Институт современной России

Часть II: Евгений Добренко: «Культ победы призван легитимировать власть»

Ольга Хвостунова: В своей книге «Поздний сталинизм» вы пишете о становлении так называемой «советской нации». Что она из себя представляет и как формировалась?

Евгений Добренко: Сталин сформировал новую советскую нацию так же, как до него Петр I создал «петровскую Россию». В рамках петровской парадигмы страна развивалась по крайней мере два столетия, после чего произошел сбой – Русская революция, захватившая всю первую половину XX столетия, от революции 1905 года до «оттепели» 1956-го. И из этой полувековой перековки вышла новая нация. Это были люди, пережившие глубочайшую психологическую, политическую, социальную травму, которая, конечно, никуда не ушла до сих пор. Механизмы страха продолжают воспроизводиться из поколения в поколение. Те же травмы, раны и фобии мы видим в нынешней постсоветской – или, как Ельцин ее называл, «российской» – нации, которая продолжает существовать в рамках все той же, созданной Сталиным советской парадигмы. Из этой травмы вышли и паранойя, и ресентимент, и смесь комплекса неполноценности с комплексом превосходства, и завистливое антизападниочество, и постоянная бравада. Но из-за несоответствия между образом собственного величия, который постоянно продуцируется властью, и повседневной реальностью, с которой сталкивается любой человек в России, у многих постоянно возникает когнитивный диссонанс.

ОХ: Насколько вопрос о становлении советской нации важен для сегодняшней России?

ЕД: Здесь важно прежде всего понимать, что нация и все, что с ней связано, это и есть политика сегодня. Политика есть борьба за определение нации, с точки зрения ее параметров, границ, основных характеристик, нарративов. Почему вопрос о том, что есть нация, важен? Почему этим заняты практически все политики в сегодняшнем мире? Политическая сфера всегда связана с вопросом о власти, а власть – с понятием легитимности. Единственным субъектом легитимации власти в сегодняшнем мире является нация, возвышенно называемая «Народом». Она главный держатель условного «контрольного пакета» государства. Если вы посмотрите на сегодняшнюю российскую политику, она вся связана с борьбой за определение нации. Любая власть в XX-м и особенно XXI веке понимает, что ее легитимность полностью зависит от нации, и она не может оставить этот процесс без контроля. Власть начинает сама формировать субъект своей легитимации – такую нацию, которая может эту власть легитимировать. Этой борьбой обусловлены и поправки к Конституции, и последняя статья Путина об истории [Второй мировой войны].

ОХ: Речь идет о политической нации?

ЕД: Да, в России понятие «нация» отличается от западного nation state («нация-государство»), ставшего продуктом Нового времени и, в частности, Французской революции. В России понятие «нация» всегда путалось с «этносом». В Большой Истории этносы – это феномены, которые живут на протяжении тысяч лет и много раз меняются. А вот нация – понятие политическое. В XX веке «отцом» такой нации во Франции можно назвать де Голля, в Турции – Ататюрка и т.д. 

ОХ: Почему именно Сталин стал «отцом» советской нации, а не, скажем, Ленин?

ЕД: Потому что именно Сталин, а не Ленин, создал институциональные, политические, экономические, идеологические, культурные, военные и прочие основания советской нации. Дальше эти институты просто трансформировались, совершенствовались – иногда даже радикально, – и все же, это были фасадные изменения. В своей основе природа режима, сформированного Сталиным, сохранилась. И Путин, несомненно, продолжатель этого режима и этой нации, а не создатель чего-то нового.  

Могу предложить неожиданное сравнение. Если Петр I выступил «отцом» петровской нации, а Сталин – советской, то Путин выполняет по отношению к Сталину ту же функцию, какую по отношению к Петру выполняла Екатерина II. Как известно, Петр прорубил «окно в Европу», но я бы сказал, что он прорубил дыру, а окном ее все-таки сделала Екатерина, установив в нем раму и обустроив. Путин пытается модернизировать созданную Сталиным советскую нацию и ее институты. Именно поэтому в его действиях так много дежавю. 

ОХ: Получается, Сталин был политическим гением, сумевшим реализовать проект по формированию новой нации?

ЕД: Что касается сталинской гениальности… Знаете, как у Пастернака? «Оставлена вакансия поэта: Она опасна, если не пуста». Такие «вакансии» существуют и в истории. Вот возникла вакансия человека, который должен прийти руководить страной после бури. Это заданная функция, предопределенное место в истории, и вопрос только в том, кто его займет. Сталин смог занять эту вакансию. Не он один боролся за это место, но именно он оказался хитрее, проворнее, удачливее.

