Феномен заоблачных рейтингов Владимира Путина (выше 80%) активно обсуждается социологами. Один из аргументов заключается в том, что эти цифры не отражают действительность и виноваты в этом службы опросов общественного мнения. Социолог «Левада-центра» Денис Волков побеседовал с ведущим социальным мыслителем, профессором Университета Дьюка (США) Тимуром Кураном о концепции «фальсификации предпочтений», объясняющей высокие рейтинги политиков в репрессивных режимах.
По мнению Тимура Курана, в авторитарных режимах, таких как российская электоральная автократия, то, что люди говорят на публике, может не соответствовать их истинным убеждениям. Фото: Университет Дьюка
Денис Волков: В последнее время в адрес социологов звучит немало критики. Под сомнение ставятся результаты опросов общественного мнения, которые показывают высокие рейтинги Владимира Путина. На ваш взгляд, социологи ошибаются?
Тимур Куран: Дело в том, что службы опросов общественного мнения иногда не учитывают некие тонкости, вынуждающие людей скрывать правду даже от невинно выглядящих социологов. Примерами тому могут послужить опросы, проведенные накануне московских выборов 2013 года, шотландского референдума в 2014 году и недавнего референдума в Греции. Или возьмем выборы в Турции в июне 2015 года, на которых партия [президента Реджипа] Эрдогана – Партия справедливости и развития (ПСР) – потеряла значительное число своих сторонников. Накануне выборов большинство опросов сильно промахнулись в своих прогнозах, предсказывая ПСР гораздо лучшие результаты. Только один опрос, проведенный социологическим центром KONDA за шесть недель до выборов, зафиксировал правильные результаты.
В чем причины успеха KONDA? Эрдоган выигрывал несколько выборов подряд и регулярно расширял свои диктаторские полномочия. Многим туркам казалось, что Эрдогана ничто не может остановить, что он неизбежно сосредоточит в своих руках огромную власть – наподобие той, что сегодня есть у Путина. Поэтому многие боялись сообщить даже социологам, что намерены голосовать за другую партию, а не за ПСР. Интервьюеры центра KONDA в беседе с респондентами намеренно отмечали, что их организация независима от правительства и не имеет отношения к ПСР. В итоге люди более искренне говорили с интервьюерами KONDA, нежели с представителями других опросных организаций. Это и позволило зафиксировать растущие симпатии к оппозиции.
Когда доминирующая партия внушает респондентам страх, то для того чтобы правильно измерить предпочтения голосующих, социологам необходимо преодолеть этот страх – убедить респондентов, что информация не будут использована против них. Иначе их ответы вызовут эффект фальсификации предпочтения.
Д.В.: Вы первым представили концепцию «фальсификации предпочтений» (preference falsification), которую часто упоминают в дискуссиях о точности опросов. Как вы сами определяете этот термин?
Т.К.: В авторитарных режимах, таких как российская электоральная автократия (electoral autocracy), выражать свои взгляды, если они враждебны действующему правительству, рискованно. Соответственно, когда речь идет о чувствительных политических темах, многие люди скрывают, фальсифицируют свои реальные взгляды. Некоторые критики правительства держат свое недовольство при себе. Они даже могут публично хвалить правительство в надежде на продвижение по карьерной лестнице. Однако публичные высказывания этих людей не отражают того, во что они действительно верят, что знают и чувствуют.
Д.В.: Как эта концепция работает на практике?
Т.К.: Репрессивная атмосфера приводит к фальсификации предпочтений среди лидеров общественного мнения, к которым относятся многие известные журналисты, руководители СМИ и публичные интеллектуалы. В своих публичных выступлениях они демонстрируют гораздо бóльшую поддержку правительству, чем в частных беседах с близкими друзьями. Самоцензура, цензура, попытки угодить власти приводят к тому, что в СМИ попадают факты и аргументы, благоприятные для правительства. Неблагоприятные факты и критические точки зрения, как правило, оказываются запертыми в изданиях, привлекающих внимание лишь некоторых интеллектуалов. В нынешних российских условиях доступ к информации критического характера имеют прежде всего те, кто владеет иностранным языком, читает иностранную прессу, мнения интеллектуалов, социальные сети на разных языках.
Привилегированный доступ к нефильтрованной информации также, как правило, имеют элиты. Но в итоге это оказывается неважно, поскольку едва ли кто-то из представителей элит отважится публично бросить вызов лидеру или доминирующей политической группе в стране, не рискуя при этом многое потерять. Поэтому элиты фальсифицируют свои предпочтения по чувствительным политическим вопросам, хотя они и знают истинное положение дел. Они знают, что риторика режима основана на лжи, искажениях и упущениях. Тем не менее они делают вид, что не знают и не замечают неэффективности и коррумпированности режима.
Д.В.: А что можно сказать о широкой публике – обычные граждане тоже фальсифицируют свои предпочтения?
