Уголовное законодательство раннего советского периода заложило основы произвольного и избирательного применения закона и судейского произвола. По мнению эксперта ИСР правоведа Екатерины Мишиной, наследие той эпохи ощущается в России и сегодня.
В первые годы своего существования, то бишь на заре туманной юности, советское уголовное право было совсем иным. Основное отличие заключалось в том, что юридические категории были заменены категориями социологическими. Преступление обозначалось термином «социально опасное деяние», наказание – термином «мера социальной защиты». Преступник стал именоваться социально опасным лицом, и для признания человека таковым вовсе не требовалось совершать что-то нехорошее: вполне достаточно было его прошлой деятельности, которая выглядела предосудительно с точки зрения нового режима, или попросту некоей связи с преступной средой. Очень удобная была формулировка, поскольку уголовный закон не давал четкого определения того, что конкретно имелось в виду под нехорошей прошлой деятельностью или такими же нехорошими связями с криминальным миром.
Понятие вины было объявлено чуждым и посему ненужным буржуазным критерием, а фундаментальный принцип рецепированного римского права nullum crimen, nulla poena sine lege (ныне закрепленный в статье 7 Европейской конвенции о правах человека) был подвергнут жесткой критике и заменен на принцип аналогии, который удобством в эксплуатации ничуть не уступал определению социально опасного лица. Согласно принципу аналогии, если какое-либо действие или же бездействие не было предусмотрено действующим уголовным правом в качестве состава преступления, это вовсе не означало невозможность уголовного преследования. Здесь на авансцену выступал судья, которому надлежало изыскать в действующем советском законодательстве состав преступления, сходный, по определенным признакам напоминающий или аналогичный совершенному действию (бездействию). Эту норму и подлежало применить в конкретном деле. А вот и указания о том, чем надлежало с самого начала руководствоваться судам и судьям: «Местные суды решают дела именем Российской Республики и руководятся в своих решениях и приговорах законами свергнутых правительств лишь постольку, поскольку таковые не отменены революцией и не противоречат революционной совести и революционному правосознанию»1 (пункт 5 Декрета о суде № 1 (ноябрь 1917 года).
Спустя год уже худо-бедно сформировалась некоторая нормативная база нового режима, поэтому руководство к действию для судей трансформировалось следующим образом: «при рассмотрении всех дел Народный Суд применяет декреты Рабоче-Крестьянского Правительства, а в случае отсутствия соответствующего декрета или неполноты такового руководствуется социалистическим правосознанием»2 (статья 22 Положения о народном суде РСФСР от 30 ноября 1918 года). Нормы статьи 24 («Народный Суд не стеснен никакими формальными доказательствами, и от него зависит по обстоятельствам дела допустить те или иные доказательства или потребовать их от третьих лиц, для коих такое требование обязательно») заложили фундамент безгранично широкого судейского усмотрения и избирательного правоприменения, ставших впоследствии таким же узнаваемым российским брендом, как водка, матрешка и балалайка.
Существует версия, согласно которой советские юристы, внесшие свою лепту в создание первых нормативных актов в сфере уголовного права, находились под значительным влиянием опубликованного в Российской империи в 1908 году труда, именуемого «Уголовная социология». Эта книга принадлежит перу знаменитого итальянского криминолога Энрико Ферри, ученика и последователя еще более знаменитого Чезаре Ломброзо. В изучении причин преступности Ферри продвинулся существенно дальше своего учителя, исследовавшего в основном психологические и антропологические факторы, оказывавшие влияние на мотивацию и формирование личности преступников. В фокусе научного анализа Ферри помимо психологических, антропологических и физических факторов (к которым он относил географические особенности, метеорологические условия и специфику климата) находились преимущественно социальные и экономические факторы. Согласно созданной Ферри концепции социальной защиты, функцией правосудия являлась защита общества от социально опасных элементов. Ферри отрицал такие базовые для уголовного права категории, как преступление, наказание, вина, ответственность, объективная сторона преступления и т. д., и горячо ратовал за персонификацию наказания, которое должно было определяться в зависимости от личности преступника, а не от совершенного преступления. Ключевая роль в определении вида наказания принадлежала судьям. Преступники же рассматривались как отдельная разновидность рода человеческого3.
