Институт современной России

Ольга Хвостунова (О.Х.): Сейчас все говорят о «сланцевой революции» в США. Как это отразится на развитии мировой энергетики?

Леонид Григорьев (Л.Г.): Если бы цены на нефть не подскочили до $100 за баррель и, соответственно, цены на газ – до $300–400 за тысячу кубометров, то никакой «сланцевой революции» не было бы. Развитие технологий по добыче сланцевого газа было бы слишком затратной задачей. Такие расходы были бы возможны только в интересах энергетической безопасности, но до крайностей дело не дошло. Сочетание высоких цен, интеллекта и возможностей англосаксонского инвестиционного климата позволило эту задачу выполнить. Можно сказать, что это «англосаксонский газ». Но сегодня мы, возможно, стоим на пороге революции не столько сланцевого газа, сколько сланцевой нефти. Учитывая, что энергобезопасность США обычно рассматривается в контексте импорта из Канады и Мексики, плюс Бразилия сейчас выходит на экспорт, в ближайшие годы Северная и Южная Америки достигнут энергетической независимости от остального мира. Те объемы, которые США сейчас закупают на Ближнем Востоке, через пять-десять лет могут и не понадобиться. В целом США близки к цели, которую они себе поставили еще при президенте Картере, в 1976 году, сразу после первого большого нефтяного кризиса.

О.Х.: Если США начнут экспортировать сланцевый газ, это как-то повлияет на расстановку сил в мировой энергетике?

Л.Г.: Эксперты ожидают, что уже в 2014–2015 годах США откроют первый порт для экспорта сланцевого газа на Тихоокеанском побережье. Объем экспорта составит порядка 30–40 млрд кубометров в год. Величина не такая большая, но стратегически это очень важный момент. Естественно, США не будут поставлять газ по нынешней внутренней цене $100 за тысячу кубометров. Поскольку в Японии цена на газ дошла уже до $600, они будут экспортировать туда, и цена при этом немного снизится. То есть основным результатом станут не столько проблемы с объемом экспорта, сколько снижение цен на газ для Китая и Японии. С точки зрения восстановления экономического роста и реиндустриализации американцам выгоднее оставить дешевый газ на внутреннем рынке. При цене $100 за тысячу кубометров газа в США неожиданно стали реанимироваться энергоемкие производства, которые ранее были нерентабельными.

О.Х.: А в Европу сланцевый газ не может пойти?

Л.Г.: Это пока маловероятно: зачем США везти его в Европу, где он стоит $300, если в Японии он стоит $600? В ближайшие пять-шесть лет эта ситуация в целом сохранится, а потом видно будет.

О.Х.: Может ли Европа сама перейти на сланцевый газ?

Л.Г.: Пока Европа не может это сделать по ряду причин. Во-первых, производство сланцевого газа грязновато, а Европа все-таки довольно густо населена. Во-вторых, для добычи нужна большая территория, где необходимо бурить множество скважин. Иными словами, нужно покупать землю, которая в Европе очень дорогая. Так что пока европейцы пытаются сокращать потребление энергии. Но технически такая возможность остается – «про запас».

О.Х.: «Сланцевая революция» как-то изменила структуру потребления энергии в Европе?

Л.Г.: Дешевый сланцевый газ из США частично вытеснил с местного рынка более дорогой уголь. Избыток американского угля пошел в Европу и там выдавливает с рынка дорогой газ – по $300–400. В итоге Европа начала уходить с дорогого газа на дешевый уголь. И, кстати, по этой причине в Европе началось увеличение выбросов в этом сегменте энергетики. То есть по цепочке пошли отраслевые подвижки по всему рынку. Для экономистов – это просто рай для исследований по межтопливной конкуренции.

О.Х.: Помимо «сланцевой революции», какие еще факторы сегодня влияют на мировой энергетический баланс?

Л.Г.: Мы наблюдаем весьма специфическое развитие спроса на энергию. И здесь речь идет не отдельно о нефти или газе, но о первичной энергии в целом – это сумма всей произведенной энергии. Долгое время, до 2000-х годов, на 2–3% роста мирового ВВП мир увеличивал потребление первичной энергии на 1,5–2%. Когда в 2000-х годах, перед началом большой рецессии, рост ВВП подскочил до почти 4%, то существовавшая пропорция – примерно 2:1 – нарушилась. Оказалось, что дополнительный, четвертый, процент роста ВВП потребовал дополнительного полного процента роста энергии.

О.Х.: Как возник дополнительный процент?

Л.Г.: Его создала индустриализация в крупных развивающихся странах. Она проходила в таком же темпе и режиме, как в свое время в развитых странах, и тем самым потребовала прироста полного процента энергии.

