Возвращение Русской идеи

Предполагалось, что сокрушительная победа большевиков-интернационалистов в гражданской войне должна была убить Русскую идею. Но не убила. Едва Ленин понял, что мировой революции по образцу 1848 года не будет, едва во внутрипартийной борьбе победила изоляционистская, сталинская трактовка российского будущего, мало у кого остались сомнения, что именно Русской идее суждено было определить судьбу пореволюционной России.

Поэтому неудивительно, что очень быстро покорила она победителей – так же как славянофильство (в предыдущем цикле нашей серии) покорило западников. Но поскольку интернационализм оставался наряду с коммунизмом одним из двух формальных столпов, на которых держалась большевистская идеология, идеей-гегемоном советской России оказался монстр, который мы назовем имперским национал-коммунизмом.

«Красные бесы» превратились в «черных», и метаморфоза эта достигла пика в последние годы жизни коммунистического Цезаря (Сталина). Формула «социализм в одной, отдельно взятой стране» изначально предполагала противопоставление пролетарской России буржуазной Европе со всеми вытекающими из этого последствиями: имперским экспансионизмом, экономикой, не способной к саморазвитию, растоптанной политической модернизацией, торжеством произвола власти и, конечно же, ксенофобией и антисемитизмом.

Русских националистов не смущала «чернота» советского бесовства, смущало другое – отсутствие православного фундамента в созданной «красно-черными» бесами империи и, как следствие, ее нежизнеспособность, стагнация, воцарившаяся после свержения Хрущева. Иными словами, их смущало отсутствие духовного стержня, или «духовных скреп», как сказали бы сегодня. Именно в 1960-е, после Хрущева, и начинает складываться – сначала подпольно, потом полулегально – Русская партия, предложившая, подобно славянофилам в дореволюционной России, свою альтернативу тогдашнему статус-кво. Но, как мы помним, славянофилы предложили панславизм, «великую славянскую империю» под предводительством России, а постсталинская Русская партия – «автаркийность» империи, «русский мир», возведенный в ранг особой православной цивилизации.

Окончательно новая идеология Русской идеи сложилась уже в постсоветское время, но ее важнейшая часть (представления о Западе как о современном Содоме, о православии как о единственно истинном христианстве и об исключительности судьбы России в мире) была создана еще в Советском Союзе. На протяжении нескольких десятилетий гниения послесталинского «социализма» Русская партия готовилась к взятию власти. Но точно так же, как славянофилы в 1917-м, оказалась в решающий момент банкротом. Как это происходило, мы попробуем разобраться в советском цикле истории Русской идеи.

 

«Новая Иудея»

Причина, по которой деятельность националистов разворачивалась поначалу исключительно за границей, в русской эмиграции, понятна. При жизни Ленина в советской России подобная деятельность именовалась не иначе как «великорусским шовинизмом» и была занятием смертельно опасным. Нет надобности напоминать читателю, что предвоенный национализм, подобно неудачливому тенору, достиг немыслимо высокой ноты накануне Первой мировой войны, сорвал голос и ушел со сцены, освистанный публикой. За свое эпохальное поражение он и отыгрывался в эмиграции. И там он неистовствовал.

Мы помним предвоенные планы националистов, их предчувствие близкой и окончательной победы России, «нового света мира», над «одряхлевшим Западом». Помним, что ключом к этой победе должно было стать «обезвреживание» Германии, вдохновляемой, по их мнению, исключительно «идеалами, заимствованными у еврейства». Помним и то, как звучал их призыв накануне гибели полуевропейской петровской империи: «Россия против еврейства». И то, что еврейская Германия представлялась им последним препятствием на пути России к реваншу – восстановлению единственно подобающего ей статуса «первой в мире державы».

Но оказались они, как пушкинская старуха, у разбитого корыта. Проиграли миродержавную схватку – постыдно, безнадежно. Не могли они, согласитесь, воспринять столь оглушительное, столь горькое свое поражение иначе, как торжество смертельного врага. И потому первая же книга, задавшая в 1921 году тон всей их последующей реакции, так и называлась: «Новая Иудея, или Разоряемая Россия» Василия Михайлова.

Вот ее суть: «Сейчас Россия в полном и буквальном смысле этого слова Иудея, где правящим народом являются евреи и где русским отведена жалкая и унизительная роль завоеванной нации. Месть, жестокость, человеческие жертвоприношения, потоки крови – вот как можно охарактеризовать приемы управления евреев... Резюмируя все вышесказанное, можно смело сказать, что еврейская кабала над русским народом – совершившийся факт».

