Версия Тютчева

По мере воцарения в СССР сталинизма популярным толкованием Крымской войны все больше становилась, как мы уже говорили, версия семейства Тютчевых, предложенная в середине XIX века. Звучала она примерно так: исконная миссия России «вырвать христианские народности из-под власти гнусного ислама» привела к тому, что Европа «набросилась на нас как бешеная» (Анна Тютчева). В результате «мы в схватке со всей Европой, объединившейся против нас общим союзом. Союз, впрочем, неверное выражение, настоящее слово “заговор”. В истории нет примера гнусности, замышленной и совершенной в таких масшабах» (Федор Тютчев). Как свидетельствуют документы, цитированные в первой части этого очерка, в тютчевской версии нет ни слова правды. Попробую показать это по пунктам.

Во-первых, в 1847 году издан был, как мы помним, «по высочайшей воле» рескрипт министра народного просвещения, предписывавший России забыть о зарубежном славянстве, «уже окончившем свое историческое существование». Правдоподобно ли в таком случае, что Николай развязал войну, да что войну, крестовый поход (!), ради этого «уже не существовавшего», по его мнению, славянства? Не логичнее ли предположить, что причинами войны были фиаско 1848-го и соблазнительный сценарий Погодина о переделе Европы?

Во-вторых, коалицию против Наполеона 1813 года тот же Тютчев почему-то назвал в письме Густаву Колбу, редактору аугсбургской Allgemeine Zeitung, вовсе не заговором против Франции, тем более «гнусностью», а совсем даже наоборот, «славной общеевропейской войной против тирана». Каким же, спрашивается, образом аналогичная коалиция 1853 года превратилась в его устах из «славной войны» в «гнусность»?

В-третьих, отдав в декабре 1853 года приказ Нахимову потопить турецкий флот в Синопе, Николай «потопил», можно сказать, антивоенное правительство в Лондоне, создав таким образом англо-французскую коалицию собственными руками. Так логично ли винить в этом Европу?

В-четвертых, Николай не вывел войска из придунайских княжеств, когда Наполеон III предложил ему в феврале 1854-го покончить дело миром. Одного ведь этого было достаточно, чтоб «заговор» не состоялся. Так кто был инициатором этой «гнусности» – Европа или Россия?

Наконец, самый очевидный и даже наивный вопрос: кто все это затеял? Кто – Россия или Европа – собрался расчленить Оттоманскую империю, растянувшуюся от Египта до Балкан и включавшую практически весь Ближний Восток? И кто подстрекал на это Николая, соблазняя его перспективой неслыханного расширения царства русского? Чьи это стихи:

Семь внутренних морей и семь великих рек,
От Нила до Невы,от Эльбы до Китая,
От Волги до Евфрат, от Ганга до Дуная –
Вот царство русское?

Другое дело, что в 1854-м Николаю и впрямь было не до всех этих соблазнов. Он уже понял, что просчитался: двигаться вперед из-за яростного сопротивления турок он не мог, а отступить в той атмосфере крестового похода и патриотической истерии, которую сам же он в стране и создал, означало бы потерять лицо. Ситуация вышла из-под его контроля. Мог ли он забить отбой, когда для славянофилов, по свидетельству Бориса Чичерина, «это была священная война» и со дня на день ожидалась «окончательная победа нового молодого народа над одряхлевшим миром Запада»? Когда Погодин, отражая настроение перевозбужденной публики, увещевал Европу: «Оставьте нас в покое решить наш исторический спор с Магометом, спор у нас с ним Божий, а не человеческий»?

Ну подумайте, как мог в таких условиях отступить по предложению «одряхлевшего мира» Николай и как, с другой стороны, должна была звучать эта московитская абракадабра для европейского уха? На глазах ведь повторялся скандал Манифеста 14 марта 1848 года (помните: «Разумейте языци и покоряйтесь, яко с нами Бог!»?) – с той разницей, что на этот раз, уже развязав войну в Европе, Николай сам загнал себя в ловушку. Да, он в конечном счете отступил, когда в дело вмешалась Австрия, угрожая ударить во фланг наступающей русской армии. Но это было равносильно для него самоубийству. Вот он и ушел из жизни. Потому и говорю я об этой его провокации как о последней ошибке царя.