О.Х.: Почему произошел сбой?

Л.Г.: Мировая энергетика не может прирастать на 3% в год на протяжении пяти-семи лет. Это просто безумные объемы. В результате ситуация дестабилизировалась, и цены вышли на новый уровень – выше $100 за баррель. До этого, начиная с 1986 года по 2002 год, цена барреля нефти колебалась в районе $20, при которой инвестировать в отрасль было невыгодно.

О.Х.: То есть взлет цен не был искусственным?

Л.Г.: С точки зрения экономики, теории делового цикла и истории колебаний он был совершенно естественным. Индустриализация плюс низкие капиталовложения в энергетику в целом на протяжении почти 20 лет привели к взлету цен и затем к кризису. В итоге мир разделился на две части. Первая – это быстрорастущая Азия, более или менее растущие Латинская Америка и Ближний Восток. В этих странах наблюдается высокий спрос на энергию. Новый средний класс там пересел на автомобили. А главное, что в жарких странах люди поставили кондиционеры. И для мировой энергетики это уже необратимые процессы.

Вторая часть – это развитый мир, который стремится одновременно и к энергоэффективности, и к энергобезопасности. Причем к безопасности как от Ближнего Востока, так отчасти и от России. Также общая проблема для развитых стран заключается в том, как снизить физические объемы потребления энергии.

О.Х.: То есть основной спрос на энергию сегодня идет из развивающихся стран?

Л.Г.: Да, сегодня в мире на 7 млрд жителей 1,3 млрд живут вообще без электричества, 2,6 млрд – без нормальной воды, кухни и пр. То есть если индустриализация в Индии и Китае и ряде других стран продолжится теми же темпами, если будет решена проблема энергетической бедности (это значит среднее потребление энергии на семью – около 200 кВт/ч в месяц), а эти 2,6 млрд, которые составляют треть мирового населения, получат положенные им блага, то мировая энергетика в ее нынешнем виде, при данном удельном потреблении и прочих факторах, разлетается на мелкие кусочки.

О.Х.: Аналитики говорят о том, что растущий спрос на энергию в развивающихся странах грозит необратимыми изменениями климата. Насколько серьезно к решению этой проблемы относятся в мире?

Л.Г.: Пока мир свои климатические проблемы, к сожалению, не решает. Поскольку я еще являюсь председателем правления Фонда защиты дикой природы России (WWF Russia), то непосредственно занимаюсь этой проблемой. А между тем к 2050 году глобальное потепление на два градуса уже практически неотвратимо. И это связано с тем, что Китай и ряд других стран увеличивают выбросы быстрее, чем США и ЕС снижают. В целом в Азии за последние 20 лет доля угля в энергетической структуре подскочила с 50% до 70%. Сегодня мировые выбросы углекислого газа уже превысили 34 млрд тонн в год.

О.Х.: Но Китай заявляет о том, что ищет пути решения этой проблемы.

Л.Г.: Да, они пытаются сокращать потребление, поднимать энергоэффективность, но пока не очень успешно. В Китае потребление электричества растет параллельно с ВВП: на 1% роста ВВП – 1% прироста электропотребления. А учитывая, что основное производство происходит на угле, Китай уже сейчас уперся в проблему мощности железных дорог: нужно перевозить 3 млрд тонн угля в год. Причем если раньше они экспортировали уголь, то теперь импортируют. Китаю сейчас очень тяжело.

О.Х.: Последние несколько десятилетий аналитики не раз предрекали, что мировые запасы нефти скоро истощатся. Прогнозы все время корректируются, а нефть никак не заканчивается. Что на самом деле происходит, на ваш взгляд?

Л.Г.: Это все спекуляции. С нефтью нет никаких проблем – ее навалом, как сланцевой, так и других видов. Просто она становится все более дорогой.

 

 

О.Х.: А какие прогнозы по ценам на нефть и газ? Они могут упасть?

Л.Г.: В обозримом будущем цена нефти не может упасть ниже $80 за баррель из-за двух критических факторов: во-первых, тогда будет дефицит бюджета Саудовской Аравии; во-вторых, на новых месторождениях нефть тоже не стоит дешевле $80–90 за баррель. Это связано с инвестиционными барьерами и бюджетными потребностями ОПЕК, которая обеспечивает больше 40% мировой нефти, а по торгуемой доле – еще больше. Сложно представить, что страны–члены ОПЕК начнут торговать себе в убыток. Их бюджеты, конечно, раздуты, но попробуйте кого-то в мире уговорить урезать бюджет. В США этот процесс идет очень трудно. Падения в добыче тоже не наблюдается, и здесь довольно легко прогнозировать. Примерно 25–30% добытых объемов нефти в мире идут в химическую промышленность. Остальное – на производство транспортного топлива: керосин для самолетов, дизель, бензин и топочный мазут. Поскольку парк автомобилей в мире растет, увеличивается их пробег, никакого падения в производстве нефти пока не предвидится, хотя рост эффективности снижает приросты.

