Институт современной России

Сегодняшняя Россия являет собой наглядный пример того, насколько губительна преемственность, если речь идет о тоталитаризме, и насколько отвратительна стабильность, если она подобна спокойствию на кладбище, где никогда ничего не происходит. Ну разве что похороны очередного вождя.

Российские политические лидеры вспоминают о преемственности, когда сталкиваются с вызовами времени, на которые не могут ответить. Так Сталин в тяжелые для страны годы войны с Германией вспомнил о церкви и некоторых атрибутах монархии. Так Брежнев, терпя фиаско с построением коммунизма, похоронил хрущевскую оттепель и начал тихую реабилитацию сталинизма. Так Горбачев, теряя возможность сопротивляться крушению коммунизма, хватался за идею модернизации социализма. И так Путин, не способный отвечать на вызовы XXI века, тащит Россию в советское прошлое, замешанное на имперских комплексах Советского Союза и Российской империи. Именно там он ищет свою точку опоры, именно оттуда отсчитывает преемственность нынешнего политического режима.

Удивительно ли, что идеологическая преемственность сопровождается преемственностью методов? Конечно, нет, это закономерно. Методы эти тривиальны и проверены временем: агрессивная внешняя политика и репрессивная внутренняя. Это две стороны одной медали, одно без другого не существует. Такова природа тоталитарного режима: страна, которая идет к тоталитаризму, неизбежно начинает практиковать внешнюю экспансию и политические репрессии.

Методы внешней экспансии поразительно похожи. Это прежде всего попытки распространить свое влияние на приграничные страны (а в перспективе и на отдаленные), с тем чтобы увеличить собственную территорию. Никакого серьезного геополитического смысла в этом нет, поскольку в наше время величина страны никак не гарантирует ее силы и процветания.

Но дело в том, что подобное политическое поведение, хоть и бессмысленно по сути, соответствует ритуалу и исторической традиции. А это очень важные понятия в авторитарном обществе, на них зиждется идея государственной преемственности.

 

Истоки аннексии

Что заставило Сталина в сентябре 1939 года вступить во Вторую мировую войну в союзе с нацистской Германией? От захвата Литвы, Латвии, Эстонии, а также части Польши, Финляндии и Румынии не было никакой практической пользы. Наоборот, в результате аннексии этих территорий Советский Союз получил протяженную общую границу с Германией, лишившись на своих западных границах буферных государств, способных осложнить продвижение германской армии на восток в случае начала войны. Что, собственно, и произошло летом 1941 года.

Сталин следовал логике тоталитарного режима, основанной на двух ее непременных составляющих: агрессии против собственного народа и против соседних стран. В качестве пропагандистского обеспечения использовались идеологические мотивы классовой солидарности, эксплуатировалось сознание «осажденной крепости», но за всем этим стояла вполне понятная идея преемственности — восстановления страны в границах Российской империи.

Сегодняшняя мотивация российской экспансии базируется на схожей идее восстановления России в границах бывшего СССР. Идеологические мотивы еще не очень сильны в нынешней пропаганде, зато широко используются старые клише о помощи «братским народам», бескорыстии и великодушии русского народа, заботе о соотечественниках. Небезуспешно культивируется национальная обида за развал и унижение «великой державы».

Никакого практического смысла в аннексии Крыма не было и нет. Депрессивный регион, не имеющий с Россией надежных и достаточных коммуникаций, требующий колоссальных инвестиций в инфраструктуру и экономику. Абсолютно бесполезный с военно-стратегической точки зрения. Для России присоединение Крыма — это просто новая головная боль. Не говоря уже о долгосрочном конфликте с Украиной, пошатнувшемся международном положении России, введенных против нее экономических санкциях, ущербе с точки зрения военной безопасности.

Однако поступить иначе Путин не мог: такова природа режима, к которому он стремится и который основан на внешней экспансии и внутренних репрессиях. Такой режим опасается только военного ответа, но если его не ожидается, то ничто не удержит политическое руководство от легкой добычи. В 1939 году Сталин подстраховался договоренностями с Гитлером; в 2014 году Путин правильно рассчитал, что Украина постоять за себя не сможет, а Запад на аннексию Крыма адекватного ответа не даст.

Механизмы аннексии балтийских республик в 1939–1940 годах и Крыма в 2014-м впечатляюще одинаковы. В конце сентября — начале октября 1939 года Кремль, угрожая военным вторжением, принудил балтийские республики заключить с Советским Союзом договор и разместить на своей территории советские военные базы. Российская военная база в Крыму существовала с незапамятных времен и была подтверждена договорами 1997 и 2010 годов.

Совпадают даже показатели численности военного контингента. На базах в Эстонии и Латвии в 1939 году было размещено по 25 тысяч красноармейцев, в Литве — 20 тысяч. На военно-морской базе в Севастополе по договору 1997 года было дислоцировано 25 тысяч российских военнослужащих.

И на Балтике, и в Крыму в задачу военных входили создание постоянной угрозы для национальных правительств и силовая поддержка переворота, когда будет получен соответствующий приказ из Москвы. Такой приказ поступил на Балтику летом 1940 года, и просоветские мятежники при поддержке Красной армии в июле свергли законные правительства Литвы, Латвии и Эстонии, а уже в августе эти страны были присоединены к Советскому Союзу.

