Институт современной России

Б.Б.: В 2002 году в Крымске также было наводнение, которое прошло примерно по тому же маршруту, также были жертвы. Как вы считаете, почему через десять лет все повторилось?

А.П.: Это хороший вопрос, мы его задавали, когда были в Крымске. На самом деле Крымск находится в зоне постоянных затоплений. Там существует две основные проблемы, которые никто не фиксирует: первая заключается в том, что чиновники выдают разрешения на строительство в зоне подтопления, а вторая связана с тем, что до сих пор не создано никакой системы предупреждения населения. Люди, которые строят в этих зонах, не обучены реагировать во время чрезвычайных ситуаций. Вообще, это какая-то странная история: если даешь разрешение на строительство, то нужно обучать население, что делать при возникновении чрезвычайной ситуации. Я знаю, что, например, в Северной Каролине, где их регулярно сдувает, люди научились строить специальные дома, и все прекрасно знают, как в той или иной ситуации себя вести.

Б.Б.: Когда стало известно о наводнении в Крымске, осуществлялось ли какое-то информирование людей о приближающейся чрезвычайной ситуации?

А.П.: На самом деле система оповещения в таком маленьком городе, количеством около 58 тыс. человек, может работать на таком уровне: пустили три машины с громкоговорителями, ударили в колокола церкви, пролетели – с вертолетов объявили. Это если не брать SMS-оповещение, которое можно было сделать. Его кое-как наладили, но уже на третий день после наводнения. Когда произошло наводнение, никто предупрежден не был. Вода подступает очень тихо, и это был страшный ад... Нам рассказывал один мужчина, что он рано утром встал, вышел на улицу и увидел грязевой поток воды. Он с ужасом подумал о том, что у него на первом этаже двухмесячная дочь, и он не успел добежать. Подобных историй было очень много. Мало того что людей не предупредили, так еще и те, кто выжил, поднялись на крыши – летали вертолеты, ездили лодки, но не всех забирали. Кого-то забирали на вторые, на третьи сутки. Систему оповещения в ЧС наладить очень просто. Я вспоминаю, как в советские времена висели громкоговорители на столбах, но если этого нет в таких маленьких городах, как Крымск, достаточно взять в руки мегафон и проехать на машине, всем сказать. Нужно выработать систему координации при ЧС. Я с ужасом думаю о том, что подобное может в Крымске опять повториться...

Б.Б.: Вы затронули вопрос о координации. Не могли бы вы рассказать, как она осуществлялась после наводнения?

А.П.: Был создан штаб по ликвидации последствий ЧС, но, особенно поначалу, минус был огромный в том, что там началась чехарда. Например, каждый день менялся человек, который отвечал за ликвидацию последствий ЧС в сфере коммунального хозяйства. И все эти люди часто не могли между собой договориться. До четвертого дня они не могли сделать карту затопления, хотя карта – это первое, что нужно было сделать. В конце концов мы распечатали спутниковые карты, брали маркеры, заштриховывали квадраты с наиболее и наименее поврежденными улицами. В каждом районе была поставлена полевая кухня и т. д. До второй недели координация была очень затруднена, прежде всего именно из-за чехарды. Что касается волонтеров, погрузка-разгрузка гуманитарного груза – это, наверное, было самое хорошее, куда их поначалу отправляли. То есть вначале их могли отправить разгребать трупы животных. Это мы сейчас знаем, что такое санслужба должна делать в масках, перчатках и так далее... Через какое-то время координация более или менее наладилась, стали нормально распределяться обязанности, МЧС и местный штаб начали выдавать наряды.

Б.Б.: После Крымска произошла ли у вас какая-то переоценка ценностей, поменялось ли мировоззрение?

А.П.: До Крымска у меня как у человека с активной гражданской позицией были достаточно глобальные цели: хотелось, например, построить что-то такое великое, существенным образом изменить жизнь в стране. А когда в Крымске произошла трагедия, я поняла, что самое важное, за что стоит бороться и что стоит делать, – это сохранять и спасать жизни конкретных людей. Власть в это время занимается тем, что хочет нас поссорить, разделив всех на хороших и плохих, белых и черных, друзей и врагов. А у нас в Крымске такого не было. Я и Роберт Шлегель – идеологические противники – работали вместе, разгребали муляку лопатами. Как я могу сказать, что Роберт, например, враг, когда мы друг друга видели в деле? Я поняла: что-то нужно совсем иначе делать – не разделять, а наоборот, нужно объединяться. После Крымска масса людей продолжила помогать другим, для многих помощь людям стала основной деятельностью. Вернувшись из Крымска, думаешь: пошли все куда подальше со своими правилами игры... Становишься настроен на решение конкретных проблем. Тех, кто вернулся из Крымска, одно издание назвало «новообращенными»...

Б.Б.: В целом, по вашему мнению, какие основные уроки Крымска?

А.П.: Прежде всего важно понять, что с чрезвычайными ситуациями нужно бороться превентивно, а не постфактум. То есть это обучение, предупреждение, одним словом, уменьшение работы для МЧС. Чтобы не приходилось подтягивать 300 тыс. сил и 5 тыс. военных внутренних войск, а делать так, чтобы вообще такого не было. Я думаю, что власть никогда не делает работу эффективнее, чем волонтеры. Волонтер – это любой гражданин РФ, захотевший в данный момент помочь. И если этот человек или люди находятся в зоне ЧС, понятно, что их надо использовать, координировать их действия и не считать какими-то врагами. Прежде всего городское руководство должно осознать, насколько в чрезвычайных ситуациях важна помощь волонтеров. Также я считаю, что важным является контроль качества выполнения работы по предоставлению гуманитарной помощи, т. е., например, тем ли людям раздали гуманитарную помощь, насколько она оказалась нужной, поступили ли деньги. Общественный контроль должен стать нормой. Еще пропаганда должна работать не на ссору, а на объединение. Сейчас власть любит делить волонтеров на наших и не наших – это большая глупость.

