Институт современной России

Ольга Хвостунова: Мы с вами разговаривали о политических преследованиях в августе прошлого года, и тогда, по данным «Мемориала», в стране насчитывалось 320 политзаключенных. Сколько их сегодня?

Сергей Давидис: На сегодняшний день в нашем списке 331 человек. Почти столько же, как в прошлом, но за год ситуация развивалась скачкообразно. После того как мы с поговорили в прошлом году, произошел большой обмен военнопленными России с Украиной, и список сначала уменьшился. Но потом число политзаключенных, особенно преследуемых по религиозным причинам, пошло вверх и растет до сих пор. Кроме того, мы всегда подчеркиваем, что наши списки неполны.

ОХ: Почему? 

СД: Это связано с ограниченным доступом к информации и с нашими собственными ограниченными возможностями. Например, если бы у нас 30 человек сидели и изучали дела с политической составляющей, количество политзаключенных могло бы быть гораздо больше. Но мы, конечно, стараемся увеличивать интенсивность работы по мере роста подобных дел.

ОХ: Какие основные тенденции вы наблюдаете в политически мотивированных делах? Какие группы людей чаще всего подвергаются преследованиям?

СД: Нельзя сказать, что по сравнению с предыдущими годами тенденции существенно изменились. Основные группы остались прежними. Если мы не говорим о делах, связанных с религиозными убеждениями, то в первую очередь преследованию подвергаются люди за реализацию права на свободу собраний. Это «московское дело», фигуранты которого по-прежнему остаются в заключении. Это «ингушское дело», по которому десятки людей преследуются по обвинению в насилии в отношении полицейских. Семь руководителей ингушского протестного движения, которые, вне всякого сомнения, никакого насилия не применяли, обвиняются абсурдным образом в организации этого самого насилия. Доказательств тому никаких нет, наоборот: все они пытались предотвратить насилие, несмотря на нападения сотрудников правоохранительных органов на мирную протестную акцию.

Есть и другие, более мелкие акции. Это остающиеся в заключении участники так называемой «революции Мальцева», и особенно возмутительная ситуация с [его сторонниками] Яном Сидоровым и Влавдиславом Мордасовым. Сидорову отказали только что в условно-досрочном освобождении. Там абсолютно чистая ситуация: они вдвоем пришли на мирный пикет в поддержку Мальцева и были обвинены в покушении на организацию массового беспорядка [а затем приговорены к шести с лишним годам колонии]. 

ОХ: Давление на оппозицию выросло? 

СД: За последний год наиболее заметным было дело «Сети», по которому недавно суд апелляционной инстанции оставил в силе обвинительный приговор. Причем базовые обвинения – создание террористической организации и участие в ней – безосновательны. Более того, есть все причины утверждать, что никакой организации вовсе не было: это искусственная конструкция, придуманная следствием. Также можно отметить дело «Нового величия», по которому сегодня [29 октября] еще одному человеку, Павлу Ребровскому, вынесли обвинительный приговор. Это дело калининградских анархистов из БАРС [«Балтийского авангарда русского сопротивления»], которые не практиковали насилия и не призывали к нему, но были, тем не менее, обвинены в создании террористического сообщества.

Параллельно продолжается тенденция, направленная против людей, реализующих право на свободу слова. Наиболее ярким примером является Марк Гальперин, который сейчас в колонии-поселении заболел коронавирусом, но ему не оказывают медицинской помощи. Его обвинили в экстремистской деятельности за некие метафорические призывы к смене власти, дали условный срок, а потом за участие в летних протестных акциях в Москве заменили его на реальный в декабре 2019-го.

В рамках этой же тенденции надо отметить возмутительное дело башкирского публициста Айрата Дильмухаметова, который приговорен сразу по нескольким статьям к длительному сроку. Наиболее нелепое обвинение против него – это призывы к нарушению территориальной целостности Российской Федерации, основанное на его высказывании о том, что надо перезаключить федеральный договор на более равноправных условиях. Также здесь можно упомянуть дело Дарьи Полюдовой, которой предъявили аналогичные обвинения за призыв провести референдум о принадлежности Курильских островов. Понятно, что вся эта дискуссия вокруг островов – это политическая конструкция, которая никакой общественной опасности не представляет.

ОХ: Одним из громких дел этого лета стал арест бывшего спецкорра «Коммерсанта» Ивана Сафронова по обвинению в госизмене. Как «Мемориал» расценивает это дело?

СД: Дело действительно громкое, и мы видим его незаконность хотя бы в том, что сам Сафронов до сих пор не знает, в чем его обвиняют. К сожалению, сам факт, что журналист обвиняется в государственной измене, не дает нам достаточных оснований считать его политзаключенным. Дело в том, что в ситуации Ивана Сафронова, как и в большинстве дел о шпионаже, сформулировать обоснованное мнение мы не можем из-за их закрытости. Мы следим за его развитием, вне сомнения, делаем публичные заявления. В ситуации, когда у общества есть большие сомнения в обоснованности обвинений, государство должно быть особенно убедительным. Следствие должно хотя бы раскрыть фабулу обвинения, если уж оно не может раскрыть содержание тех секретных данных, которые Сафронов якобы передал за рубеж. Я не исключаю, что по ходу расследования информации станет больше и, если мы сможем более аргументированно обосновать нашу позицию, мы его признаем политзаключенным. Как любое дело против журналиста или правозащитника, дело Сафронова требует к себе повышенного внимания, поскольку деятельность журналистов и правозащитников имеет особую общественную значимость, а преследование за нее со стороны государства – особенно опасно.

