«К ним относятся как к живым трупам»
ОХ: Какая больница или диспансер произвели на тебя самое тяжелое впечатление?
МФ: Боткинская инфекционная больница в Питере. Это было даже страшнее, чем тубдиспансер в Тольятти. В Питере я смог попасть в отделение ВИЧ-ТБ. Туда направляют людей, которых не берет стационар тубдиспансера. У всех двойной диагноз — ВИЧ и туберкулез. Многие из них — бывшие наркоманы. Это сложные больные, они постоянно нарушают режим. Никто не хочет с ними иметь дело.
© Misha Friedman
В Боткинской в отделении на 40 человек лежали 53. И главное, что отличает их от Кавказа, Узбекистана, Украины и даже Тольятти, — это их возраст: им по 25-30 лет. И это страшно. В России существует такой стереотип, что больной туберкулезом — это такой пожилой бывший зэк, но я убедился, что это не так. Более того, примерно треть больных — женщины.
ОХ: Ты с ними разговаривал?
МФ: Да.
ОХ: Что они говорят? Что думают о своей жизни?
МФ: Они прекрасно отдают себе отчет в том, что с ними происходит: они умирают. Они понимают, что это последняя инстанция и раз они попали в это отделение, то это, скорее всего, конец. Мало к кому приходят родственники. И общее отношение медперсонала не внушает оптимизма. Вообще, общая проблема всего СНГ — это отсутствие психосоциальной поддержки туберкулезных больных.
ОХ: Что предполагает такая психосоциальная поддержка?
МФ: Принимать лекарства каждый день, особенно токсичные, очень сложно. Человек, освободившийся из колонии, у которого, помимо туберкулеза, есть масса других болезней, просто не в состоянии соблюдать режим. Поэтому важно, чтобы с ним работал психолог, разговаривал, поддерживал. Туберкулез — излечимое заболевание, с ним можно бороться. Многие туберкулезные больные умирают, потому что они сдались. Они попадают в стационары, где десятилетиями не делался ремонт, где к ним относятся как к живым трупам, потому что всем на них наплевать. Кроме того, многим нужно помочь восстановить документы, чтобы получать какие-то дополнительные льготы или лекарства. Потом, нужно наладить взаимоотношения между пенитенциарной и медицинской системой, чтобы люди, вышедшие из колонии не долечившимися, доходили до больниц. Они этого не делают, потому что нет соответствующего сопровождения. В этом им могли бы помочь социальные работники. Деятельность психолога в лечебном процессе важна ни чуть не меньше, чем работа врача, лаборанта или медсестры. А такой службы в Минздраве по сути нет. При этом мировая практика говорит, что одно без другого просто не работает.
ОХ: Разве Минздрав не следуют мировой практике?
МФ: Это их позиция: не важно, что делается в мире, мы все равно все будем делать по-своему, потому что мы, мол, такие особенные. Даже на Украине более продвинутый подход на уровне законодательства, в том числе в области наркополитики. Они прислушиваются к тому, что говорят ВОЗ и ООН. В России — наоборот, к рекомендациям ВОЗ относятся, как к проискам врагов.