Эта книга стала лишь первым раскатом грома, прозвучавшим из националистического лагеря. На подходе были куда более солидные двухтомники Николая Маркова, бывшего шефа Союза русского народа, впоследствии консультанта гестапо по русским делам, и Григория Бостунича, дослужившегося до генеральских чинов в немецких «охранных рядах». Общая формула этих томов звучала так: «Большевизм – это стремление жидов к уничтожению христианских государств».

Конкретизировал формулу любопытный писатель по фамилии Одинзгоев. Любопытен он прежде всего тем, что о нем практически ничего не известно – ни года и места издания его книги «В дни царства Антихриста», ни даже настоящего его имени (Одинзгоев явно означает «один из гоев»). Понятно лишь, что название его книги заимствовано у Константина Леонтьева, обронившего однажды: «Не повторяем ли мы в новой форме историю старого Рима? Но разница в том, что под его подданством родился Христос, под нашим скорее родится Антихрист». И Одинзгоев сообщает нам, что родился Антихрист в России, ставшей его плацдармом – накануне финального штурма истерзанного войной континента.

Иными словами, взгляды постреволюционных националистов переменились по сравнению с их славянофильскими пращурами на полностью противоположные. Теперь надеялись они, что арийская Германия сокрушит Россию с ее евреями – и антиеврейская диктатура спасет мир.

 

Воздух эпохи

Соблазн диктатуры был разлит в воздухе эпохи. Иначе невозможно объяснить, почему легкая и неожиданная победа Муссолини в Италии – так скоро после победы Ленина в России – очаровала многих серьезных европейских мыслителей. Не избежали этого поветрия, разумеется, и выдающиеся русские умы, в частности Николай Бердяев. Упаси бог, это не был соблазн антиеврейской диктатуры, безраздельно завладевшей сердцами «бешеных» националистов, но все-таки диктатуры – антидемократической, фашистской.

В книге, так и озаглавленной – «Новое средневековье», Бердяев противопоставил западным парламентам «с их фиктивной вампирической жизнью наростов на народном теле, неспособных уже выполнять никакой органической функции» представительство реальных корпораций. Он, собственно, и не скрывал, у кого он заимствовал эту «корпоративную» риторику: «Значение в будущем будут иметь лишь люди типа Муссолини, единственного, быть может, государственного деятеля в Европе». И вообще: «фашизм – единственное творческое явление в политической жизни современной Европы». Потому что «никто больше не верит ни в какие юридические и политические формы, никто ни в грош не ставит никаких конституций».

Только у русского национал-либерала, однако, мог получиться такой странный выверт, при котором от столь чудовищного поворота истории вспять выигрывала именно Россия. А как же иначе? Россия ведь «никогда и не выходила из Средних веков». Ей, стало быть, и карты в руки. «Власть будет диктаторской. Народная стихия наделит избранных личностей священными атрибутами власти – в них будут преобладать черты цезаризма».

В те смутные времена не нужно было быть Нострадамусом, чтобы предсказать «цезаризм» в Италии или Восточной Европе. Тенденция к диктатуре угадана была верно. Только не это ведь предсказывал Бердяев. Смерть Нового времени он предсказывал – со всеми его парламентами и конституциями, бесповоротное торжество средневековья. То самое, что Гитлер назвал Тысячелетним рейхом, только во главе с Россией, а не с Германией. В этом смысле попал Бердяев пальцем в небо.

Куда проницательнее был русский философ Георгий Федотов, с ужасом размышлявший о том, что произойдет с Россией, когда кончится эра советского средневековья, когда откроются все шлюзы и гигантская волна эмигрантского национализма захлестнет страну. И мощная тема дикой ксенофобии опять заглушит в неподготовленных умах тему свободы. «Большевизм умрет, как умер национал-социализм, – писал Федотов, – но кто знает, какие новые формы примет русский национализм?..»

 

Встречная волна

Впрочем, первые признаки возрождения русского национализма и связанного с ним «цезаризма» дали о себе знать в самом СССР еще во времена бердяевского пророчества. Поначалу они были вызваны острым дефицитом великорусских административных и управленческих кадров и жестокой внутрипартийной борьбой.

Дефицит возник по причине революции, напрочь срезавшей всю административную вертикаль трехсотлетней петровской России. Некоторое представление о почти анекдотической глубине этого дефицита дает знаменитый эпизод, когда Лев Троцкий, только что назначенный народным комиссаром иностранных дел, появился в бывшем царском министерстве и потребовал немедленно перевести на дюжину языков и вручить иностранным послам Декрет о мире. Все 400 сотрудников министерства демонстративно отказались исполнить его приказ.