ОХ: Это была историческая неизбежность?

ЕД: Понимаете, на смену революции неизбежно приходит реставрация, на смену реставрации снова приходит революция. Так устроена жизнь: в любом зерне содержится и его гибель, и рождение нового зерна.  

ОХ: То есть не было никакой сталинской гениальности? 

ЕД: Тут часто приводят цитату, приписываемую Черчиллю, хотя эту мысль высказывали и другие, о том, что Сталин принял страну с сохой, а оставил с атомной бомбой. Кто бы спорил. Но Сталин не просто принял страну с сохой – он принял страну, где у людей было совершенно разрушено национальное сознание. Революция была очень длительным процессом: на протяжении 20 лет национальное сознание в России целенаправленно разрушалось. Патриотизм был ругательным словом. Дореволюционная история отрицалась или преподавалась в негативном ключе. Несколько лет история в школе не преподавалась вообще – не было такого предмета! Сталин пришел к власти в России через 10 лет после начала революции и участвовал в этом процессе. Но когда в 1933 году Гитлер возглавил Германию, Сталин понял, что противостояние с ним неизбежно и нужно готовиться к войне. Для этого понадобился национализм, потому что без национальной сплоченности страна бы не выстояла. И на фоне разрушенного национального сознания Сталин сумел построить новый нарратив, написать новую историю, создать новую рамку, в которой, как в испанском сапоге, – это было очень больно! – к моменту его смерти [в 1953 году] отлилась новая советская нация.

ОХ: Что вы вкладываете в понятие сталинизм? 

ЕД: Сталинизм стал естественным продолжением Русской Революции. А Русская Революция, хотим мы этого или нет, это гражданская война. Только сталинизм – это гражданская война, отлитая в государственных институтах. Россия прожила полвека – с 1905-го по 1956 год – в состоянии гражданской войны. Посмотрите на ход событий: первая революция, реакция, столыпинские реформы, Первая мировая война, гражданская война, нэповская передышка, коллективизация, индустриализация, культурная революция, Большой террор, Великая Отечественная война, послевоенные кампании по борьбе с космополитизмом, холодная война... Cтрана находилась в перманентном состоянии войны, которая в разное время принимала разные формы. ГУЛАГ – это тот же феномен войны со своим народом. 

ОХ: В прошлом году опрос «Левада-центра» показал, что рекордные 70% россиян положительно оценивают историческую роль Сталина. Как вы оцениваете эти данные?

ЕД: В этом опросе нет ничего нового. [Еще в 2008 году] в одном конкурсе главным символом России был назван Александр Невский, хотя все прекрасно знали, что на первом месте был Сталин с огромным отрывом. Но тогда власти было стыдно в этом признаваться и путем каких-то манипуляций на первое место вышел Невский. Опрос «Левады» абсолютно реалистичен, он подтверждает ту эволюцию, которую неизбежно проходила и проходит страна. Проблема не в том, что Путин хочет вернуть сталинизм или люди хотят сталинизм. Путин хотел бы управлять, как Сталин, а жить – как Абрамович. И не только он – любой политик хотел бы так. Но не получается.

Проблема населения в том, что не всегда понятно, что именно они ценят в Сталине, какой сталинский период они хотели бы вернуть. Когда спрашиваешь людей, почему именно Сталин, что обычно говорят? При нем нас все уважали, нас все боялись, был порядок. И возникает вопрос: а когда это было? В 1929 году? Нет, отвечают, там была коллективизация – ужас и кошмар, миллионы людей умерли от голода. Это нам не нравится. Может быть, вам нравится 1933 год, эпоха первых пятилеток? Нет, это тоже ужас. Тогда 1937 год? Нет, ни в коем случае! И вот здесь выясняется, что на самом деле людям нравится только эпоха позднего сталинизма – первое послевоенное десятилетие. 

ОХ: Почему именно этот период?

ЕД: Люди тогда жили в стране, победившей в мировой войне. Именно тогда возникло сознание собственного величия, которого еще не было в 1939 году. Оно выросло на руинах нацизма вместе с идеализированным сталинизмом. Это был очень важный период, хотя на него мало обращали внимание. С одной стороны, он заслонен войной, с другой – «оттепелью». В это десятилетие как будто бы ничего не происходило. Но я все время об этом говорю и пишу: самое важное в истории случается тогда, когда, на первый взгляд, ничего не происходит, потому что главные изменения проистекают у людей в головах. В отсутствие внешней турбулентности жизнь «устаканивается», наступает рутина, формируется осадок, который потом очень трудно изменить. Часто говорят, что Россия никак не может преодолеть свою ментальную матрицу или выйти из колеи. Так вот именно тогда, в самую острую фазу холодной войны, и сформировалась ментальная матрица советской нации, которую мы видим и сегодня. И в ней как раз присутствует и образ злого Запада, и образ Америки, которую ненавидят и которой одновременно завидуют. На ее формирование, конечно, работал огромный аппарат пропаганды, литературы, искусства. Это был целый оркестр.