«Народный Суд применяет декреты Рабоче-Крестьянского Правительства, а в случае отсутствия соответствующего декрета или неполноты такового руководствуется социалистическим правосознанием»
Считающийся одним из наиболее ярких представителей позитивистской школы криминологии, Ферри был фигурой весьма неоднозначной и противоречивой. Во время Первой мировой войны он возглавлял комиссию по разработке проекта уголовного кодекса, основополагающие идеи и положения которого были затем включены в УК 1930 года, принятый в период расцвета фашизма в Италии. К концу жизни он стал преданным сторонником Бенито Муссолини и рассматривал фашизм как реализацию социалистической идеи. Советские ученые (например, А. А. Пионтковский в сборнике статей «Марксизм и уголовное право»4) предположение о значительном воздействии теории Энрико Ферри на становление раннего советского уголовного права гневно отвергали. Соглашаться с тем, что концепция и понятийно-категориальный аппарат уголовного права Советской России сформировались под ярко выраженным влиянием учения одиозного буржуазного ученого, да к тому же апологета Муссолини, активно сотрудничавшего с фашистским режимом, было зазорно. Но очевидного не утаишь: сходство было чрезмерно явно и велико. Стоит ли удивляться, что «Уголовная социология» Ферри не переиздавалась в России в течение почти ста лет.
Огромную роль в формировании раннего советского уголовного права сыграла также практика отправления «революционного правосудия» в первые годы советской власти. В эпоху военного коммунизма правоприменение в сфере уголовного права практически полностью оказалось в руках квазисудебных и вовсе не судебных органов. С учетом специфики кадрового состава этих учреждений, в подавляющем большинстве своем не обремененного юридическим образованием, отказ от понятий вины, объективной стороны преступления и установление возможности определять наказание на основе революционного правосознания в зависимости не от совершенного деяния, а от личности преступника были весьма удобны для выполнения поставленных перед ними задач. Советские юристы толковали широкое использование принципа аналогии, отказ от базовых категорий уголовного права и замену принципа верховенства закона революционным правосознанием не только как ответ на чрезвычайную ситуацию тех лет, но и как результат необходимости защиты молодого советского государства от внутренних и внешних врагов.
Позаимствованная опять-таки из учения Ферри идея об оборонительном характере уголовного права, призванного защищать общество от социально опасных элементов, обрела горячее подтверждение в практике отправления «революционного правосудия». Замена основ понятийно-категориального аппарата уголовного права социологическими дефинициями и повсеместное внедрение принципов аналогии и революционного правосознания рассматривались советскими юристами в том числе как некая прелюдия к намеченному на будущее полному исчезновению уголовного права (если припоминаете, согласно марксистко-ленинской теории, право должно было со временем отмереть вместе с государством, семьей и иными пережитками буржуазного строя). Но ожидания не оправдались – уголовное право по-советски оказалось на диво полезным инструментом, государство это оценило, вошло во вкус и более отказываться от него не собиралось. Судите сами: если согласно УК 1922 года лицо могло быть признано судом социально опасным (1) «по своей преступной деятельности», (2) «вследствие систематических злоупотреблений при занятии своей профессией или промыслом или при исполнении должности» или (3) «по связи с преступной средой» (ст. 48–49), то УК 1926 года ввел еще одно основание для признания лица социально опасным – его прошлую деятельность (ст. 7). Таким образом, признать социально опасным можно было практически кого угодно. В обоих УК в качестве одного из ключевых принципов советского уголовного права указывался принцип аналогии: «Если то или иное общественно опасное действие прямо не предусмотрено настоящим Кодексом, то основание и пределы ответственности за него определяются применительно к тем статьям Кодекса, которые предусматривают наиболее сходные по роду преступления» (ст. 16 УК РСФСР 1926 года), то есть признать человека социально опасным можно было также практически за что угодно. Тем самым была создана идеальная конструкция для тоталитарного государства: в любой момент любого человека можно было посадить или же расстрелять, причем в полном соответствии с законом.
Гуттаперчевость и расплывчатость формулировок раннего советского уголовного законодательства не только обеспечили псевдолегализацию расправы над сотнями тысяч ни в чем не повинных людей. Эти нормы оказались страшным оружием, минами замедленного действия, опасными и поныне. Раннее советское уголовное законодательство, включая УК 1922 и 1926 годов, создало основу для произвольного толкования и избирательного применения закона. Помимо того эти акты внесли огромный вклад в формирование специфического менталитета советских судей, превращающих судейское усмотрение в судейский произвол. И здесь тоже сыграла свою зловещую роль теория Ферри о том, что основной функцией правосудия является защита общества от социально опасных элементов. В советском варианте эта базовая функция правосудия преобразовалась в защиту государства от его граждан, то есть от нас с вами. Так с тех пор в родной державе и повелось: государство встало в боксерскую стойку, а вокруг выстроились судьи, защищающие его с упорством деревянных солдат Урфина Джюса. И государству, и судьям от этого стало хорошо. А вот нам с вами гораздо хуже.
1 http://www.law.edu.ru/norm/norm.asp?normID=1119194
2 http://constitutions.ru/archives/6707
3 См. Энрико Ферри. Уголовная социология. Москва, Инфра-М, 2013.
4 Подробнее см. статью А. А. Пионтковского «Энрико Ферри: фашизм и позитивная школа уголовного права» в сборнике «Марксизм и уголовное право», Москва, изд-во НКЮ РСФСР, с. 111–131, 1929).
