В ближайшее время ИСР начнет публиковать главы из книги Александра Аузана «Институциональная экономика» на русском и английском языках. Накануне публикации ведущий российский экономист поделился с Ольгой Хвостуновой своими размышлениями о вероятности тектонических сдвигов в мировом государственном управлении и о последствиях этих сдвигов для России.
Ольга Хвостунова: Недавно в издательстве российской версии журнала Esquire вышла ваша книга, которая в предисловии была шутливо названа «Институциональной экономикой для чайников». Кому на самом деле адресована эта книга?
Александр Аузан: Это обозначение мы выбрали потому, что не требуем от читателя профессионального образования. Адресована эта книга человеку, имеющему среднее или высшее гуманитарное или техническое образованием, но при этом интересующемуся околонаучным проблемами.
ОХ: Зачем, на ваш взгляд, нужно говорить об институциональной экономике с простым читателем? Какова финальная цель книги?
АА: Я рассчитываю, что у человека после ее прочтения изменится картина мира. Потому что главная теорема новой институциональной экономической теории — теорема Коуза — имеет вполне философские последствия для обычной жизни. По сути она доказывает, что людей разобщают, помимо всего прочего, еще и трансакционные издержки коммуникаций. Иными словами, людям сложно достичь каких-то общих договоренностей из-за свойственной им иррациональности и склонности играть не по правилам. Трансакционные издержки всегда положительные, поэтому идеальное общество недостижимо. С одной стороны, это дурная новость, с другой — хорошая, потому что существует множество вариантов достижения субоптимального состояния.
ОХ: Какие выводы может сделать человек, прочтя вашу книгу?
АА: Если говорить о конкретных темах, то в каждой главе я старался сформулировать тезис, который менял бы представление человека о мире. При этом для меня важно было, чтобы сделанный вывод был полезен для поведения в политическом пространстве, в построении экономических отношений и просто при человеческом контакте.
ОХ: Вы ставите перед собой глобальную цель — изменить мировоззрение человека. Но насколько эта цель достижима, учитывая, что российскому менталитету свойственен определенный консерватизм?
АА: С одной стороны, соглашусь с вами, а с другой — буду возражать. Если мы говорим о российской культуре, то в ней действительно присутствует консерватизм к восприятию новых предложений, идей. Россияне предпочитают избегать неопределенности, не хотят рисковать. И во многом из-за этого возникают и политические трудности. Но есть и другие особенности, которые делают российское восприятие открытым. Например, довольно высокий индекс самореализации, особенно среди образованных людей. Это означает, что в России принято получать новые интересные знания, искать непривычные, нестандартные решения. Нелюбовь к стандартам составляет и силу, и слабость российского менталитета. Поэтому свою книгу я предлагаю не в качестве новой веры или идеологии, а как плод размышлений, основанных на научных поисках и исследованиях. Она оставляет открытыми некоторые вопросы и дает человеку возможность задуматься. Мне кажется, такой подход может сделать ее притягательной.
ОХ: Недавно вы написали колонку для газеты «Ведомости», где говорили о пробуждении российского креативного класса. Не среднего класса, не интеллектуальной элиты, а именно креативного класса. Кого вы к нему относите?
АА: Средний класс, за развитием которого с преувеличенным вниманием наблюдают в России последние 5-7 лет, не однороден. Это показывают многие исследования моих коллег, социологов и экономистов. Вообще в любой стране средний класс является носителем противоположных свойств: с одной стороны, отторгая революцию и стремясь к стабильности, а с другой — желая изменений, творческой активности и отторгая стагнацию. В этом его ценность для политической стабильности и экономического развития. Эти свойства в среднем классе распределены между разными группами. Есть группы, связанные с предпринимательской деятельностью, лица свободных профессий, те, кто работает в креативных индустриях. Это носители той самой изменчивости, креативности, именно они ищут новых нестандартных решений. А есть такие группы, как чиновники, учителя, врачи, которые отвечают за стабильность. Если эти группы внутри среднего класса сбалансированы, страна может развиваться эволюционным путем. Но когда возникают сильные дисбалансы, например, многочисленный и активный креативный класс при слабых стабилизационных группах, такая ситуация опасна для страны. Ее начинает рвать в разные стороны. Если ситуация обратная, и в среднем классе преобладает консервативная часть, то возможна остановка развития.
Думаю, российской власти придется добиваться благосклонности креативного класса
ОХ: Почему вдруг стали говорить о российском креативном классе сейчас? Сложно поверить, что раньше никто не подозревал о его существовании.
АА: С экономической точки зрения мы, разумеется, знали о его существовании. Но до зимы 2011-12 года не представляли его как общественно-политического субъекта. Креативный класс показал себя внезапно, выйдя на улицы. Надо сказать, креативный класс не любит ходить на улицы. Но он вышел потому, что почувствовал необходимость заявить свои взгляды на перспективы страны. Угроза длительного застоя, с одной стороны, и невозможность уехать от этого застоя в другие страны, охваченные рецессией и длительной неблагоприятной экономической конъюнктурой, — с другой, буквально выдавили представителей креативного класса на улицы мегаполисов и городов-миллионников. На мой взгляд, это хорошо.
ОХ: Вот вы говорите, что улица не место для креативного класса. О своих взглядах он уже заявил, а потом что? Последует ли дальнейшая борьба?
АА: Креативный класс будет добиваться своего, используя более креативные методы, чем это принято в обычной политической борьбе. Например, клипами, видеороликами, шутками, которыми заполнился рунет в последние месяцы. Когда креативный класс становится чем-то недоволен, он начинает вести «партизанские» войны в интернете, постепенно разъедающие режимы, как коррозия. Думаю, российской власти придется добиваться благосклонности креативного класса, а для этого придется менять определенные вещи в политике.