Т.К.: Публичные предпочтения людей (public preferences) частично основываются на их частных предпочтениях (private preferences), которые, в свою очередь, складываются из легкодоступной и понятной информации. В отличие от академической публики обычный человек не станет тщательно исследовать проблему и тратить время на поиск достоверной информации. Если СМИ переполнены фактами и мнениями, показывающими власть в позитивном свете (будь то экономическая политика правительства, международные события, ситуация с Крымом и Украиной и т.д.), люди воспринимают такую информацию как данность, то есть некритично. Если СМИ в целом поддерживают Путина, интерпретируют события с его точки зрения и фильтруют неблагоприятные для правительства факты, среднестатистический россиянин будет одобрять деятельность президента. Таким образом, информация, которой обладает человек, диктует его предпочтения и способ их формирования. И, следовательно, предпочтения типичного человека будут заметно отличаться от предпочтений интеллектуалов.
Кроме того, публичные предпочтения обычных людей зависят от соотношения выгод и издержек, связанных с озвучиваемой позицией. Если открытая критика правительства предполагает риск потерять работу или подвергнуться преследованиям, то критически настроенные люди будут скрывать свое недовольство и делать вид, что поддерживают власть. Фальсификация предпочтений приводит к тому, что в публичных комментариях правительство оказывается популярнее, чем на самом деле.
Д.В.: Насколько подлинна поддержка власти среди людей, живущих в режимах, где основные источники информации находятся под контролем правительства?
Т.К.: Люди, не имеющие доступа к внешним источникам информации и получающие информацию из подконтрольных государству СМИ, видят мир под углом зрения власти. Такие люди не обязательно фальсифицируют свои предпочтения. Их поддержка режима может быть подлинной. Кроме того, население принимает наиболее распространенную интерпретацию происходящего, потому что так делают все вокруг. В репрессивных режимах люди также склонны объяснять свои проблемы заговорами и происками врагов, как внутри страны, так и за рубежом. Они верят, что враги режима виноваты во всех проблемах.
Однако мнения большинства поверхностны – они не основаны на собственном опыте, глубоком исследовании темы или анализе происходящего. Именно потому, что эти мнения поверхностны, они так легко могут измениться. Если пороки режима будут разоблачены, если обществу будет предложено новое понимание сложившейся ситуации, мнения большинства быстро и значительно изменятся.
Подлинная поддержка не тождественна глубокой, убежденной поддержке. Значительная доля тех 80% людей, которые поддерживают Путина, не сможет убедить образованного наблюдателя в том, что экономическая политика Кремля верна. Как только СМИ станут свободными и более критическими, большая часть подлинной поддержки Путина может быстро развеяться
Д.В.: То есть существует два механизма изменения общественного мнения. Первый – вследствие раскола элит, имеющих критическое мнение о ситуации, но скрывающих его. Второй – при помощи широкой общественности, но для этого люди сначала должна получить доступ к альтернативным источникам информации. Так?
Т.К.: Примерно так и есть. Трансформация общественного мнения начинается тогда, когда для элит снижаются издержки, связанные с публичным высказыванием своего истинного мнения. Если в элитах происходит раскол и те представители элит, кто ранее поддерживал режим «на словах», начинают говорить то, что думают и знают, это неизбежно привлечет внимание широкой общественности. Массы при этом подвергаются воздействию конкурирующих интерпретаций. Если же часть элит также открыто переходит в оппозицию власти и заявляет о своем протесте, альтернативная точка зрения начинает воспроизводить саму себя, а количество противников режима начинает увеличиваться лавинообразно.
Д.В.: Что может спровоцировать этот процесс?
Т.К.: Один из возможных триггеров – экономический шок, в результате которого люди понимают, что трудности носят вовсе не временный характер и что ситуация вряд ли улучшится в обозримом будущем. Возьмем влияние, которое на Россию оказало падение цен на нефть. Пока низкий уровень цен воспринимаются как временное явление, такое положение вещей не вызывает реакции со стороны элит. Но если же элиты осознают, что в ближайшее время высоких цен на нефть ждать не стоит, политический статус-кво для них перестанет быть таким уж устойчивым. Некоторые представители элиты тогда могут начать публично выступать против режима и, возможно, даже попытаются оказаться в авангарде оппозиции в расчете возглавить руководство страны, когда режим падает. Для тех, кто поверит в неизбежную смену режима, ассоциация с оппозицией на раннем этапе может стать дополнительным преимуществом.
Показательный пример – крушение коммунистического режима в Восточной Германии в ноябре 1989 года. К лету 1989-ого все восточногерманское Политбюро уже понимало, что режим находится под угрозой, и в элитах произошел раскол. Некоторые члены Политбюро решили покинуть тонущий корабль и стали выступать против гонений на участников акций протеста. Вскоре они переквалифицировались в социал-демократов. Этот пример наводит на мысль, что в будущем политические преобразования в России также могут начаться с раскола в политическом окружении Путина, в том числе среди его сторонников в бизнес-сообществе.