И ужас этой ошибки еще усугублялся откровенным цинизмом Погодина. В отличие от экзальтированных славянофилов он-то и не думал скрывать, что «наше счастие, а не беда, если с исполнением священного долга соединятся и вещественные выгоды и если, по мере побед над Магомедом, увеличится и наше политическое могущество». Чего вы от нас хотите, отвечал он на европейские призывы к здравому смыслу, «чтобы мы, пред увенчанием наших трудов и подвигов, выпустили из рук законную добычу? И в страхе от ваших угроз смиренно предоставили святое дело вашим барышникам?» (жирный шрифт мой. – А.Я.).

Реванш Русской идеи

Вот эту гремучую смесь «святого дела» и «законной добычи» и поднял в советское время на щит Вадим Кожинов, возродив тютчевскую версию о Крымской войне как о «заговоре против России». Но Кожинов был откровенным националистом, имперцем, чем-то вроде сегодняшнего Александра Дугина, и вдобавок еще трубадуром «черной сотни», с него спрос невелик.

Но как быть с тем, что уже в постсоветское время почтенный профессор Виктор Ильин тоже трактовал николаевскую провокацию как «войну империалистической Европы против России», как ее «последний колониальный поход на Россию»? И с тем, что не менее почтенный профессор Владимир Виноградов уверял публику, будто «причиной Крымской войны была отнюдь не мнимая [?] агрессия России против Османской империи». А что? Доктор исторических наук Александр Боханов объясняет, повторяя тютчевскую версию: «Интересы России добиться освобождения православных народов противоречили интересам других держав».

У меня нет под рукой сочинений нынешнего министра культуры Владимира Мединского, но все шансы за то, что та же мистификация фигурирует и в них. И едва ли можно усомниться, что она же будет повторена в готовящемся едином учебнике истории России. Право, трудно отделаться от впечатления, что патриотическая истерия, затеянная Николаем I полтора столетия назад, продолжалась не только в советское время, она продолжается и в наши дни. Только, увы, не оказалось в советские времена – и, боюсь, нет сегодня – откровенного enfant terrible, как Михаил Погодин, который честно признал бы, до какой степени неотделима была в николаевской провокации «законная добыча» от «святого дела».

У меня нет, честно говоря, другого объяснения этой неожиданной мутации славянофильских страстей в совершенно им, казалось бы, чуждой безбожной советской среде, кроме реванша Русской идеи. В стране, по-прежнему, как в царские времена, морально обособленной от Европы, тем более противопоставившей себя Европе, она неминуемо должна была в конце концов опять оказаться идеей-гегемоном, пусть на этот раз с подложным коммунистическим паспортом. Пожалуй, единственной партией, которая интуитивно поняла после крушения СССР, что и сам «коммунизм» преобразовался в сталинском СССР в Русскую идею, была зюгановская КПРФ.

Нет спора, Русская идея сильно с николаевских времен изменилась, впитав в себя радикальные элементы социализма, включая отрицание частной собственности, элементы, применимые и в других странах, но, по сути, осталась тем, чем всегда была: вызовом европейской цивилизации, попыткой насильственно изменить мировой порядок, усадив на престолы зависимых от России стран русских великих князей в дореволюционные времена или коммунистических проконсулов – в советские.

Да, руководясь этой идеей-гегемоном, Россия способна была усваивать вершки европейской цивилизации (и за счет них даже вскарабкиваться порою, как показал опыт СССР, на сверхдержавный Олимп). Но поскольку она принципиально отрицала ее «корешки», фундаментальные основы, обречена была российская (советская) империя в конечном счете снова и снова отставать и распадаться. Впрочем, мы уже вторглись на территорию дальнейших циклов этой работы, тех, что посвящены приключениям Русской идеи в советские и в постсоветские времена.