Такой приказ поступил на Украину зимой 2014 года, и пророссийские мятежники при поддержке военнослужащих российской военной базы в Севастополе и спецназа Главного разведуправления Генштаба Российских вооруженных сил в феврале свергли законную власть в Крыму, а уже в марте Крым был присоединен к России.

Ни в 1940-м, ни в 2014 году аннексия не была кровопролитной, не было боев, не было военных потерь. Как тогда, так и теперь западные демократии не оказали реальной поддержки странам, подвергшимся советской или российской агрессии. Как тогда, так и теперь Запад отделался лишь символическими жестами: в ответ на агрессию против Финляндии исключил Советский Союз из ничего уже не значившей Лиги Наций, в ответ на аннексию Крыма ввел запоздалые и малоэффективные экономические санкции против России.

Казалось бы, исторический опыт должен учить, что чем раньше мировое сообщество останавливает агрессора, тем меньше у него возможности устроить полномасштабную бойню. Может быть, в 1939 году в Европе это понимали далеко не все. И не только в Европе. 5 сентября 1939 года, когда в войну против Германии уже вступили Англия, Франция, Польша, Австралия и Новая Зеландия, правительство США заявило о распространении на германо-польский конфликт закона о нейтралитете. Видимо, только после Перл-Харбора, в декабре 1941 года, в США поняли, что это Вторая мировая война, а не конфликт Германии с Польшей.

Боюсь, и сегодня многие не вполне ясно понимают, что агрессия 2008 года в Грузии, аннексия Крыма и война на востоке Украины — это первые тяжелые шаги новой политики России, а не просто локальные военные конфликты в отдаленной части Европы.

В пользу этого говорит и то, как объясняется в России политика экспансии, как работает машина пропаганды. Локальный военный конфликт правительство могло бы объяснить как угодно, могло привести любые доводы — от самых убедительных до абсолютно вздорных. Если это разовый локальный военный конфликт, то нет нужды обеспечивать его долговременной пропагандистской кампанией, перестраивать средства массовой информации в средства массовой пропаганды, нет необходимости разрабатывать стратегию информационной безопасности на многие годы вперед.

 

Пропаганда как оружие

Но если это новая долгосрочная политика, то свобода СМИ, свобода слова начинают угрожать стратегическим планам власти. Ни внешняя агрессия, ни тем более внутренние репрессии не могут проходить гладко и бесконфликтно, если в обществе открыто высказываются на этот счет различные точки зрения, если часть общества открыто критикует политику правительства.

Сегодняшнее подавление свободы слова в России свидетельствует о том, что агрессия против Украины не случайный эксцесс, не чья-то ошибка или плохой расчет, а часть долговременной политики, в которой агрессия против других стран и подавление гражданских свобод станут основными элементами.

Разумеется, нынешние времена с точки зрения коммуникаций и распространения информации сильно отличаются от 1930–1940-х годов. Сегодня гораздо труднее ограничить доступ людей к информации и благодаря трансграничному радио- и телевещанию, и особенно благодаря интернету. Но тем больше российское правительство прилагает усилий для производства массовой пропаганды, которая по своему объему и распространению намного превышает возможности независимых массмедиа.

Потоки примитивной и низкокачественной пропаганды обрушиваются на российских граждан в таком изобилии, что пропагандисты озабочены только поддержанием ее объемов, но вовсе не достоверностью или хотя бы приблизительным соответствием действительности.

Это стало особенно заметно в связи с войной против Украины, когда в средствах массовой пропаганды начали появляться небылицы (вроде распятых украинскими фашистами русских младенцев), которые могут подействовать только на абсолютно некритичного зрителя и слушателя.

Правительственные пропагандисты совершенно не обескуражены разоблачением их фальшивок. Они с удвоенной энергией создают новые и выигрывают в этом соревновании. Ведь на создание фальшивки требуется гораздо меньше времени, сил и интеллекта, чем на ее опровержение. К тому же соотношение между средствами пропаганды и средствами информации таково, что с фальшивкой знакомится тысяча человек, а с ее разоблачением — один.

Так в российском обществе легко создается образ врага, будь то эстонцы, поляки, грузины, американцы или украинцы — в зависимости от того, на каком фронте Путин и его правительство решают свои проблемы.

Но не стоит и демонизировать Россию. Народ в этой стране не хуже и не лучше других, но попал в такой исторический водоворот, из которого самостоятельно трудно выбраться. В аналогичных ситуациях, когда пропаганда подавляет информацию, а политическая оппозиция недееспособна или вовсе отсутствует, другие народы ведут себя так же. Достаточно вспомнить всеобщее обожание Гитлера в нацистской Германии, общественное единодушие итальянцев при Муссолини, культ Мао в коммунистическом Китае или доведенное до совершенства искусство управления обществом в Северной Корее.

Пропаганда — это мощное и опасное оружие. И не стоит забывать, что чаще всего она сопутствует захватническим войнам и аннексиям чужих территорий. Ущемление свободы слова и рост пропагандистских мощностей свидетельствуют о том, что страна берет курс на тоталитаризм, при котором агрессия против других стран может стать одной из главных задач режима.

Соответственно, и срочные меры противодействия свободный мир должен принимать не тогда, когда военные уже по-хозяйски располагаются на чужой территории, а когда в, казалось бы, миролюбивой стране вдруг начинают ограничивать гражданские свободы.

 

* — Данный текст написан на основе доклада автора, представленного на конференции «Использование Второй мировой войны в российском политическом дискурсе» (The Use of World War II in Russian political discourse) в апреле этого года в Париже.