Eesti Ekspress (Эстония), 3 октября 2013 года
Эве Тислер
Сын Михаила Ходорковского Павел Ходорковский, проживающий в США, рассказывает, что как минимум раз в две недели общается с отцом, который уже почти десять лет находится в российской тюрьме. Но говорят они не о политике, а о семье.
25 октября исполняется ровно десять лет со дня ареста бывшего нефтяного магната и олигарха Михаила Ходорковского. В последний раз Павел Ходорковский, которому сейчас 28 лет, видел своего отца в сентябре 2003 года, когда Михаил заехал в колледж Бабсон неподалеку от Бостона, чтобы посмотреть, как продвигается учеба его сына на факультете делового управления.
Павел показал ему студенческий городок, и Михаил уехал на деловую встречу в Вашингтон (округ Колумбия). Павел помнит, как месяц спустя в одно субботнее утро позвонила его мама, чтобы сообщить об аресте отца.
Я встречаюсь с Павлом в Институте современной России, расположенном в квартале Гармент-дистрикт на Манхэттене. У входа в здание огибаю вешалку с темно-коричневыми шубами, поблескивающими на осеннем нью-йоркском солнце. «Хорошее место, и цена разумная», – объясняет Павел выбор местоположения офиса.
Сам офис аналитического центра, основанного Павлом три года назад, выглядит просто и строго: белые стены, черная мебель, кофемашина в углу, туалет вниз по коридору. Две девушки и молодой человек, стучащие по клавиатуре, очевидно, уже привыкли слышать в офисе разговоры о Михаиле Ходорковском.
Павел – вылитый отец. Приветливо улыбаясь, он пожимает мою руку. В его темных глазах блестят искорки. Он хорошо говорит, активно жестикулируя, и лишь иногда прерывается из-за легкой простуды.
Октябрь выдался хлопотливый, так как по всему миру проходят мероприятия, связанные с десятилетней годовщиной ареста Михаила Ходорковского. Помимо открытия фотовыставки 3 октября в Таллине (Эстония) работы фотографа Миши Фридмана, посвященные теме коррупции, будут впервые показаны в России в рамках фестиваля «МедиаУдар». Добавьте к этому новую выставку, открывающуюся в Вашингтоне (округ Колумбия), благотворительный концерт в Берлине и публичные чтения книг Михаила Ходорковского.
Когда речь заходит об аресте и заключении отца, Павел начинает с трудом подбирать слова. За последние десять лет ему не раз приходилось говорить об этом, но ему по-прежнему заметно тяжело касаться этой темы.
Когда вы последний раз видели отца, вы знали, что в случае его возвращения в Россию ему грозила возможность ареста?
Да, я знал, что такая возможность существовала. Он сам говорил мне о ней. Знал ли я, что это произойдет наверняка? Нет. Я не думал, что такое случится. Сейчас, глядя назад, легко говорить о том, что это было очевидно, но тогда такая возможность не казалась реальной. На кону было слишком многое. Компания (ЮКОС, нефтяная компания Ходорковского) была очень важна для российского бюджета. В то время это был один из самых крупных налогоплательщиков, даже крупнее «Газпрома». Это звучало просто нелепо: и тот факт, что мой отец будет арестован, и то, что компания будет доведена до банкротства. Но господин Путин (сложно не заметить нотку иронии в голосе Павла) и Игорь Сечин (политический союзник Путина) хотели иметь необходимый гарантированный доход в бюджет и геополитический рычаг влияния.
Было ли одной из причин возвращения вашего отца в Россию то, что он думал, что проведет в тюрьме не десять лет, а, скажем, год?
С одной стороны да. Но есть и другая сторона. Мой отец чувствовал себя обязанным попробовать освободить людей, которые уже были в тюрьме: Алексея Пичугина (бывшего начальника службы безопасности ЮКОСа) и Платона Лебедева (предпринимателя и друга Ходорковского). И тогда ему казалось, что у него больше шансов сделать это, находясь в России. Он был тогда уверен, что сможет защитить себя в суде. Он понимал, что возможность его ареста существовала и что ему, возможно, придется провести пару лет в предварительном заключении. Но он думал, что в условиях проведения открытого судебного процесса сможет доказать свою невиновность и будет освобожден. Мы знаем, что этого не произошло, потому что судебная система теперь находится в полной зависимости от правительства.
Павел является партнером и управляющим компанией «Энертив», которая осуществляет энергетический мониторинг. Когда он не находится в одной из своих деловых поездок во Франции, Бельгии или Великобритании, он работает в офисе компании, расположенном по соседству с институтом. Павел живет в районе Челси и любит ходить на работу пешком. Вечера он проводит со своей женой и трехлетней дочерью.
Вы принадлежите к новому поколению русских...
Хотелось бы надеяться. (Улыбается.)
...которые думают по-другому. Есть ли в России такие люди, как вы, которые хотят улучшить ситуацию?