Б.Б.: Вы были в командировке в США после урагана Сэнди. Насколько я знаю, вы знакомились с работой местных волонтеров, которые занимались устранением последствий стихии, помощью пострадавшим. Как-то вы сравнивали американский опыт и российский?

А.П.: И у нас и у них работа была абсолютно одинакова: они также расфасовывали гуманитарные грузы, разворачивали информационные системы. Я, честно говоря, завидовала качеству их информационного штаба, есть много чему поучиться. Больше всего мне понравилась реакция мэрии на все происходящее, когда Блумберг на четвертый день выделил волонтерам старый рыбацкий особняк и ребята могли, никуда не уезжая, находиться в зоне доступа к той сложной территории, до которой невозможно было доехать. Более того, после этого была создана комиссия по организации систем экстренного оповещения, в которую входят волонтеры. Среди них волонтеры Occupy Wall Street – наверное, самые страшные протестники для Блумберга, однако диалог между ними есть. Я думаю, что это правильная позиция. У нас власти нужно этому научиться, тогда работа стала бы более эффективной.

Б.Б.: Как вы считаете, за последние годы благотворительности и волонтерства стало больше или особых изменений не произошло?

А.П.: Я такого количества людей, которые хотят помогать в своей стране и для которых это норма, давно не видела. Сегодня происходит два разнонаправленных процесса. С одной стороны, мы все привыкли жить в кризисе и бороться каждый за себя, а с другой стороны, возникает такая хорошая культура взаимопомощи. И то, что у нас сейчас вводят законы об НКО, закон о волонтерстве и т. д., – это просто разрушение для зарождающейся потрясающей добровольческой благотворительной культуры. Я не понимаю, где здесь прагматический расчет... Когда, например, люди помогают туберкулезным больным – им нужно поставить десять памятников, потому что в России эта проблема вообще замалчивается и скрывается. Количество больных туберкулезом никому не известно, но очевидно, что оно растет в значительной экспоненте, и все об этом знают. Или ребята помогают в хосписах – тоже этим людям надо памятники ставить... Это люди, которые от души помогают, не для галочки, не для ордена.

Б.Б.: Недавно в Госдуму был внесен законопроект «О волонтерстве», многие связывают идею о его продвижении с событиями в Крымске, где проявился существенный рост гражданской активности. Что вы думаете о законопроекте?

А.П.: Законопроект появился в редакции Даши Милославской еще до Крымска. Потому что раньше было два определения: это «волонтеры» Олимпийских игр в Сочи и «добровольцы» в законе о благотворительной деятельности. Когда началось обсуждение, мы все сказали, что закон отдельный нам не нужен, потому что можно просто внести определенное количество поправок в уже существующие законы. Это поможет нам более эффективно оказывать помощь. Сначала законодатели сказали, что да, будут просто поправки. 11 января я стояла в аэропорту, мне позвонили журналисты и начали спрашивать о том, что я думаю о словах сенатора Борисова, что в скорейшем времени будут вносить закон на рассмотрение в Госдуме. У меня возник шок, потому что сенатор Борисов обещал нам лично, что все будет решаться поправками. Начался конфликт – большинство НКО и волонтеров встали на борьбу с этим законом и в Комитете гражданских инициатив Кудрина провели круглый стол, куда пригласили лучших экспертов. Все специалисты пришли к выводу, что нужно подготовить поправки. Несколько дней назад опять вносят законопроект и говорят о том, что наши пожелания учли. И мы не понимаем, о чем речь. Мы все стали опять выступать, и сегодня к Мите Алешковскому и Ане Пучковой пришли представители прокуратуры. Сейчас у нас такое отношение к третьему сектору в России. У меня ощущение, что кто-то наверху очень хочет и активно лоббирует революцию. Никак по-другому это объяснить нельзя. И все это несмотря на то, что третий сектор реально помогает государству латать дыры, как это было в Крымске.

Б.Б.: Год спустя после Крымска что чаще всего вы вспоминаете?

А.П.: Я вспоминаю, как однажды к нам в лагерь пришел маленький мальчик. Все были чем-то заняты, я смотрю – стоит ребенок, подошла, начала с ним разговаривать, а он смотрит на меня карими глазами и молчит. Я спрашиваю, где мама, папа, а он молчит и показывает мне на воду. Я взяла бутылку с водой, налила ему в стакан, а он от него шугается. Потом психолог мне объяснил, что он какое-то время будет бояться даже к умывальнику подходить, потому что будет вспоминать наводнение. У этого мальчика погибла вся семья. Потом, когда прошло какое-то время и Наташа Водянова открывала детские площадки, в день открытия я снова увидела этого мальчика – на его лице была улыбка. Тогда я поняла, что мы здесь находимся абсолютно не зря. Честно скажу, я долгое время там не спала, потому что стоял ужасный трупный запах, было жарко, но в ту ночь я отрубилась. Проснулась утром с одной мыслью: значит, все правильно, значит, все было не зря.