ОХ: Раз вы заговорили о преследовании правозащитников, с чем, на ваш взгляд, связано фиксация властей на карельском правозащитнике Юрии Дмитриеве?

СД: Конечно, мы уделяем особое внимание делу Дмитриева не только потому, что он наш коллега по «Мемориалу», но прежде всего потому, что он занимался восстановлением исторической памяти [Дмитриев много лет занимался восстановлением памяти жертв Большого террора; экспедиции под его руководством обнаружили на территории Карелии массовые захоронения репрессированных. В одном из самых больших и известных — лесном урочище Сандармох — в 1937–1938 годах было расстреляно более 6 тыс. человек, жителей разных республик и областей СССР, – прим. ред.].

Хотя обвинения по его делу касаются несовершеннолетних – и эта часть тоже засекречена, – сами действия государства указывает на невиновность Дмитриева. Два раза суд местной инстанции оправдывал его по большинству обвинений, а в рамках второго дела дал по одному из обвинений, где минимальный срок наказания 12 лет, меньше четырех лет. В российских условиях это однозначно говорит о невиновности человека, поскольку мы понимаем, как выстроена эта судебная система: каждый судья подбирается администрацией президента и утверждается президентом, а значит его карьера абсолютно зависит от того, насколько приемлемые решения для исполнительной власти он принимает. Понятно, что решения нижестоящих судебных инстанций, где люди потратили меньше сил на выстраивание карьеры внутри российской системы власти, могут быть исправлены высшими судебными инстанциями. В случае Дмитриева – Верховным судом Карелии. Но сама ситуация с повторным оправдательным вердиктом и повторной его отменой говорит, что ни о каком правосудии речи не идет. Это политический заказ.

ОХ: Почему именно Дмитриев? 

СД: Возможно, какие-то люди в коридорах ФСБ – изначально, видимо, карельского, – приняли такое решение. Почему? Сказать сложно. В каждом регионе своя специфика. Но в целом понятно, что деятельность Дмитриева раздражала власть и прекращение этой деятельности было вполне вероятной целью репрессий против него. Он создавал информационные поводы и показывал Карелию не в том свете, как хотелось бы власти. Власти не хочется говорить о преступлениях своих предшественников, о памяти жертв, о том, что люди разных стран объединены исторической памятью об этих событиях и стремлением предотвратить их повторения в будущем. Все это портит ей статистику. Плюс у власти есть задача опорочить правозащитников. В случае Дмитриева видно стремление опорочить не только его работу, но и «Мемориал», и правозащитное движение, и историческую память. Это вполне самостоятельная задача. 

ОХ: Заметили ли вы всплеск политических преследований после референдума по Конституции? 

СД: С момента голосования прошло только три месяца, и я бы не сказал, что мы наблюдаем какой-то всплеск. Динамика постоянная: количество преследований растет. Но, если говорить о делах, непосредственно вытекающих из ситуации вокруг конституционных поправок, то можно назвать дело Юлии Галяминой, которую обвинили по статье 212.1 УК РФ («неоднократное нарушение установленного порядка организации либо проведения акции», – прим. ред.). Оно, во-первых, связано с протестной кампаний против этих поправок, а во-вторых, абсолютно противоречит постановлению Конституционного суда, определяющему, как следует применять эту статью, хотя сама статья изначально неконституционна. Например, чтобы по ней можно было привлечь человека к уголовной ответственности, требуется доказать, что он нанес значимый ущерб охраняемым законным интересам. Иными словами, формальной повторности нарушений, как сформулировано в деле Галяминой, недостаточно. Но и самих нарушений с ее стороны тоже не было.

Главной тенденцией, закрепленной поправками к Конституции, которые еще больше ломают законодательную систему и систему «сдержек и противовесов», сохранявшуюся по крайней мере на бумаге, я бы назвал огрубление правоприменительной системы. Происходит примитивизация правоприменения и толкования права. И следствие, и прокуратура, и суд все дальше уходят от каких-то содержательных юридических категорий.

ОХ: Как можно помочь политзаключенным сегодня? Что больше востребовано – благотворительные взносы, общественные кампании, личные письма?

СД: Материальная помощь, конечно, важна. Особенно сейчас в ситуации пандемии, когда оффлайновые краудфандинговые мероприятия затруднительны. Конечно, письма поддержки заключенным тоже имеют большое значение. Не менее важно и общественное внимание, проявление солидарности, распространение информации о репрессиях. Нужно привлекать внимание общественности в других странах – органов власти, СМИ, НКО. Что бы ни говорили в Кремле о том, что им наплевать, как о них говорят за рубежом, им не хочется иметь репутацию людоедов без крайней нужды. Различные резолюции ПАСЕ, Конгресса США и другие акции, направленные на солидарность с российскими политзаключенными и на символическое наказание тех, кто грубо нарушает права человека и проводит репрессии, все равно полезны, пусть даже в среднесрочном плане. 

ОХ: Почему Запад должен интересоваться проблемой политзаключенных в России?

СД: Потому что Россия – большая, значимая страна, обладающая ядерным оружием, имеющая серьезные амбиции на мировой арене. Российская власть уже проявила себя как злостный нарушитель международного права, осуществляя агрессию против соседних стран. Чем меньше внимания к тем инструментам, с помощью которых она подавляет гражданское общество внутри страны, тем больше у нее развязаны руки для внешней агрессии.