолетних нетрадиционных сексуальных отношений или навязывания им информации о таких отношениях любыми лицами — вне зависимости от их сексуальной ориентации. Использованный в данной норме термин «нетрадиционные сексуальные отношения» и фраза «искаженное представление о социальной равноценности традиционных и нетрадиционных сексуальных отношений» обусловлены лишь ее целевым назначением и не означают негативной оценки государством нетрадиционных сексуальных отношений как таковых, не направлены на умаление чести и достоинства граждан, практикующих подобные отношения.

Стоит заметить, нечто подобное мы уже читали. В постановлении КС от 8 апреля 2014 года использовался аналогичный прием: «законодательная конструкция некоммерческой организации, выполняющей функции иностранного агента, не предполагает негативной оценки такой организации со стороны государства, не рассчитана на формирование отрицательного отношения к осуществляемой ею политической деятельности и тем самым не может восприниматься как проявление недоверия или желания дискредитировать такую некоммерческую организацию и (или) цели ее деятельности». Иными словами, нам снова объяснили, что именно мы сейчас видим. А то вдруг еще что-то не то подумаем...

То есть на самом деле ч. 1 статьи 6.21 КоАП, оказывается, вот про что: «она направлена на защиту таких конституционно значимых ценностей, как семья и детство, а также на предотвращение причинения вреда здоровью несовершеннолетних, их нравственному и духовному развитию и не предполагает вмешательства в сферу индивидуальной автономии, включая сексуальное самоопределение личности, не имеет целью запрещение или официальное порицание нетрадиционных сексуальных отношений, не препятствует беспристрастному публичному обсуждению вопросов правового статуса сексуальных меньшинств».

Вот, оказывается, как все благостно и хорошо в российском законотворчестве: и цель достойная, и мотивация убедительная. Оградил федеральный законодатель наших детей от зловещей гей-пропаганды, исходя из презумпции наличия угрозы интересам ребенка. Хорошая презумпция, правильная. Жаль, что раньше ее не использовали, когда принимали «закон Димы Яковлева», а также акты, на основании которых сейчас закрывают детские больницы в Москве.