Институт современной России

О Владимире Путине и российском политическом режиме за последние 20 лет написаны множество книг и статей. Однако в последнее время в массе публикуемых материалов становится все сложнее найти что-то новое. В экспертной среде сложился консенсус об авторитарной природе режима и личности Путина. В оценках наблюдается устойчивая дихотомия: критический подход противостоит объяснительно-оправдательному. Подобная двойственность прослеживается и в практических подходах: сторонники политики санкций и изоляции России спорят с приверженцами избирательного сотрудничества и даже умиротворения. 

Что отличает проект ИСР? Он задуман как попытка создать емкую и по возможности объективную картину российской политической истории за последние 20 лет, чтобы на основании фактологии возобновить дискурс о режиме Путина. Результат — хронологическая миниэнциклопедия, которую мы построили путем «сцеживания» огромного массива публикаций российских и западных СМИ и экспертных организаций и кристаллизации «сухого остатка». При отборе событий мы опирались на три простых критерия: шаги, предпринятые правящей группой для консолидации власти; внешние обстоятельства, оказавшие существенное влияние на функционирование системы; и общественно значимые происшествия, доминировавшие в российском информационном пространстве. Каждое событие представляет собой подборку простых и безоценочных фактов.

Анализ результатов проекта позволил выделить основные паттерны режима.

 

1. Выживание как стратегия

Фактология проекта наглядно демонстрирует отсутствие у режима долгосрочной стратегии развития. Цепочка политических шагов, предпринятых группой людей во главе с Владимиром Путиным, указывает на то, что с первых дней прихода во власть они занимались исключительно укреплением своих властных позиций и извлечением ренты из государства. 

Формально стратегии развития в России присутствуют. Документы с такими названиями регулярно пишутся экспертами и утверждаются в качестве правительственных программ, но их исполнение неизбежно блокируется интересами правящей элиты, внешними кризисами или простым отсутствием мотивации и подотчетности власти. 

Хронология четко фиксирует, что одним из главных принципов modus operandi режима является уничтожение конкуренции, которое, как правило, проводится под популистскими лозунгами борьбы с коррупцией. Она также позволяет выделить периоды «зачисток» элитных групп, критиковавших режим в начале 2000-х (преследования Владимира Гусинского, Бориса Березовского, Михаила Ходорковского). Не менее значимым стимулом для атак было стремление пришедшей к власти группы лиц к консолидации материальных благ в своих руках — через национализацию, экспроприацию, передел собственности, рейдерство и пр. Подобными примерами насыщены как ранние годы президентства Путина («Медиа-Мост», ЮКОС), так и более поздние (ТНК-BP, Башнефть).

В более поздний период «чисткам» подверглись высокопоставленные представители самой правящей элиты: громкие аресты губернаторов Александра Хорошавина,  Вячеслава Гайзера (2015) и Никиты Белых (2016), а также министра экономики Алексея Улюкаева (2016). В ухудшающихся экономических условиях обостряется борьба за ренту, и в отсутствие независимых политических институтов в системе начинают доминировать наиболее хищные представители элиты.

 

2. Имитация реформ

Многие реформы, заявленные Путиным, по сути проваливались, поскольку их цели вступали в конфликт с насущными интересами правящей элиты — укреплением собственной власти и извлечением ренты. 

На фоне последних громких заявлений президента о необходимости выполнить 13 национальных проектов стоимостью 25 трлн рублей достаточно вспомнить, что впервые о нацпроектах власти заговорили еще в 2005 году. Эти проекты по сути провалились, как и объявленные в 2012 году «майские указы» Путина. Очевидно, похожая же участь ожидает и новые нацпроекты, принятые к исполнению в 2018-м. 

Контрастным фоном к провалу нацпроектов выступает эффективное проведение политических реформ — будь то отмена прямых выборов губернаторов, увеличение президентского срока или поправки к Конституции. Это неудивительно: ведь эти изменения напрямую связаны с интересами правящей элиты. 

