Российская аннексия Крыма в 2014 году стала переломным моментом в отношениях Кремля с Западом. В то время как в самой России это событие воспринимается главным образом как «восстановление исторической справедливости», на Западе его расценивают как нарушение суверенитета и территориальной целостности Украины, а также как первую со времен Второй мировой войны попытку переписать границы Европы. Агрессивное поведение России на международной арене и сегодня вызывает беспокойство. Исследователь российской политики Томас Ходсон изучил, как Кремль манипулирует языком международного права для оправдания своих действий.
6 августа 2008 года. Российские миротворческие войска на границе между Грузией и Южной Осетией. Фото: Александр Климчук / ТАСС
Примечание автора. В основу этой статьи положена диссертация, написанная мной для получения степени магистра в области российской и постсоветской политики в Школе славянских и восточноевропейских исследований Лондонского университетского колледжа в 2017 году. Целью работы было изучить, как Кремль манипулирует языком международного права и пытается приравнять — с точки зрения закона и морали — свои действия в Грузии, на Украине и в других странах к вмешательству Запада в конфликты в Косово, Ираке и Ливии. Лейтмотивом исследования стало условное разделение стран на «носителей» языка международного права, устанавливающих нормы и правила, и «неносителей» (к ним относится и Россия, которая, однако, стремится присоединиться к первой категории стран). В этой статье рассказывается о том, как Кремль выработал особую языковую (вербальную) стратегию, позволяющую провести параллели между независимостью Косово и аннексией Крыма. При этом Москва вернулась к практике времен «холодной войны», состоящей в одновременной критике и заимствовании риторики противоположной стороны, а также стала претендовать на статус «носителя» языка международного права.
Россия как «неноситель» языка международного права
За последнее десятилетие Россия развязала войну против Грузии, аннексировала Крым и вторглась в Восточную Украину. Мировое сообщество осудило эти действия как грубые нарушения международного права. Кремль же считает их не чем иным, как логическим следствием «прецедентов», созданных самими обличителями Москвы. Два таких «прецедента» относятся к Косово: бомбардировка Сербии в 1999 году и провозглашение независимости Косово в 2008-м.
В данной статье аргументация Кремля анализируется с точки зрения норм закона и лингвистики. Мы попытаемся показать, как российские власти научились мастерски «маскировать» свои геополитические притязания с помощью языка международного права, ссылаясь при этом на конкретные действия Запада. Тем самым Кремль превратил международное право в один из элементов ведущейся сегодня масштабной информационной войны.
Чтобы объяснить поведение Москвы в последнее десятилетие, я воспользуюсь метафорой, предложенной в академической статье Анны Долидзе «Неносители языка международного права на примере России» (The Non-Native Speakers of International Law: the Case of Russia, 2014). Долидзе вводит концепцию «носителей» и «неносителей» языка международного права, в рамках которой Россия — в свете своего советского прошлого — принадлежит ко второй категории (наряду с такими странами, как Китай и Иран). Согласно этой концепции, страны-«неносители» подходят к международному праву с двух разных позиций: «недовольного иностранца» (disaffected foreigner), страдающего комплексом неполноценности, либо «вдохновленного полиглота» (empowered multilingual speaker), который обращается с ним свободно и на равных с «носителями». Коллективным «носителем» языка международного права является Запад — в силу своего экономического, политического и языкового превосходства в мире на протяжении последних веков (хотя сегодня это превосходство ставится под сомнение). Эта дихотомия служит удобным методологическим ориентиром исследования.
Закон как язык
Одна из эффективных методик изучения иностранного языка состоит в подражании речи носителей до полного овладения языком. В процессе те, кто изучает новый язык (неносители), допускают ошибки, а носители их исправляют. Если же ошибается носитель языка, «неправильное» употребление языковой единицы считается идиоматическим и верным в конкретных обстоятельствах. Продолжая нашу метафору, можно сказать, что «неносителей» языка международного права «исправляют» или наказывают за нарушения правовых норм, а «носителей» — нет (отсюда, в частности, отсутствие санкций в отношении участников «коалиции согласных», поддержавшей «вторжение» США в Ирак в 2003 году: в тех обстоятельствах было «правильно» свергнуть Саддама Хусейна).
В праве, как и в языке, грань между «правильным» и «неправильным» — часто вопрос восприятия. И там и там «правильность» определяется характером употребления/применения. Так, британские филологи могут сетовать на обилие американизмов, но, если такие идиомы и речевые обороты используются большинством носителей английского языка, они по определению воспринимаются как правильные.
Похожий расклад Кремль использует применительно к международному праву. Западные блюстители закона могут называть действия Москвы в Грузии и на Украине неправомерными — в ответ Кремль указывает на Косово. Поскольку «носители» языка международного права урегулировали конфликт в Косово, провозгласив его независимость и изменив при этом «грамматику» международного права, последующие действия Кремля следует считать не нарушением закона, а лишь применением новой «правовой идиомы», введенной в оборот «носителями». В случае с Крымом Кремль не ограничился отделением полуострова и осуществил полномасштабную аннексию, сформулировав свою собственную «идиому».
Россия и Косово
Недовольство России международно-правовым полем и своим статусом «неносителя» языка международного права берет начало в 1990-х. Кремль оказался неспособен помешать военной операции НАТО против бывшей Югославии (известной как операция «Союзная сила») и воспринял это как политический провал. Натовская кампания в Югославии стала кульминацией десятилетнего периода упадка российской внешней политики, который начался после заключения негласного соглашения между Михаилом Горбачевым и западными лидерами о том, что в обмен на принятие Россией объединения Германии Запад признает советские (и российские) особые интересы в Восточной Европе.
