«Все зависит от политической воли»
ОХ: Что должно измениться, чтобы проблема туберкулеза стала решаться?
МФ: Все зависит от политической воли руководства страны. На глобальном уровне России стоит начать больше прислушиваться к мировому сообществу, потому что сейчас она заново изобретает колесо. Все, что я вижу в России сегодня, — это какие-то политические игры вокруг наркополитики и заместительной терапии. При этом в больницах я вижу, что чем хуже пациенту, тем хуже условия содержания и лечения и тем больше его игнорируют. Особенно в таких бюджетных направлениях, как туберкулез. Хотя, по идее, должно быть наоборот. Лечение туберкулеза требует от государства системного подхода: это не только прием лекарств, это еще и инфекционный контроль, хорошо работающие лаборатории и психосоциальная служба.
© Misha Friedman
Серьезная проблема — кадры. Сегодня невозможно мотивировать молодых врачей и медсестер идти работать в тубдиспансер: ставки невысокие, дополнительных материальных выгод нет, работать приходится с очень тяжелым контингентом. Кто туда пойдет работать? Никто. Средний возраст сотрудника тубдиспансера сейчас — за 50 лет. Заинтересовать человека предпенсионного возраста новыми тенденциями, открытиями в лечении туберкулеза нереально. Поэтому государство должно мотивировать студентов медвузов идти в этом направление — платить им больше, как это делается во всем мире.
ОХ: В прошлом году Глобальный фонд по борьбе со СПИДом, туберкулезом и малярией ушел из России. По твоему мнению, почему это произошло в тот момент, когда ситуация с туберкулезом в стране явно ухудшилась?
МФ: Насколько я понимаю, это было политическое решение. Фонд заявил, что раз Россия входит в G-20 и вообще страна далеко не бедная, проблему с туберкулезом и ВИЧ она решит сама. Более того, Россия сделала взнос в бюджет Фонда. А по правилам, страна-донор не может получать финансовую помощь от этой организации. Фонд принял российские деньги и закрыл финансирование проектов в России. Сотни маленьких НКО в итоге остались без поддержки. Конечно, какие-то программы будут финансироваться государством, но это будут безопасные программы, не вызывающие дискуссий и соответствующие канонам Минздрава. Например, анонимный кабинет по тестированию на ВИЧ. На это там еще способны. Но все, что связано с психосоциальной работой, государство никогда не поддержит. А если не будет диалога, если не будет этого промежуточного звена между больными и больницами, связь между ними просто прервется.
ОХ: Очевидно, что в ближайшее время Глобальный фонд в Россию не вернется. Есть другие способы сохранить эти программы и эту связь?
МФ: Я за то, чтобы стало проще получать благотворительную помощь от российского бизнеса. Или, например, чтобы другие международные организации могли заниматься подобными проектами в России. Наконец, чтобы международные и российские благотворительные фонды напрямую стали работать с небольшими НКО, как это было до 2004 года, когда эту работу взял на себя Глобальный фонд.
ОХ: Ты считаешь, твои работы могут помочь?
МФ: Просто фотография ничего не меняет. Она должна быть прикреплена к какой-то цели. Фотографировать со смыслом проще. Тема туберкулеза очень важна. Я бы хотел, чтобы эти фотографии увидели люди, которые могут повлиять на ситуацию, помочь этим больным людям. Собственно, ради них я и занимаюсь этим проектом.