 

3. Отрицание ошибок

Отсутствие стимулов для проведения фундаментальных реформ ведет к деградации системы и генерирует внешние и внутренние риски. Режим не заинтересован в трансформации, не способен признать и исправить ошибки, реагируя на кризисы по стандартному сценарию. Это паттерн «замкнутого круга»: первоначальный хаос сменяется нахождением и наказанием виновных (причем неважно, являются ли они таковыми или нет), затем происходит «закручивание гаек», которое преподносится обществу как защита его интересов, но в реальности осуществляется в угоду правящей элите.

Этот паттерн в реакциях режима на кризисные события прослеживается на протяжении всех 20 лет: в трагедии с подлодкой «Курск» (2000), при захвате заложников «Норд-Оста» (2002) и Беслана (2004), после громких политических убийств Анны Политковской (2006) и Бориса Немцова (2015), в ликвидации последствий стихийных бедствий (тушение торфяников 2010 года, наводнение в Крымске 2012-го), в подавлении массовых протестов (2011-2019) и социальных взрывов (Кондопога в 2006-м, Кущевская в 2010-м, Бирюлево в 2013-м). 

Признание ошибок предполагает уровень самокритичности власти, невозможный в рамках российской политической системы, опирающейся на проецирование силы и приравнивающей ошибку к слабости. Однако за компульсивными силовыми решениям скрывается страх правящей элиты — страх потери материальных благ, статуса, власти и даже жизни. Такой страх, очевидно, не безоснователен: в случае смены режима его ключевых фигур ожидают, как минимум, серьезные неприятности. 

 

4. Агрессия как самозащита 

Паттерн агрессии ярче всего проявляется в реакции на внешнеполитические шоки, в которых руководство страны регулярно усматривает попытки свержения режима. Место главного противника России («внешнего врага») в российском политическом дискурсе отведено США или их «сателлитам». 

До массовых протестов 2011 года реакция Москвы на революционные события в бывших советских республиках (Грузия в 2003 г., Украина в 2004-м) ограничивалась критическими заявлениями в адрес США, чье руководство уличалось в спонсировании смены власти. С началом массовых протестов в Москве режим перешел к более жестким мерам самозащиты — искоренению «пятой колонны». Победа Евромайдана окончательно убедила правящую российскую элиту в угрозе со стороны Запада. 

Неспособность признавать ошибки и стремление проецировать силу во многом связаны с историческим нарративом о виктимности и исключительности России, который режим успешно адаптировал для оправдания собственной агрессивной политики. 

Парадоксальным образом, упрекая руководство других стран в излишней эмоциональности, представители российской элиты регулярно демонстрируют чувствительность при малейшем намеке на неуважение России. Подобное отношение (или «комплекс неполноценности», по оценке политолога Андрея Цыганкова) заметен, например, в комментарии МИДа по поводу кризиса в отношениях с Грузией 2006 года. Российскую эскалацию в дипломатическом ведомстве объяснили необходимостью «привести грузинское руководство в чувство», поскольку оно «должно понять, что нельзя оскорблять Россию, в то время как здесь работают и кормят свои семьи тысячи граждан Грузии». 

Тот же паттерн проявляется и в симметричных и асимметричных ответах режима Путина на западные санкции. Например, в принятии закона Димы Яковлева в ответ на Закон Магнитского в США или во введении российских контрсанкций и провозглашении политики импортозамещения в ответ на санкции Запада из-за сбитого над Донецком боинга MH17. Во имя проецирования силы и стремления заставить уважать себя, правящая группа регулярно жертвует интересами российской экономики и гражданского общества.

 

5. Мифотворчество 

Информационная поддержка — один из ключевых инструментов режима, используемый для контроля над общественным мнением и легитимации политического курса. Приоритетность этого направления была обозначена Путиным еще в сентябре 2000 года, когда была принята первая Доктрина информационной безопасности России. Подавление ведущих независимых СМИ и консолидация информационных ресурсов в руках правящей элиты позволили режиму выстроить мощную системы пропаганды и медиаразвлечений. С ее помощью конструируется выгодные режиму нарративы и мифы и осуществляется манипуляция обществом. 

Ряд ключевых мифов режима направлены на поддержание образа Путина как безальтернативного лидера. Один из них продвигает заслуги президента при «наведении порядка в стране» после сложного периода 90-х. Однако даже поверхностное прочтение хронологии показывает, что приписываемые Путину достижения — экономическая стабилизация, успешные реформы, решение проблемы терроризма на Северном Кавказе — оказываются или стечением обстоятельств или вовсе не являются решением проблем. 