Так или иначе, во всех сферах, кроме армии, где царские генералы активно помогали большевикам, «собирателям страны», выиграть гражданскую войну, старые кадры либо не годились по происхождению, либо эмигрировали. Вакуум заполнили образованные «инородцы» – евреи, кавказцы (главным образом грузины и армяне), латыши – само собою, интернационалисты. Такое положение вещей не устраивало будущего цезаря (пока еще с маленькой буквы). Гигантские «ленинские призывы» в партию после смерти вождя предназначались исправить дело. Наверх призывалось бывшее «мужицкое царство», полуграмотное, с ленинизмом ничего общего не имевшее, зато падкое на соблазн власти и готовое служить любому цезарю. Cогласно постановлению «О росте и о мерах по усилению партийно-организационной работы» от 8 июля 1946 года, еще и тогда, четверть века спустя, 70% членов партии не имели даже среднего образования. Представьте уровень грамотности «призывников» 1920-х.

Но для вытеснения инородцев «новым партийцам» нужно было знамя – идеология. И Сталин снабдил их знаменем. Оно называлось «строительство социализма в одной, отдельно взятой стране». Это означало, что отныне Россия будет закрыта от враждебного мира, пойдет своим, «отдельно взятым» путем. Именно этого добивалась – и продолжает в наши дни добиваться – Русская партия. Однако ленинская гвардия в руководстве партии, воспитанная в духе интернационализма, естественно, сопротивлялась поруганию священных основ учения.

Что ж, ее следовало убрать с дороги. Отсюда новая волна террора. Интересы цезаря совпали с интересами «новых партийцев». Страна превращалась в осажденную крепость. Из маленького цезаря Сталин превращался в настоящего Цезаря (или, по словам Николая Бухарина, в «Чингисхана с телефоном»), а новые партийцы – в «номенклатуру» режима. Так начиналось возвращение русского национализма в коммунистический СССР. Жив, оказалось, курилка!

Конечно, в 1930-е все было проще, чем сейчас: под рукой был готовый, укорененный с дореволюционных времен и отчаянно эксплуатировавшийся в эмигрантских кругах миф о евреях как о потенциальных предателях России. Мощь этого мифа была такова, что во время Первой мировой войны царское правительство насильственно переселило несколько сот тысяч человек из черты оседлости в Центральную Россию. Но если тогда барьером между православными и евреями служило вероисповедание, то в советские времена от мифа этого явственно запахло расизмом. И потому неминуемо должен был он перерасти в неприязнь ко всем «черным», включая кавказцев, которым в конечном счете и суждено было нести крест «новых евреев».

Константин Симонов вспоминал в своих мемуарах, что еще в 1933 (!) году в его школе фабрично-заводского ученичества ходила по рукам листовка «И заспорили славяне, кому править на Руси». На рисунке к листовке по одну сторону сидели Троцкий, Каменев и Зиновьев, а по другую – Джугашвили (Сталин), Енукидзе и Орджоникидзе. Николай Митрохин в книге «Русская партия», на которую нам еще не раз предстоит ссылаться, приводит аналогичный эпизод, но уже из периода 1947–1952 годов. Некий партиец успел разослать (пока не был разоблачен органами) по разным адресам 29 писем, лейтмотивом которых была фраза, что «союз палачей с Кавказа и жидов поработил русских». Но что значит мнение безымянного партийца, когда, если верить воспоминаниям Анастаса Микояна, его самого, члена Политбюро КПСС, заподозрили в 1953 году в связях с Берией – только на основании того, что оба кавказцы (Вячеслава Молотова Микоян прямо называет «шовинистом»). Как видим, ксенофобия добралась и до партийного Олимпа.

Если верить воспоминаниям помощника Генерального секретаря ЦК КПСС Валерия Болдина, не избежал этой чумы в бытность свою генсеком даже Михаил Горбачев. Он полагал, что зарубежные СМИ «не съели Андропова с потрохами», поскольку «он был полукровка [наполовину еврей – прим. ред.], а они своих в обиду не дают». И распорядился «строго секретную информацию не посылать [Анатолию] Черняеву», другому своему помощнику, потому что «у него в семье пятый пункт [графа «национальность» в советском паспорте – прим. ред.] не в порядке, далеко могут убежать секреты».

Поистине подобен чуме национализм: слеп и заразен. И мало кого пощадил он.