О.Х.: Что в этом контексте происходит с Россией? Ее роль как ключевого экспортера в Европу изменится?

Л.Г.: Россия по-прежнему играет огромную роль. Если взять 100% мирового потребления энергии, то на первом месте стоят США (22%), затем идет Китай (17%). Россия потребляет порядка 5%, но при этом производит 10%. Примерно половина идет на экспорт. Если разделить по видам топлива, то мы экспортируем треть произведенного угля (100 млн тонн из 300), треть газа (200 млрд кубометров из 600) и две трети нефти (350 млн тонн из 500), из которой половина – это сырая нефть, вторая половина – мазуты. Так что если оценивать по первичной энергии, то значение России в структуре мировой энергетики сегодня намного больше, чем значение той же Саудовской Аравии, которую часто сравнивают по нефти.

О.Х.: Если взглянуть на внутренние проблемы российской энергетики, то ее часто упрекают в низкой эффективности. Эта проблема будет решаться?

Л.Г.: Вы знаете, энергетическая отрасль в нынешнем виде нам досталась от Советского Союза. Тогда строить было довольно дешево, а теперь – очень дорого. Стоимость ремонта и замены оборудования тоже безумная. Так что Россия оказалась привязанной к советской энергетической машине: теперь мы вынуждены ее смазывать и полировать. Но благодаря ей страна получает две трети экспортных доходов, почти половину бюджета и много чего другого. И эта ситуация многих устраивает.

О.Х.: Что, на ваш взгляд, нужно сделать, чтобы модернизировать российскую энергетику?

Л.Г.: Основная часть потерь в энергетике – это электро- и теплоснабжение в городах, плюс проблема 40 тыс. деревень, которые надо снабжать мазутом. В первую очередь нужно менять теплоизоляцию домов, трубы, ставить счетчики в домах и менять турбины на теплостанциях. Эти решения давно известны, и они правильные. В России, например, большинство старых турбин на теплоэлектростанциях работает с КПД 30% – их надо менять на 70%. Благодаря этим заменам можно сэкономить до 40% внутреннего потребления энергии. Но это стоит безумных денег. По оценкам 2005 года – порядка $350 млрд. Сегодня больше, конечно. Так что если бы у России было $0,5 трлн, можно было бы сэкономить 2% мировой первичной энергии.

О.Х.: Российское правительство не раз говорило о необходимости перехода на возобновляемые источники энергии. Насколько это реально?

Л.Г.: Везде подобная трансформация происходит за счет субсидий, поскольку возобновляемая энергия стоит намного дороже. Стоило испанцам, португальцам и ирландцам отключить субсидии, все их ветряки остановились. Богатые страны, такие как Швеция, Норвегия, Дания, Германия, где население готово больше платить за энергию, могут позволить себе такую трансформацию, но другие – нет. Сложно представить, что в России возможен масштабный переход на возобновляемые источники. ВВП на душу населения у нас сейчас $17 тыс., что в два раза меньше, чем в Евросоюзе. Люди не готовы платить больше за энергию. Хотя справедливости ради стоит сказать, что в России производится довольно большое количество возобновляемой энергии, но это водяная энергия. Кроме того, порядка 16% дает атомная энергетика, а в районе Санкт-Петербурга – вообще 35%. Но это, правда, особая статья. Кроме того, в 2011 году Россия произвела около 1 млн тонн деревянных пеллет, однако 90% пошло на экспорт. В этом специфика российской ситуации: создать новую промышленность и, вместо того чтобы использовать это топливо дома, пустить его на экспорт.

О.Х.: Чем «сланцевая революция» грозит России?

Л.Г.: Пока ничем. «Сланцевая революция» означает энергетическую независимость для США. При этом Европа остается энергозависимой, причем гораздо больше от нефти, чем от газа. На существующем уровне потребления Западная Европа, которая получает 10–15% газа из России, чувствует себя вполне комфортно. Больше всего волнуются восточноевропейские государства, которые зависят от России на 100%. Так что пока Европа сидит на российских газе, угле и нефти. Хочет, чтобы было дешево, но дешево пока не получается. Так что здесь надо отличать реальную ситуацию в энергетике от публичных заявлений различных политиков.