С точки зрения Москвы, косовская ситуация была аналогична ситуации в Чечне, а интервенция НАТО в Косово создавала потенциальную, хоть и маловероятную, угрозу вмешательства Запада в чеченский конфликт из-за предполагаемых массовых злодеяний в Грозном. Именно здесь мы наблюдаем первый в постсоветской истории опыт «имитации» действий Запада со стороны Москвы. Через несколько месяцев после операции Североатлантического альянса российские вооруженные силы начали вторую чеченскую кампанию, в ходе которой Грозный подвергся авиаударам, повторявшим натовские бомбардировки Югославии. События в Косово повлияли на тактику Москвы в Чечне, сделав применение силы «менее неправомерным». Так Россия, «неноситель» языка международного права, училась копировать «нарушения» Запада, представляя собственные действия правомерными в рамках новой нормативной системы, которая создавалась западными странами. После 11 сентября 2001 года Москва пошла еще дальше, использовав западную риторику «войны с терроризмом» применительно к Северному Кавказу.
В феврале 2008 года, спустя годы напряженных отношений с Сербией и затяжных переговоров, Косово в одностороннем порядке и при поддержке США и Евросоюза объявило о своей независимости. Официальная позиция Кремля состояла в том, что декларация независимости Косово грубо нарушает нормы международного права, поскольку была принята без соответствующей резолюции Совета безопасности ООН. Несколькими месяцами ранее, в июне 2007 года, Владимир Путин заявил: «Мы выступаем за диалог и соблюдение норм международного права, включая уважение территориальной целостности государств. Если мы решим отдать праву народов на самоопределение приоритет над принципом территориальной целостности, это придется сделать повсеместно в мире, в частности в Южной Осетии, Абхазии и Приднестровье. Такое решение может привести к всплеску сепаратизма в Европе. Посмотрите на Шотландию, Каталонию…»
Очевидно, что еще до принятия декларации независимости Косово российское руководство строило свою вербальную стратегию с учетом заложенного в международном праве противоречия между принципом территориальной целостности и правом наций на самоопределение. С точки зрения России, признание независимости Косово создавало прецедент в пользу других регионов мира, стремящихся к тому же. Вменяемое Западу нарушение территориальной целостности Сербии отдавало приоритет праву народов на самоопределение. Неудивительно, что позднее Москва охотно ссылалась на пример Косово, чтобы оправдать как отделение Южной Осетии и Абхазии от Грузии, так и аннексию Крыма.
Южная Осетия и Абхазия
Если в случае с Косово российское правительство отстаивало территориальную целостность Сербии, то в конфликте с Грузией в августе 2008 года оно заняло прямо противоположную позицию. Риторика Кремля на протяжении так называемой «Пятидневной войны» почти в точности повторяла аргументацию НАТО во время операции «Союзная сила» в 1999-м. Пытаясь оправдать свои действия против Грузии, Москва использовала формулировки, которые намеренно вызывали ассоциации с косовским сценарием. Несмотря на то что Косово имело весьма отдаленное отношение к геополитической необходимости помешать вступлению Грузии в НАТО, «косовский прецедент» послужил для Москвы шаблоном, которым она воспользовалась для достижения внешнеполитических целей. Кремль действовал согласно своим политическим интересам, обосновывая свое поведение на языке международного права.
Важнейшей составляющей стратегии Москвы было достижение морального паритета. Особенно четко это стремление читалось в использовании Россией понятий «изгнание» и «геноцид» — «неноситель» языка международного права пытался заимствовать терминологию «носителей». В августе 2008 года МИД РФ заявил, что в результате нападения Грузии на Южную Осетию более 2 тысяч человек погибли, а более 30 тысяч были вынуждены покинуть свои дома — тем самым Россия повторяла риторику НАТО времен косовского конфликта.
Преувеличенные данные о числе жертв свидетельствуют о желании Москвы классифицировать события в Южной Осетии как геноцид и таким образом приравнять их к событиям в Косово. Однако этим Москва не ограничилась. Зная, что в 1999 году у НАТО не было возможности сослаться на необходимость самообороны в соответствии со статьей 51 Устава ООН, Кремль в 2008-м сделал именно это. По закону о гражданстве РФ у многих жителей Южной Осетии и Абхазии были российские паспорта. Этот факт позволил Москве заявить о своей «обязанности защищать» российских граждан и воспользоваться нормой «ответственность по защите» (responsibility to protect, R2P), введенной ООН в ответ на бесспорные акты геноцида, в том числе в Косово. Целью Кремля было подкрепить моральный паритет «правовым превосходством».
Если продолжить метафору международного права как языка, после провозглашения независимости Южной Осетии и Абхазии Россия превратилась из «обиженного неносителя» в «полиглота», способного «переключаться» с одних правил и норм на другие в зависимости от ситуации и не чувствуя особых противоречий. Во время косовского конфликта Москва отстаивала «старые» правила игры, а именно приоритет территориальной целостности, поскольку эти правила были в одностороннем порядке «нарушены» Западом.
Однако в отношениях с Грузией Кремль посчитал возможным применить «новые» правила игры, так как в этом случае «косовский прецедент» создавал новую норму, поддерживающую принцип самоопределения народов. Теперь функционировали две параллельные нормативные системы, и Россия как мировая держава получила право применять любую из них сообразно своим национальным интересам. Эпоха однополярного мира, с жесткой критикой которого Владимир Путин выступил на Мюнхенской конференции по безопасности в 2007 году, фактически закончилась.
Продолжение следует.
Источники:
[1] См., например: Collision Course: NATO, Russia, and Kosovo by John Norris (Praeger, 2005), стр.15
[2] Russia, the West, and Military Intervention by Roy Allison (OUP, 2013), стр.56
Перевод Дианы Фишман.
