К.И.: Какие еще важные моменты характеризуют ваш новый подход?
И.Г.: Второй важный момент, связанный с ролью исторического мышления, — это формирование возможности представления.
К.И.: Как бы вы объяснили значение этого термина непрофессионалу, неисторику?
И.Г.: Возможность представления — способ социального мышления, выработанный в ходе осмысления прошлого. События прошлого актуальны лишь в той мере, в какой их признает таковым избирательный взгляд очередного поколения историков и их читателей, и важно не то, что было в прошлом, а как это осмысливается и описывается в настоящем. Речь идет не о прикладном конъюнктурном перетолковании известных фактов, а об умении видеть сложную социальную канву, оценивать не телеологию (т.е. запрограммированность исторического развития), а осуществленный в той или иной ситуации выбор, рассматривать логику множественных акторов исторического процесса — от «государств» и «народов» до профессиональных сообществ, женщин, детей, и т.д.
К.И.: Вы начали работать над проектом «Новая имперская история» в 2000 году. Как он развивался все эти годы?
А.С.: «Новая имперская история» — проект, связанный с изданием [на том момент нового] международного научного журнала Ab Imperio. В научную программу проекта входит переосмысление истории России и постсоветского пространства, вписывание исторического опыта России в сравнительный контекст, диалог с научными направлениями, которые определяют лицо исторической профессии сегодня. Прежде всего, это проект переосмысления роли национальной истории как базовой рамки анализа опыта прошлого и рефлексии над научным языком описания гетерогенного, сложносоставного, многовекторного прошлого. Это постоянно развивающийся проект, и сейчас мы находимся в одной из фаз его развития. Уходят какие-то старые вопросы и появляются новые, поэтому я бы сказал, что этот проект, в некотором смысле, наше большое дело. И знаете, это честный проект — у нас были и заблуждения: когда-то мы начинали с категории национальности и думали, что это базовая категория для постсоветского пространства и его истории. А потом оказалось, что картина намного сложнее… А в 2000 году некий коллектив – назовем его коллективом единомышленников – просто осознал, что накопилась определенная сумма вопросов, требующих новых ответов и новых подходов к тому, как давать эти ответы. Так и родился наш проект.
К.И.: Каких тем касались эти неотложные вопросы прежде всего?
А.С.: Истории империи, истории национализма, истории национальных идентичностей, прошлое исторически сформировавшихся регионов, а также проблемы истории конфессии/религии. Суммируя, я бы назвал это проблемами различия и разнообразия в прошлом России.
К.И.: Почему вы посчитали ключевыми именно эти вопросы?
И.Г. Нельзя представить себе плюралистическое общество будущего, не научившись различать в прошлом своей страны социальные и культурные уклады, не знавшие четких и однозначных этнических, конфессиональных, языковых иерархий. Нельзя построить демократическое общество, не поняв, как развиваются стихийные процессы социальной самоорганизации, пусть даже в рамках принципиально недемократического, «самодержавного» режима. Нельзя научиться толерантному отношению к другому, если нет опыта раздумий о том, что столетие или два назад все люди были «другими» друг для друга, вне привычных нам гомогенизирующих рамок «нации»: «русский» крестьянин был чужаком «русскому» же дворянину, помор не понимал языка курского жителя, старообрядцы не могли венчаться с православными, не говоря уже о других конфессиях и т.п.
Статистика Российской империи на 1912 год
Нельзя представить себе открытое миру современное общество, не задав себе вопроса о том, как и почему рождались изоляционистские версии прошлого («Москва — Третий Рим», «Евразия») и не задумавшись серьезно о сравнительном и глобальном контекстах истории России.
Кроме того, первостепенным вопросом для нас тогда был вопрос о формулировках — ведь в 1991 году историки фактически оказались без названия того предмета, который они изучают.
К.И.: В том смысле, что перестали понимать, как называть эту страну?
А.С.: Писалась история России, но очень часто она подменялась русской историей. Вспомните хотя бы смешные названия диссертаций, типа «История России в 30-е годы XX века». Какой России?! О чем мы говорим? Ведь говоря об истории России, накладывая на прошлое современные границы России и современное понимание того, что есть Россия, мы тем самым полностью разрушаем исторический контекст – экономику, политику – гораздо более сложного государственного и социального пространства.
К.И.: Безусловно. И никуда не денешься от этой общности исторического контекста, даже когда есть конфликты. Как с Грузией, например.
А.С.: Именно. Особенно, когда есть конфликты — их просто невозможно понять будет. Понять их остроту, направление и форму, которую они принимают. Все это невозможно понять, если не смотреть шире, на весь контекст. Не рассматривая точки сближения и расхождения, считая, что все счастливо жили на своих маленьких островах национальных государств и в национальных прошлых, будет просто не понять, откуда конфликт взялся.
