Терроризм – глобальная проблема, затрагивающая десятки государств мира. Однако, как отмечает в своем комментарии публицист Александр Подрабинек, терроризм в России имеет собственные, подчас трудно объяснимые «национальные особенности».
«Замочить» террористов «в сортире» Владимир Путин обещал на пресс-конференции в Астане 24 сентября 1999 года
Странный в России терроризм. Взрываются бомбы в автомашинах, самолетах и на вокзалах, гибнут сотни людей, еще больше остаются на всю жизнь калеками. Неподдельные человеческие трагедии соседствуют с фарсом, который раз за разом разыгрывают власти, спецслужбы, правоохранительные органы.
У российского терроризма есть свои особенности. Пожалуй, главная из них и самая заметная – в подавляющем большинстве случаев за теракты никто не берет на себя ответственность. Террористы молчат, хотя смысл террора состоит как раз в запугивании власти и общества, следовательно, должен быть четко определен источник угрозы. Его нет. Ответственных за теракты назначает Национальный антитеррористический комитет, он же их при необходимости и переназначает.
Самыми показательными в этом смысле были взрывы жилых домов осенью 1999 года в Москве, Волгодонске и Буйнакске. Тогда не менее 307 человек погибли и более 1700 были ранены. Никто из лидеров чеченского сопротивления ответственность за теракты на себя не взял. По мнению многих независимых аналитиков, по делу осудили мало причастных к террору людей. Похожим образом вели себя террористы и во многих других случаях, включая последние теракты в Волгограде. Никто не спешит похвастаться своей кровожадностью, что весьма обычно для настоящих террористов.
Другая особенность российского терроризма – отсутствие подсудимых. Судебные процессы – это исключительные случаи, обычно же всех террористов убивают до суда: либо во время теракта, либо, чаще, в последующих полицейских операциях. Это всегда оправдывается сложностями боевой обстановки во время захвата террористов. Аргумент этот достаточно веский, однако спецслужбам других государств в подобных ситуациях почему-то довольно часто удается задержать подозреваемых и довести дело до суда.
Эту российскую особенность уничтожения возможных подсудимых наглядно иллюстрирует операция по освобождению заложников в Театральном центре в Москве в октябре 2002 года. Были уничтожены все террористы: по официальным сведениям, 36 человек, по другим – более 40. Большинство террористов было убито выстрелом в затылок в беспомощном состоянии после воздействия на них и заложников до сих пор не названного снотворного газа. Освобождение сопровождалось гибелью около 150 заложников: четверых убили террористы, остальных – спецназовцы.
Моральное оправдание для немедленной расправы с террористами берет истоки в известном наставлении президента Владимира Путина о необходимости «замочить в сортире» всех пойманных террористов. Он высказался таким образом 24 сентября 1999 года на пресс-конференции, оправдывая российские бомбардировки Грозного.
Российское политическое руководство и высшие чины правоохранительных органов неоднократно высказывались в том смысле, что с террористами не следует церемониться, их надо уничтожать при первой же возможности. По поводу убийств террористов не возбуждают уголовные дела, обстоятельства и необходимость их уничтожения никогда не расследуются. Это позволяет властям избежать судебных процессов по делам о терроризме и быть для общества единственным источником информации о происшедших террористических актах.
За теракты никто не берет на себя ответственность. Террористы молчат, хотя смысл террора состоит как раз в запугивании власти и общества, следовательно, должен быть четко определен источник угрозы
Еще одна особенность российского терроризма состоит в удачном совпадении террористических актов с непопулярными политическими решениями властей, требующими сплочения нации или введения чрезвычайных мер. Так, уже упомянутые взрывы домов осенью 1999 года послужили прелюдией к боевым действиям на Кавказе, политическим оправданием для бомбардировок Грозного и начала второй чеченской войны. Сама же война стала поводом для замены старого и нерешительного президента Бориса Ельцина на нового, молодого и жесткого ставленника спецслужб – Владимира Путина.
Всем памятен террористический акт 1 сентября 2004 года в Беслане, когда в заложники в местной школе были взяты около 1100 человек – учеников, их родителей, преподавателей. Для освобождения заложников по школе был открыт огонь из орудий и стрелкового оружия. Погибли 334 человека, более 800 были ранены. Этот теракт был немедленно использован властью для отмены выборов глав регионов под предлогом того, что избранные на эти должности люди не способны обеспечить безопасность для общества.
Не исключено, что теракты используются противостоящими околовластными группировками для усиления своего влияния или наращивания политического веса. Так, последние теракты в Волгограде, всего лишь за пару месяцев до зимней Олимпиады в Сочи, вполне могут быть использованы в тех же целях, что и в 1999 году, – либо для принятия чрезвычайных мер в условиях всеобщей нестабильности, либо для замены ведущих политических лиц новыми, более жесткими и менее склонными к либеральной риторике.
Все вышеперечисленные особенности российского терроризма наводят на мысль, что террористическая деятельность может в известной мере контролироваться властью, быть предметом ее манипуляций, а возможно, и прямым результатом ее работы. Собственно говоря, между оперативной деятельностью спецслужб и их влиянием на принятие решений террористами граница очень зыбкая. При необходимости террористы могут стать инструментом решения проблем, в которых заинтересованы спецслужбы и власть.
Вспомним невероятный, казалось бы, инцидент 1999 года, когда милиция и сотрудники областной ФСБ задержали двух из трех террористов, заложивших мешки с гексогеном в подвал 12-этажного жилого дома в Рязани. Задержанные оказались офицерами центрального аппарата ФСБ и были вскоре освобождены, а попытку теракта объявили межрегиональными учениями.
Уши спецслужб вылезли и в другом, еще более скандальном случае. 13 сентября 1999 года спикер Геннадий Селезнев на заседании Госдумы зачитал только что полученное им сообщение о теракте в Волгодонске. Однако 13 сентября был взорван жилой дом на Каширском шоссе в Москве. Дом в Волгодонске был взорван тремя днями позже, 16 сентября. Очевидно, информация о готовящемся взрыве была в полном распоряжении властей. До сих пор никто из представителей власти не удосужился хоть как-то объяснить этот случай. Да и что тут скажешь?
Немало сведений о явных фальсификациях вещественных улик и других доказательств имеется и по многим другим делам о террористических актах. Соответственно, уровень доверия к официальной информации крайне низок. Он бы мог быть более высок, если бы по делам о терроризме проходили судебные разбирательства, но их почти не бывает, а если и случаются, то проходят в тюрьмах или воинских частях, закрытых для публики и прессы. К тому же дела о терроризме с 2008 года выведены из-под юрисдикции суда присяжных, что еще больше сужает круг информированных об этом людей.
Террористов предпочитают убивать, а не судить. В стране с отсутствием правовых традиций это никого не удивляет и мало кого возмущает. Между тем открытое судопроизводство помогло бы ответить на многие вопросы, в том числе о возможной роли спецслужб в террористической деятельности.