Возьмем, к примеру ситуацию в Чечне. После регулярных терактов 1999-2004-х гг. и особенно катастрофических кризисов с «Норд-Остом» и Бесланом, а также после убийства президента Чечни Ахмата Кадырова, в республике произошла жесткая «зачистка». Управление Чечней было постепенно передано сыну Кадырова, Рамзану, вместе с карт-бланшем на урегулирование ситуации. В итоге Кадыров силовыми методами установил в республике полную диктатуру, добившись особого статуса в составе России. Это, безусловно, не более чем временное решение. Более того, хотя  Чечня сегодня находится почти на полном обеспечении федерального бюджета, а Кадырову позволяется действовать вне закона, проблема терроризма в России сохраняется: смертники продолжают взрывать бомбы в крупнейших городах — в Волгограде в 2013 году, в Санкт-Петербурге в 2017-м. Симбиоз двух режимов — Путина и Кадырова, — возможно, представляет еще большую угрозу. Конец эпохи Путина неизбежно приведет к краху диктатуры Кадырова и потенциально к новой чеченской войне.

Экономическая стабильность — еще один пример мифотворчества. Добиться ее удалось благодаря росту мировых цен на нефть — c $16 в 1999 г. до $50 в 2005-м. Реформы, проведенные в первый президентский срок Путина, действительно способствовали росту российской экономики, но часть из них была уже запущена в конце 90-х. Те, что оказались реализованы при Путине (например, успешная налоговая реформа), были разработаны экспертными группами в 90-е. Президент просто провел их через парламент, воспользовавшись благоприятной политической конъюнктурой. Добившись макроэкономической стабильности в России, Путин при поддержке правящей элиты, осознавшей плюсы консервативной фискальной политики, потерял интерес к реформам. Но даже макроэкономическая стабильность мифологизируется. Свободное падение рубля в декабре 2014 года и недавний срыв сделки России с ОПЕК, обваливший мировые цены на нефть, — примеры того, как в угоду узкому кругу лиц ущемляются интересы всей страны.

 

Диагностика режима 

Как интерпретировать эти паттерны? Экспертных оценок среди политологов и социологов более чем достаточно. Но учитывая, что паттерн — термин, заимствованный из психологии, интерес представляют идеи философа Александра Рубцова, занимающегося исследованиями нарциссизма в российской политике. Согласно его наблюдениям, «политическое расстройство» российского режима схоже с нарциссическим расстройством личности, возникающим вследствие обесценивания или чрезмерного захваливания в детстве. «Непомерное самомнение» советской системы, пройдя через полное обесценивание в 1990-е, вылилось к началу 2000-х в нарциссические комплексы элит и масс, выражающиеся, среди прочего, в болезненном отношении к внешнему миру.  

Для западных лидеров, пытающихся выстроить рациональную политику в отношении России, нарциссизм ее элит представляет серьезный вызов: здравыми аргументами (например, политикой санкций) убедить нарцисса невозможно. По мнению Рубцова, уязвимости российского режима находятся в плоскости «внешней символики успеха» — так, чувствительным ударом станет «сигнальное унижение изоляцией». Главное предупреждение эксперта: вставая на путь борьбы с нарциссом, стоит понимать, что обрушение его мифологии грозит серьезными последствиями как для него самого (саморазрушение), так и для его окружения.

Концепция нарциссизма в приложении к российскому режиму действительно объясняет его непредсказуемость, невосприимчивость ко многим рациональным доводам, болезненное самолюбие и склонность к мифотворчеству. Проблема в том, что эта концепция не предполагает практических решений в отношении системы Путина, так как полная изоляция России в условиях глобального мира невозможна. Однако и данная концепция, и паттерны режима, выявленные в рамках проекта ИСР, указывают на то, что российская политическая система развивается по опасной траектории и продолжит генерировать риски как внутри страны, так и за ее пределами. 

Мы надеемся, что наблюдение за этими паттернами и более четкое понимание экзистенциальных интересов режима позволит переформатировать дискурс о России, преодолеть устоявшиеся экспертные оценки и инициировать новый диалог о рисках российской политической системы.