Александр Семенов, Илья Герасимов: «Этот проект — наше большое дело»
Историки считают, что осознание множественности прошлого зачастую становится залогом плюрализма будущего развития. Поэтому современная дискуссия о судьбах России требует качественно нового осмысления национальной истории. Одним из ответом на этот вызов стал уникальный проект «Новая имперская история», разрабатываемый коллективом ведущих российских историков — Ильей Герасимовым, Александром Семеновым, Мариной Могильнер и Сергеем Глебовым. О сути своей работы и о новых подходах к истории России и постсоветского пространства Александр Семенов и Илья Герасимов рассказали Катерине Инноченте.
Катерина Инноченте: Как бы вы как профессиональный историк охарактеризовали здоровое отношение к прошлому?
Александр Семенов: Я бы сказал, что здоровое отношение к прошлому базируется прежде всего на критике. Критике в самом широком смысле этого слова — так же, как мы подводя итоги каждому прошедшему году, думаем: вот это удалось, вот это не удалось, в этом отношении мы остались прежними, а в этом – изменились… Критика в отношении прошлого важна принципиально — эта процедура позволяет не раствориться в нем полностью. Примеров, когда прошлое затягивает и не дает человеку возможность сделать что-то свое, отличное от того, что делали великие предки, множество. Особенно если эти предки были почти мифологическими героями — основывали государства, побеждали врагов, строили нацию… И тогда человек, принимая на веру эти мифологии основания, начинает жить в прошлом. Это особенно характерно для мифологии национальных государств, для которых эта метафора основания и своего рода запрограммированности развития – историки называют это телеологией – очень важна.
Другая, не менее опасная крайность, не считать прошлое значимым. Считать, что оно закончилось. Полагать, что события 20-летней или 10-летней давности — эпоха динозавров. А ведь для современного молодого поколения, рожденного после 1991 года, распад Советского Союза вполне сродни с Великими реформами середины XIX века. Опасно это потому, что прошлое, как сказал замечательный русский историк Василий Осипович Ключевский, «ушло, но не умело убрать за собой следов». Когда мы говорим о постсоветском периоде, о постсоветском пространстве, мы видим, что, например, изменения институтов не происходят так быстро, как нам бы хотелось.
К.И.: Даже собственные привычки менять непросто, а когда речь идет об изменении подхода…
А.С.: Да, с подходом вообще большие трудности. Мы [общество] застреваем в каких-то вещах — в сложившихся формулировках публичного языка или политического дискурса.
Возможность иного будущего прямо пропорциональна качеству исторического мышления в обществе.
Александр Семенов
Для примера достататочно посмотреть на категорию национальности. Большинство людей отдает себе отчет, что эта категория коллективной принадлежности является ситуативной. Иногда более значимой категорией является гражданство. Понимание русскости в Казани должно отличаться от понимания русскости в Эстонии или в Белгороде.
К.И.: Почему?
Дело в том, что история становления категории национальности в XIX веке показывает примеры очень разного понимания содержания этой категории — от эстетической характеристики до расовой принадлежности. Несмотря на это, и в официальном, и академическом языках сплошь и рядом встречаются примеры употребления понятия национальности, приводящие к ощущению, что эта категория является не только строго обозначенной, но и абсолютно центральной, и что каждый человек, ложась спать, проверяет, какой он национальности. Создается впечатление, что национальность — это обозначение самоочевидной и внутренне гомогенной группы населения. Очень часто к этому понимаю примешивается понимание национальности как принадлежности к определенной этнической группе, созданное исключительно в рамках советской системы.
Женщина у реки Сим (часть Волжского бассейна, разлившегося в 1910 году)
Из коллекции Прокудина-Горского / Библиотека Конгресса США
К.И.: Культуролог Владимир Паперный как-то пересказывал мне типичный диалог американского социального работника с эмигрантом из СССР:
— Национальность?
— Еврей.
— Меня интересует не религия, а национальность.
— Еврей.
— Ваш родной язык?
— Русский.
— Значит вы русский.
— Нет, я не русский.
А.С.: Интересный пример, хорошо иллюстрирует тезиз. Давайте только добавим, что в другой ситуации этот человек предпочтет другое самоописание: пожилой/молодой человек, любитель искусства/болельщик «Зенита» и т.д. Давайте также вспомним, что для многих людей из постсоветской России, встречавшихся с американцами, вопрос в лоб «вы русский?» выглядел как-то прямолинейно, заставлял мыслить в исключающих категориях, многие предпочитали отвечать: «я из России». В свое время уже упоминавшийся Ключевский замечательно сказал про рост русского национализма в Российской империи: «России больше нет, остались только русские».
Территория Российской империи полвека до начала ее распада. Периодом распада Российской империи считается период российской истории с 1916 по 1923 (иногда по 1924) год, характеризующийся процессами образования на территории бывшей Российской империи различных государственных образований, территориальной дезинтеграцией Российской империи и её правопреемников (Российская Республика, РСФСР) и процессом становления СССР.
Возвращаясь к «здоровому», как вы выразились, отношению к прошлому, я бы, наверное, обозначил две крайности, между которыми находится поле критического размышления. Это поле позволяет увидеть себя на фоне прошлого, ведь одна из самых важных функций историка — выступать медиумом прошлого, формируя для современников зеркало, в которое они смотрелись бы и понимали, что в чем-то они уже изменились и перестали быть похожими на самих себя, скажем, 30 лет назад. Задача историков — сделать так, чтобы общество постоянно смотрело в зеркало и над собой размышляло. Например, сегодня у нас уже нет дебатов о том, предоставлять избирательные права женщинам или не предоставлять. А ведь еще сто лет назад эти дебаты были, и были довольно ожесточенными. Принято думать об истории как о государственной науке, которая расскажет нам про то, как управляли государствами в прошлом, и что мы от этого станем умнее и почерпнем для себя из всего этого какие-то уроки, переймем модели, а о функции историка как зеркала прошлого часто забывают. На самом же деле прошлое (есть такое известное выражение писателя Лесли Хартли) — это другая страна, и люди там все делают по-другому. И нам очень важно об этом помнить.
К.И.: Как часто у историков возникает или должна возникать необходимость пересматривать свои взгляды на прошлое?
Илья Герасимов: История никогда не останавливается, но при этом представления о ней могут деревенеть на годы, даже десятилетия. Прошлое просто обязано обновляться каждые десять-пятнадцать лет или хотя бы раз в поколенческий цикл: это значит, что появились новые люди, у которых возникли новые вопросы о том, как устроено общество, а прошлое — это единственная, вполне свершившаяся реальность.
И самое главное: при здоровом отношении к прошлому начинаешь понимать, что оно так же непредсказуемо, как и будущее.
К.И.: «Непредсказуемое» прошлое?
И.Г.: Прошлое актуализируется в той мере (и именно то прошлое), в какой общество сталкивается с новыми вызовами. А осознание множественности прошлого – не только множественности интерпретаций одних и тех же событий, но и множественности возможных путей развития в тот или иной момент истории – обеспечивает плюрализм развития в будущем. Если в обществе одержит верх убеждение, что вся предшествующая история вела прямиком к торжеству Римской империи, консьюмеристского капитализма или развитого социализма, кризис будущего обеспечен. Это первый ключевой момент нашего нового подхода к истории.