«Пятая колонна»

Все, что осталось мне в этом очерке, – разобраться в том, каким образом, при помощи каких аргументов удалось советским историкам взвалить вину за Крымскую войну на Европу. На поверку оказывается, что таких аргументов всего два. Первый, как мы уже говорили, заимствован у Тютчевых: Россия пыталась освободить угнетенных единоплеменников (соотечественников), а Европа ответила на нашу благородную попытку восстановить справедливость «колониальным походом против России». На этот аргумент, как мы только что видели, уже ответил Погодин. Единственное, что было в нем фальшью, это умолчать о «законной добыче», на которую рассчитывала в результате такого «восстановления справедливости» Россия. А также о том, что понадобилось бы для этого перевернуть весь существовавший миропорядок, переделить Европу.

Второй аргумент сложнее. Тут требовалось доказать, что Европа сама толкнула Николая на войну против Турции при помощи своей «пятой колонны», глубоко внедренной в руководство России. На первый взгляд это выглядит каким-то конспирологическим абсурдом. Но тут и вытаскивался козырный туз – независимое объективное исследование Крымской войны академика Евгения Тарле. Первым, сколько я знаю, выдвинул этот аргумент тот же Вадим Кожинов. И в устах профессионального конспиролога звучал он вполне правдоподобно. Меня это мало сказать заинтересовало – завело.

Как, в самом деле, мог быть замешан в эту мистификацию изысканный интеллектуал, историк Божьей милостью, человек, дороживший своей международной репутацией и осмелившийся в разгар дикой сталинской кампании против «безродных» публично попросить на лекции не делать ударение в его фамилии на последней букве? Не делать потому, что он не француз, а еврей. Я не могу, конечно, достоверно знать, почему Евгений Викторович согласился со вторым изданием своего двухтомника о Крымской войне именно в 1952 году, когда в стране бушевало «дело убийц в белых халатах» и сталинская паранойя достигла пика. Могу лишь предположить, что поверхностное толкование двухтомника могло очень даже понадобиться Сталину, если он и впрямь задумал «ночь длинных ножей» для своего ближайшего окружения.

Звучал бы при таком толковании двухтомник как независимое историческое подтверждение, что царь во всей этой крымской эпопее не виноват. Его обманули. Причем обманывали на протяжении многих месяцев именно ближайшие его сотрудники. Будь это правдой, Николай столкнулся с прямым предательством – в Зимнем дворце (!). Соблазнительное, согласитесь, толкование. В особенности для Сталина, который всегда любил исторические аналогии.

Давал двухтомник Тарле повод для такого толкования? Без сомнения. Автор нашел бесспорные доказательства: русский посол в Лондоне доносил в Петербург, что Англия, покуда у руля в ней антивоенные тори, не вступит в союз с Францией. И это была чистейшая правда: не мог же посол предположить, что его государь по неизреченной своей глупости, а также по совершенному непониманию того, как работает парламентская система, «свергнет» благожелательное к России правительство. Тарле также нашел, что русские послы в Пруссии и в Австрии доносили, что ни та ни другая не намерены вмешиваться в Русско-турецкую войну. И это тоже была правда: не могли же в Берлине и Вене предугадать, что речь пойдет о войне за расчленение Турции и передел Европы. Но можно себе представить, что мог сделать из этих донесений опытный конспиролог.

Русские послы сознательно дезинформировали царя – вот что. Причем делали это с благословения, а то и по прямому указанию самого канцлера Карла Нессельроде, вернейшего оруженосца императора на протяжении десятилетий (Нессельроде руководил внешней политикой России с 1822 года, был чем-то вроде Молотова при Сталине). Мудрено ли, что Николай заключил из этого: с Турцией он может делать все, что ему заблагорассудится. Вот на какой фразе из книги Тарле базировал свои заключения Кожинов: «И барон [Филипп] Бруннов в Лондоне, и [Петр] Мейендорф в Вене, и даже [Андрей] Будберг в Берлине следовали указаниям своего шефа-канцлера и писали иной раз не то, что видели их глаза и слышали их уши, а Нессельроде собирал эти сведения и подносил их Николаю».