На самом деле я бы назвал это средним поколением, потому что к более молодому поколению принадлежат люди, которым сейчас 15–16 лет и которые через пару лет окончат школу и пойдут в университет. К сожалению, они придерживаются иного взгляда на вещи. Они слишком молоды, чтобы помнить позитивные результаты перестройки, но достаточно зрелые для того, чтобы впитать новые общественные нормы, включая тот факт, что коррупция стала стилем жизни. Поэтому более молодое поколение, которое сейчас стоит перед выбором карьеры, к сожалению, будет по-иному смотреть на вещи. Я не знаю, может ли это мировоззрение поменяться, но оно абсолютно точно отличается от мировоззрения моих сверстников.
Молодые люди считают, что коррупция – нормальное явление?
Во-первых, они не считают, что коррупция – нормальное явление. Скорее всего, они особенно и не задумываются о коррупции. Давайте рассуждать реалистично: это не то, о чем люди думают каждый день. Но проблема в том, что, когда люди перестают критически относиться к себе и к правительству, которое на самом деле должно бороться с такими вещами, как коррупция, они утрачивают понимание того, что может изменить их жизнь к лучшему. То, что коррупция [в России] стала неотъемлемой частью жизни общества, подтверждается тем, что, когда во время путешествия за границу, скажем в США, люди получают штраф за нарушение правил дорожного движения, их шокирует, что они не могут дать взятку полицейскому. Нельзя винить 15–16-летних подростков за подобный критический взгляд на мир. Но проблема заключается в том, что в ближайшие десять лет это поколение, продвигаясь по карьерной лестнице, образует профессиональный резерв, который будет использоваться в разных областях, включая государственную службу. Поэтому остается надеяться на то, что людей можно заставить критически подходить к тому, что происходит вокруг них.
По словам Павла, критически анализируя Россию, он чувствует себя ближе к отцу. Раз в две недели раздается телефонный звонок, и на другом конце провода Павел слышит голос отца. Михаилу Ходорковскому положены десять минут телефонного разговора.
О чем вы говорите по телефону?
В основном о семье. Люди часто спрашивают, обсуждаем ли мы текущие события и политику. На самом деле мы не говорим об этом. У нас схожие взгляды, и поэтому мы не можем рассказать друг другу почти ничего нового. Только когда во время моих поездок я имею возможность встретиться с людьми, которые знают отца и передают ему привет, я могу в каком-то смысле поговорить о работе и политике. Но в остальном мы говорим о семье. Я рассказываю о том, как живет его внучка: она ходит в детский сад и говорит и по-русски, и по-английски. Эти вещи его очень интересуют и радуют гораздо больше, чем разговоры о российской политике.
Раз он никогда не видел внучку, вы можете посылать ему фотографии?
Да. Например, ко дню его 50-летия 26 июня мы послали ему посылку с поздравительными открытками и фотографиями. Он получает все это, и это дает ему возможность увидеть нас. К сожалению, из-за большого количества разных ограничений мы не можем посылать ничего существенного.
Через год ваш отец должен выйти на свободу. Как вы думаете, это произойдет?
Меньше, чем через год. Если все будет хорошо, то через 11 месяцев. Я стараюсь далеко вперед не загадывать. Я очень рад, что отцу сократили срок. Но я думаю, что лучшим показателем будет то, выйдет на свободу Платон Лебедев, как ожидается, 2 мая 2014 года или нет. Если его выпустят, скорее всего, моего отца тоже освободят, поскольку у них идентичные приговоры. Не то чтобы это сильно интересовало российскую правовую систему, но если один выйдет на свободу, а другой – нет, это будет сложно объяснить с точки зрения юридической процедуры.
Что ваш отец думает о своих шансах выйти на свободу?
Он понимает, что существует реальная возможность освобождения, но в то же время знает, что по мере приближения этой даты риски возрастают. Просто потому, что внутри правительства много людей с конкурирующими интересами. Для некоторых его освобождение было бы вполне позитивной новостью, для других – нет. Я надеюсь, что преобладающим окажется мнение тех, кто считает целесообразным освободить моего отца.
Если ваш отец выйдет на свободу, вы вернетесь в Россию?
Да, но скорее всего я там не останусь. В первую очередь я бы поехал, чтобы повидаться с ним, естественно, и с людьми, которых не видел уже десять лет. Это было бы приятно, и я с нетерпением этого жду. Но я не собираюсь все бросить и переехать в Россию. Даже если бы отец был на свободе, я бы не хотел жить в России из-за моего бизнеса, семьи, образовательной системы... Если собрать все это вместе, [Россия] не самое лучшее место для жизни. Я вижу, что [в России] что-то меняется, и, к счастью, изменения происходят все быстрее, и если общее качество и безопасность жизни улучшатся, я хотел бы вернуться домой, потому что я оттуда родом.