ОХ: Какие дискурсивные практики или пропагандистские тропы эпохи сталинизма наиболее успешно репродуцируются властью сегодня?

ЕД: Приведу, наверное, самый очевидный пример, связанный с внешнеполитическими акциями, через которых Россия самоутверждается. Хотя этот процесс шел постоянно, но начиная с Мюнхенской речи Путина [2007 года] мы видим явное формирование образа внешнего врага и автаркической модели. После украинских событий 2014 года эта траектория стала очевидной. Когда я работал над «Поздним сталинизмом», я читал тексты самого Сталина, статьи из официальных СМИ, изучал риторику той эпохи, отраженную в огромном количестве стихов, романов, пьес, визуализированную в фильмах. И все это время у меня в голове возникал параллельный ряд между кусками из текстов Сталина и Путина. И это особенно видно на примере последней статьи Путина о войне. Спор о том, чей нарратив о Второй мировой является истинным, который ведет Путин, ведь не вчера возник. Он начался сразу же после окончания войны, и Сталин активно в нем участвовал. Если сравнить статью Путина со сталинскими текстами, то можно увидеть, что это не только защита одних и тех же идей, это та же риторика, те же фигуры умолчания, подтасовки, тропы, метафоры, те же самые сарказмы в адрес противника. Сталинские нарративы восстанавливаются в текстах Путина. 

ОХ: Зачем Путин это делает?

ЕД: Путин понимает свою политическую и историческую функцию как миссию человека, пришедшего к власти, чтобы укротить революцию, которая – как он ее понимает – опасна для российской государственности. Со Сталиным произошло то же самое. Он пришел к власти в совершенно развалившейся стране, которую надо было экономически модернизировать, которой предстояло выстоять в будущей войне и которую для этого нужно было чем-то сплотить. Похожие задачи стояли перед Путиным с той разницей, что Сталин модернизировал страну, ломая ее через колено. Путин этого не делает – от просто имитирует модернизацию. Или имитирует сталинизм. Сегодня многие говорят, мол, «у нас на дворе уже 37-й год». Нет. Путин имитирует 37-й год. Как политик, выучившийся в школе КГБ, он хорошо работает с иллюзиями. В этом смысле очень символичен сложившийся при нем ассамбляж государственных символов: советский гимн с новым текстом, российский триколор, царские орлы на кремлевских башнях, под которыми стоит мавзолей Ленина. Такой вот постмодернистский монтаж. 

ОХ: Зато в этом наборе каждый находит, что ему нравится. 

ЕД: Конечно. Путину на самом деле абсолютно наплевать на весь идеологический мусор, который лежит под ногами. Он великий имитатор и политический оппортунист. Ленин? Пусть лежит себе в мавзолее. Пусть висят орлы на башнях. Кроме того, Путин неплохой психолог и он понимает, что пришел к власти в стране, где люди устали от турбулентности эпох Горбачева и Ельцина. После 15 лет турбулентности с чем он приходит?

ОХ: С обещанием стабильности.

ЕД: И он начинает эту стабильность вливать в страну в огромных дозах. А что такое стабильность для советского человека? Это советская эпоха. Это когда килограмм масла в 1959-м и 1979 году стоил одинаково. Стабилизация вернула страну в советскую парадигму. И Путин вынужден использовать советскую парадигму, чтобы осуществлять политический процесс. А что значит советское? Это как в старой шутке де Кюстина: «поскреби любого русского, и найдешь татарина». Поскреби советское, и найдешь Сталина. Советское – это и есть сталинизм. Просто если в сталинское время из него сочилась кровь, то после 1956 года эти раны зажили, и он покрылся патиной. Поэтому возвращение к советской парадигме вернуло сталинизм, и он продолжает воспроизводиться на уровне ментальных клише и механизмов мышления. Путину даже не надо ничего делать – достаточно апеллировать к этой парадигме, и она тянет за собой целый хвост архетипов, воссоздающих знакомую картину мира.

 

Часть II: Евгений Добренко: «Культ победы призван легитимировать власть»