Д.В.: В своей книге «Частная правда, публичная ложь» (Private Truths, Public Lies: The Social Consequences of Preference Falsification) вы пишите, что политические преобразования также приводят к изменению политических предпочтений. Как это происходит?
Т.К.: Здесь речь также идет о двух различных механизмах. Я уже говорил, что часть людей фальсифицируют свои предпочтения. Но если риски публичности существенно снизятся, эти «скрытые диссиденты» начнут говорить открыто. Предположим, что это происходит из-за какого-то внешнего шока. Чем больше «скрытых диссидентов» прекратит лгать, тем ниже будут издержки для других представителей этой группы. Число протестующих снижает риски публичности для всех. Иными словами, процесс подстегивает сам себя.
По мере роста рядов оппозиции все большее число граждан будет объяснять своим знакомым, коллегам, что страна сталкивается с серьезными трудностями. Массы, пребывавшие до сих пор в неведении о промахах и неэффективности режима, таким образом получают доступ к различным точкам зрения. Постепенно количество людей, знакомых с альтернативной информацией, начинает расти. Все больше людей начинают винить в своих бедах действующую власть. Эти процессы взаимно дополняют друг друга. Политическая мобилизация и политическое сознание развиваются в тандеме.
Д.В.: То есть изменения начинаются с элит? Иными словами, запускает ли раскол элит процесс разрушения режима?
Т.К.: Это один из возможных сценариев, наиболее распространенный. Но есть и другой сценарий, который можно было наблюдать в Тунисе в 2011 году. Во время правления президента Зин аль-Абидина бен Али, элиты Туниса, безусловно, понимали, что режим крайне репрессивен, что в нем процветала коррупция, а экономическая политика оставляла желать лучшего. Но они боялись критиковать бен Али, не говоря о том, чтобы открыто выступить против него. Импульс, положивший начало массовому протесту, в Тунисе пришел не от элит, а с самого низа. Страна восстала, когда уличный торговец Мохамед Буазизи, неоднократно подвергавшийся притеснениям со стороны полиции, однажды вдруг решил, что «все, хватит!» и поджег себя. Его трагическое самоубийство затронуло сердца огромного количества тунисцев, также страдавших от ежедневных унижений и злоупотреблений со стороны чиновников. Многие ассоциировали себя с трагедией Буазизи, и так начались спонтанные демонстрации по всей стране. Его самосожжение символизировало, что терпению людей пришел конец. И уже тогда произошел раскол элит. Повторю еще раз: раскол элит, массовая мобилизация против режима, новое знание о преступлениях режима – все эти тенденции усиливают друг друга.
Д.В.: Как понять, что в обществе происходит переосмысление ситуации?
Т.К.: Тунисская революция, как и крах Восточной Германии, показывает, что начало политической трансформации сложно предугадать. Буазази был не первым и не последним арабом, совершившим самосожжение. Но именно его смерть оказала огромное влияние. Многие тунисцы были не удовлетворены своей жизнью, но они не знали о масштабах всеобщего недовольства. И вдруг неожиданно стало понятно, что репрессии достигли такого уровня, что в людям в Тунисе стало просто невозможно жить. В ходе этого процесса люди переосмыслили ситуацию, и это подорвало легитимность правящего режима и его шансы на выживание.
Д.В.: Согласно нашим опросам, общественная поддержка Путина составляет более 80%. Может эти цифра измениться в течение короткого периода времени?
Т.К.: Во время тяжелой экономической рецессии у высокой общественной поддержки репрессивного лидера может два объяснения: реальные личные симпатии населения либо фальсификация предпочтений. Подлинная поддержка часто возникает благодаря государственному контролю над СМИ, неискренняя – может быть вызвана страхом перед лидером, предстающим всесильным. Соотношение этих двух типов поддержки является вопросом эмпирических измерений. Его можно изучать, сравнивая результаты опросов полученных двумя разными методами. В рамках первого метода опросы проводятся социологическими центрами, близкими к режиму; в рамках второго – центрами, не связанными с режимом и гарантирующими анонимность респондентов. Подлинные сторонники заявят о своей поддержке лидера в рамках обеих методик. Но только в опросе, проведенном первым методом, «скрытые диссиденты» выступят в поддержку режима, в то время как в рамках второй методики они позволят обнаружить свое недовольство. Если оба метода дают схожие результаты, можно сделать вывод, что большая часть наблюдаемой поддержки является подлинной.
Еще раз повторю: подлинная поддержка не тождественна глубокой, убежденной поддержке. Значительная доля тех 80% людей, которые поддерживают Путина, не сможет убедить образованного наблюдателя в том, что экономическая политика Кремля верна. Как только СМИ станут свободными и более критическими, большая часть подлинной поддержки Путина может быстро развеяться.