Нормальный человек первым делом спросил бы, что могли выиграть от дезинформации императора все эти преуспевающие карьерные дипломаты и тем более их шеф, кроме стыда, позора и, быть может, каторги. Зачем это было им нужно? Но для черносотенного конспиролога все было как на ладони. Дипломаты-то все как на подбор с нерусскими фамилиями, а Нессельроде, как он подозревал, был и вовсе немецкий еврей. Других доказательств, что царь имел дело с «пятой колонной», не требовалось. Нормального человека, однако, это должно было поставить в тупик.

Меня, признаюсь, поначалу поставило. Не помог и доклад Александра Дугина Изборскому клубу, посвященный «пятой колонне» на вершине власти, основанный на сегодняшнем, разумеется, материале. Напомню, Дугин – в прошлом выпускник черносотенной «Памяти» первых лет перестройки, а ныне профессор социологии МГУ – лидер конспирологического крыла Изборского клуба. Вот его выкладки: «Нам подчас хотят изобразить, что “пятая колонна” только в либералах и в “маршах несогласных”, но это лишь самая откровенная вершина айсберга. Более того, это ложная цель. Самые серьезные сети влияния, направленные на десуверенизацию России, находятся среди тех, кто близок к Путину, кто с ним работает, кто предопределяет выработку его стратегии. Вот где настоящий заговор».

Сталин был прав, заключил Кожинов. «Заговорщиками» действительно были самые близкие к царю люди, работавшие бок о бок с ним. Разве не факт, что ревизия сталинской политики началась тотчас после его смерти (так же как, заметим в скобках, началась она тотчас после смерти Николая)? И все-таки Дугин лукавит. Ничего эти «близкие» при жизни царя не предопределяли. Не посмели бы. Во всяком случае, никто в окружении Николая не посмел, пока он был жив, противоречить его решению наказать Турцию за то, что она не приняла его ультиматум, сколь бы нелепым он им ни казался.

Другое дело, что наказать Турцию можно было и не вызывая взрыв негодования и страха в Европе. Например, отняв у нее Карс или Эрзерум или оккупировав любую часть ее территории в Азии. Это и советовали ему авторитетные дипломаты с вполне русскими фамилиями, как Алексей Орлов или Павел Киселев. (Именно за это и рассердился на государя адмирал Александр Меншиков и писал, как мы помним, что тот был «словно пьян и никаких резонов не принимал».)

А резоны-то были как раз те, о каких доносили из европейских столиц дипломаты с нерусскими фамилиями: никто в Европе и пальцем не пошевелит, буде Николай накажет Турцию на азиатском театре. Бесспорную правду они доносили – в надежде, что у Нессельроде и Меншикова достанет влияния убедить Николая не повторять скандальную историю Манифеста 14 марта 1848 года, не начинать войну в Европе и тем более не бросить вызов Англии, уничтожив турецкий флот в порту Синопа, вопреки английским гарантиям. Увы, недостало у них влияния. Никаких резонов, включая донесения из европейских столиц, не принимал самодержец. Желал он объявить городу и миру, что идет устанавливать «новый порядок» в Европе, тот самый Novus nascitur ordo, о котором нашептал ему Погодин. И впрямь был «словно пьян».

А Тарле, сосредоточившись на дипломатических документах, упустил из виду как характер царя, так и, что еще важнее, его идейный поворот после фиаско 1848 года, тот самый, что действительно предопределил его стратегию. Ошибся. Так или иначе, все без исключения аргументы советских историков о Крымской войне как о «заговоре против России» оказываются шиты белыми нитками. И постсоветских тоже.